Николай Либан - Последние записи

• Название: Последние записи
• Автор: Николай Либан
• Издательство: Прогресс-Плеяда
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-93006-027-0

Мне предложили изложить биографический очерк, касающийся лично меня. Откровенно говоря, я не знаю, какой интерес это представляет. Думаю, что никакого. Кому представляет, так это единственно мне. Мне интересно услышать себя, свой голос, мнение о себе много лет спустя, когда, кажется, все осталось где-то там, далеко- далеко позади. Итак, я рассказываю.

---

Надо еще сказать, что портретов Гудзия было два — один живописный, а другой скульптурный. Поскольку скульптурный портрет был темный, то не совсем догадывались, о ком это речь, кто, собственно, представлен. И куда его девать? Но был такой декан. Алексей Георгиевич Соколов, который решил, что особенно рассуждать не нужно. Лучше всего портрет декана Гудзия поместить в кабинет декана, чтобы все знали, что декан был всегда. Вот во времена Гудзия был воздвигнут монумент в его честь. И до сих пор этот скульптурный портрет находится в кабинете декана. И до сих пор не все знают, чей это портрет. Никакого, так сказать, комментария, объяснения нахождения этого достопримечательного шедевра нет. А можно было бы сделать очень интересную экспозицию с прекрасным историко-литературным комментарием, если бы люди немного шевелили мозгами и понимали, что само имя декана — имя преходящее: сегодня декан один, завтра будет другой. Фамилия другая, но декан-то останется. Декан — такое же твердое имя, как факультет. Мы не придаем значения терминологии — и делаем огромную ошибку и вводим в заблуждение наших младших товарищей.

Положение мое делалось весьма трудным. Я переживал очень тяжелый период. У меня не было никакой поддержки, опереться мне было не на кого. То есть, другими словами, все окружавшие меня люди, ко мне расположенные, были от меня отодвинуты, или вообще исчезли, или вообще никак не реагировали на события научной и политической жизни, которая протекала в стенах университета. Вот в этой самой обстановке мне и пришлось работать. Единственное, что я мог делать, конкурируя с другими, — это мои административные способности. Как администратор я был все-таки очень хороший и незаменимый специалист, потому что другие работники филологического и исторического факультетов просто не знали ни предмета, ни специфики работы, ни кадров. Это все мне было доступно. Что было делать? Дело было одно — надо было работать как можно больше и на самой низовой работе. Ни в коем случае не высовываться. А вот на низовую работу никто не хотел идти. А я эти низовые

работы охотно брал и выполнял. И делал это с блеском. Это меня спасало. Но как бы то ни было, через некоторое время совершенно ясно было, что и это не будет долго. Нужен новый завотделом русской литературы. Предложили Ожегова. Ожегов сказал: «Я буду работать, если со мной будет работать Либан. Один я работать не буду». Нашли соломоново решение — сделать двух заведующих отделами. Как? Ну, они между собой договорятся как. Два зав- отдела. Договориться мне с Ожеговым, конечно, было несложно. И мы эту работу стали делать. Вся трудность была в том, что эту работу контролировали Виноградов Виктор Владимирович, которого вернули из ссылки и сделали действительным членом Академии наук, слово которого было решающим, и Бернштейн Самуил Борисович, которого никто не контролировал, но его положение было тоже не менее резким. Он быстро защитил докторскую диссертацию. А контролем он почти не занимался. Он говорил: «Для меня абсолютно безразлично, кто как преподает. Важно, чтобы преподавали хорошо». Вот в этой обстановке я и работал. Причем я еще оставался секретарем кафедры русской литературы. Заведующего кафедрой русской литературы Еголина сняли. И не только сняли, его лишили звания кандидата в ЦК. Он был кандидат в ЦК партии. Понятно, что это такое? Это член правительства. Этого звания его лишили и назначили его директором Музея Ясной Поляны, где он должен был жить. Но он там никогда не бывал. Это привело к тому, что его оттуда тоже выгнали, и он оказался безработным. Я спросил Самуила Борисовича: «Самуил Борисович, каково же будет положение предметов, которые сейчас преподают?» Он мне ответил: «А, собственно, почему вы об этом беспокоитесь? Вы читаете свой курс, вы ведете практические занятия, вы работаете под моим началом, и вам не надо об этом беспокоиться». — «Да, но Виноградов же все-таки заведует кафедой». — «Номинально да, а фактически нет».

Виноградов сделается редактором многих литературных журналов. Он декан Московского университета, он декан Ленинградского университета. Он дома почти не живет, а живет в вагоне, то есть переезжает из одного города в другой. Чтобы показать свою власть, свою независимость, он устраивает лекции во время студенческих занятий. В большой аудитории он устраивает лекции для тех, кто хочет его слушать. Таких много находится, которые, вместо того чтобы идти преподавать, идут его слушать. Фактически срываются занятия. Он перессорился буквально со всеми у себя на кафедре, а потом перессорился со всеми в Университете, а потом перессорился с руководящим составом Университета — и должен был подать в отставку. Но это все вокруг; так сказать, до мелких сошек это не доходило, это их не затрагивало. Затрагивало только в том смысле, что начались сокращения, увольнения, перераспределение нагрузок. И здесь надо было быть начеку. Не попасть под увольнение очень трудно, а попасть — очень легко. А избежать этого тоже возможно. Как? Заранее подать заявление — об уходе.

Самуил Борисович Бернштейн говорит мне: «Вам, Либан, некуда уходить. Вы при месте, и держите это место». Это уже было очень много: я знал, что я при месте. А в это время происходит поток несчастных случаев, ведь вся эта публика-то живет на нервах. Бернштейнов было двое: Бернштейн — умный, о котором я говорил, и еще один Бернштейн — красивый, тоже очень талантливый человек. Их держали на всякий случай: если кого-то надо уволить — вот есть кого уволить. Прошел этот шквал — шквал увольнения, научного раскулачивания. Тогда известная нормализация была в моде. Половина ректората была отстранена. А очень многие просто умерли. Понятно почему: потому что они были лишены всего — и академического пайка, и конверта (т. е. специальной зарплаты: кроме обычной зарплаты давали еще конверт, в этом конверте находилась зарплата примерно в 2–2,5 раза больше, чем она приходилась по расписанию).

В этом грустном положении — без поддержки близких людей — и оказался твой покорный слуга.

Что делать? А ничего не делать. Надо делать то, что раньше делал.

А жизнь-то не уходит, жизнь идет. И нужно все время работать. Все время работать. И твой покорный слуга, моя благодетельница, все это время работал. У него не было выходных. И он никогда ни в чем не отказывал. И за это, наверное, ему многое простится. «Не судите». И я никого не судил. Но никогда ни в какие сделки с совестью не вступал. Об этом торжественно заявляю этому аппарату (диктофону) Всё.

Домодедово, лето 2007 года

Примечания

1

Переверзев В.Ф. У истоков русского реализма / Сост. B.B. Переверзев и В.В. Переверзев. М.: Современник, 1989.

2

Жена Н.И. Либана (примеч. сост.).

3

Сын Н.И. Либана (примеч. сост.).