Леонид Юзефович - Клуб Эсперо

• Название: Клуб Эсперо
• Автор: Леонид Юзефович
• Жанр: Детектив

---

В дверь постучали. Семченко быстро сел на кровати, сунул ноги в ботинки и лишь потом сказал:

- Входите, не заперто.

Вошла Майя Антоновна. Через пять минут она уже вынимала из портфеля, раскладывала по столу окрытки и письма в ярких конвертах, рассказывала, что их кружок ведет регулярную переписку с двенадцатью зарубежными клубами и вот-вот сам должен получить статус клуба. На открытках были красивые иностранные города, снятые преимущественно летом, памятники. Изредка попадались пейзажи.

- Очень интересно, - говорил Семченко, равнодушно разглядывая весь этот пестрый заграничный хлам. - И о чем же вы пишите?

- Рассказываем о нашем городе, о природе края, о культурных достижениях. Кроме того, многие наши кружковцы собирают открытки, марки. Эсперанто им просто необходим. Он дает возможность постоянно пополнять коллекцию.

- Очень, очень интересно, - с раздражением сказал Семченко. - Мы в свое время до этого не додумались.

- Вообще эсперанто сближает людей. Вот у нас в кружке парень и девушка полюбили друг друга, поженились и хорошо живут. Я когда ездила в международный эсперантистский лагерь под Киевом, то моей соседке по бунгало один венгр в любви признался на эсперанто.

Умом Семченко понимал, что все это правильно, человечно, мило, но раздражение не проходило, наоборот, усиливалось.

- Для чего же вам понадобились мои воспоминания? Мы марок не собирали.

- Естественно, - объяснила Майя Антоновна, - хочется сравнить: как было раньше и как стало теперь. Чтобы увидеть прогресс.

- Кун бруста вундо, - сказал Семченко. - С свинцом в груди! Вот как было раньше. А у вас вроде хобби получается. - Он поднялся, взял свою палку. - Давайте немного прогуляемся по городу. Не знаете, здание "Муравейника" сохранилось?

- Да, конечно. - Майя Антоновна испуганно стала сметать в портфель письма и открытки. - Там теперь Дворец пионеров.

На Кунгурской оно стояло, это здание, похожее на боярские палаты, прежде в нем размещалось Кирилло-Мефодиевское земское училище, недавно преобразованное в школу-коммуну, где и работала Альбина Ивановна; от театра минут пятнадцать ходу - мимо торговых рядов, кинематографа "Лоранж" и Покровской церкви, и Семченко, уверовав уже в свою неуязвимость, шел спокойно, прямо по улице. Завтра, если ничего не узнает, сам вернется к Караваеву, но сейчас ему нужны были этот день и эта ночь; в то, что Казарозу убил курсант, верилось все меньше.

Альбину Ивановну он нашел в первой же комнате. Вокруг нее толклись ребятишки в каких-то хламидах, сшитых из мешковины, один пацаненок стоял на ходулях, с цилиндром на голове - репетировали. Альбина Ивановна обожала всякие пантомимы и живые картины, которые неизменно представляла со своими воспитанниками на всех городских торжествах.

- Вы? - Улыбаясь, она шагнула навстречу. - Вас отпустили, да? Все обошлось? Ну, слава богу!

- Поговорить надо, - сказал Семченко.

- Я сейчас! Пожалуйста, Николай Семенович, подождите меня одну секундочку!

Семченко вышел в коридор, достал пачку папирос, за бешеные деньги купленную по дороге у корейца-разносчика, закурил, глядя в окно, и вновь попытался представить себе Алферьева.

"Честно признаться, - говорила Милашевская, - мне этот человек никогда не нравился. Хотя, надо отдать ему должное, интересный мужчина. Высокий, гибкий, в фигуре, знаете, что-то кавказское. Такое нервное тело, очень выразительное в движениях. По тому, как он сидит, как чай в стакан наливает, сразу можно угадать его настроение. А лицо, наоборот, неподвижное. Мимика самая банальная: усмешка, прищур, взгляд исподлобья. Но при всем том - актер. Правда, из неудавшихся. Они с Зиночкой начинали вместе в Доме Интермедий, был перед войной в Петербурге такой театрик. Вы, наверное, хотите спросить, как же он с подобной мимикой на сцене играл? А вот играл, и даже нравилось на первых порах многим. За этой неподвижностью лица видели сдерживаемую страсть. Возраст? Около тридцати. Но уже с залысинами. У Чики из-за болезни и плохого питания волосики медленно росли, и от этого он еще больше на отца походил. Форма головы, лоб, нос, все его, только глаза Зиночкины. Иногда мне кажется, что она, может быть, и порвала-то с ним потому, что он ей напоминал мертвого сына. Да-да! Такое редко бывает, но бывает. У цельных натур. Впрочем, вместе они почти и не жили. Он вел беспорядочную жизнь, уезжал, приезжал, снова исчезал. Был видный эсер - правый, по-моему. Боролся с большевиками, потом помирился с ними, когда начал наступать Колчак, потом Колчака разбили, и он опять ушел в подполье. Для женщины, конечно, такая жизнь мучительна, но расстались они не из-за этого. Когда после смерти Чики она покинула сцену, Алферьев решил втянуть ее в дела своей партии. Ему нужна была жена-соратница, Зиночка же видела за всеми его планами только новую кровь, новые разрушения..."

- А вот и я! - объявила Альбина Ивановна.

Под воротом ее грубой полотняной блузы кокетливо топорщился короткий, тоже полотняный галстучек, выглядевший ненужным привеском к этой блузе, похожей на матросскую робу, и сама Альбина Ивановна походила на собственный костюм: с одной стороны, подчеркнуто громкий голос, широкий шаг, стриженые волосы, манера курить, по-мужски зажимая папиросу между большим пальцем и указательным, а с другой - застенчивость почти девичья, трогательное умение удивляться самым обыкновенным вещам.

В конце коридора, под лестницей, она толкнула низкую дверку:

- Входите.

Идеальный порядок царил в ее комнатушке: застланная свежим покрывалом кровать, на столе чистая скатерть, цветы в бутылке, обернутой листом бумаги наподобие вазончика, и тут же безобразная, доверху набитая окурками жестянка.

- Вы никогда раньше ко мне не приходили. Что-то случилось?

Семченко сказал, что ничего особенного, просто решил зайти, и начал объяснять, какие изменения советовала Казароза внести в пантомиму "Долой языковые барьеры".

- Не хотелось бы плохо говорить о мертвой, - сказала Альбина Ивановна, - но ее советы - это простите, дань изжившей себя салонной традиции.

- Альбина Ивановна, - перебил Семченко. - Сколько вы слышали вчера выстрелов? Три или четыре?

- Кажется, три... Или четыре. А что?

- Пожалуйста, вспомните!

- Сперва один раз, потом еще два... Или три. - Она поджала губы. - Вы только за этим и пришли? Больше ничего не хотите у меня спросить?

- Хочу... Не замечали за Игнатием Федоровичем, он сильно интересуется вопросами эсперанто-орфографии? Вы же вместе составляли "12 уроков для начинающих".

- Конечно, интересуется. Вы разве не знали? Он считает, что тут царит полная анархия. Даже дал мне одну книжечку в качестве отрицательного примера, и я прямо диву далась: оказывается, вопрос-то сложнейший, мнений множество.

- Покажите-ка, - попросил Семченко.

Взял протянутую брошюрку и, как-то не особо и удивившись, прочел вверху фамилию автора: Алферьев. Издана в 1916 году Петроградским клубом слепых эсперантистов "Амикаро".

- О правилах написания русских и польских имен собственных, пояснила Альбина Ивановна. - Игнатий Федорович в корне с ней не согласен.

Язык она знала гораздо лучше, хотя заниматься начала позднее, чем Семченко, и он спросил, что означает слово "амикаро".

- Николай Семенович, - укорила она, - как вам не стыдно! Одно из краеугольных понятий нашего движения, и вы не знаете? Вот уж не думала.

И была прочитана целая лекция: это слово, в буквальном переводе означающее "дорогие друзья", на самом деле принадлежит к числу тех редких в эсперанто, которые выражают его внутреннюю суть и не могут быть точно переданы в национальных языках; "амикаро" - это некое дружество людей, единомышленников, объединенных общей идеей, причем идеей, пропущенной через сердце; соратники по любви и надежде - вот кто такие "амикаро", а союз между ними по смыслу подобен союзу мужчины и женщины, любящих друг друга и выращивающих своего ребенка.

Альбина Ивановна говорила все тише, почти шептала уже, и все ближе придвигалось ее покрасневшее лицо, а Семченко, не слушая, о другом думал, мысленно протягивал эту брошюру Караваеву с Ванечкой: вот, можете убедиться, Линев писал Алферьеву, как эсперантист эсперантисту. И только! Впрочем, было еще и второе письмо.

- Вы не слушаете меня? - Альбина Ивановна опять поджала губы. - Вам не интересно то, что я говорю, да? Зачем тогда спрашивали?

- Я возьму ее. - Семченко сунул брошюру за поясной ремень, под гимнастерку.

Она схватила его за руку:

- Николай Семенович, почему вас вчера арестовали? Поверьте, я не из бабьего любопытства! Мне это важно... Мне все про вас важно!

- Я должен идти.

Только что была мысль попросить разрешения посидеть в ее комнатушке до вечера, пока не стемнеет, но сейчас уже невозможно стало об этом просить.

- Одну секундочку, Николай Семенович! Вы ответите мне на один вопрос? Эта певица, Казароза... Вы любили ее? - Лицо Альбины Ивановны было запрокинуто, как под ветром, глаза сухие, и галстучек на блузе сиротливо так топорщился, никчемно. - Когда я вчера увидела вас вместе, то почему-то сразу об этом подумала. Вы ее любили? Или я ошибаюсь, и это просто хорошие товарищеские отношения? - Задохнувшись, она перешла на шепот: - Я хочу знать. Я имею право это знать... Боже, что я говорю, дура! Какие права?