Борис Изюмский - Плевенские редуты

• Название: Плевенские редуты
• Автор: Борис Изюмский
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Роман «Плевенские редуты» дает широкую картину освобождения Болгарии от многовекового турецкого ига (война 1877–1878 гг.).

Среди главных героев романа — художник Верещагин, генералы Столетов, Скобелев, Драгомиров, Тотлебен, разведчик Фаврикодоров, донские казаки, болгарские ополченцы, русские солдаты.

Роман помогает понять истоки дружбы между Болгарией и Россией, ее нерушимую прочность.

---

Неужто повторится трагедия Крымской кампании?! И будут сведены на нет реформаторские усилия в армии, давшиеся огромной ценой изнурительной борьбы и нервного напряжения. Чего стоило только ввести всеобщую воинскую повинность!

Конечно, многое еще не успели сделать. Надобен авторитетный Генеральный штаб для наведения высшего стратегического порядка. Надо научиться сочетать огонь и движение. Вот формула в условиях дальнобойного турецкого оружия! И проводить тактику разжиженных атакующих стрелковых цепей с вливающимися в них резервами. Окапывание, перебежки… Огневая подготовка атаки. А до врага добираться перекатами. Не шагать плац-парадно, отбивая такт. Именно перекатывающиеся цепи, рассыпной строй. Поиски «мертвого пространства» возле бруствера, во рву. Это солдатская, но мудрая тактика. Они дошли до нее ценой большой крови…

Увы, армия еще не окончена исполнением. Неужели опять провал? Милютин вскочил, заметался у дерева.

Царь все продолжал глядеть в подзорную трубу.

Вдали виднелись серовато-желтые дымки от выстрелов, зловеще клубился огнем адский котел. Внизу, под холмом, дым опускался на осеннюю траву. Низко нависло серое дождливое небо.

Сначала, и довольно долго, никаких сведений с места боя не поступало. И хотя адъютанты сновали челноками, картина представала какая-то противоречивая: докладывали то о потерях огромных, то о ничтожно малых. То будто Зеленогорские редуты прочно взяты Скобелевым, то что они отбиты турками. Адъютант главнокомандующего, князь Оболенский, посланный узнать, в чьих руках все же Кованлык и Исса-апа, отсидевшись в овраге, принес ложную весть, что турки снова отобрали укрепления.

Уныние и тревога охватили царя и всех, кто был рядом с ним.

В это время и появились хорунжий Дукмасов с Суходоловым.

* * *

С молодым казачьим офицером разговаривал сначала царь, потом главнокомандующий. Царь, расспрашивая о подробностях боя, сокрушенно качал головой, сочувственно похмыкивал.

Услышав просьбу Скобелева прислать подкрепление, неопределенно сказал: «Надо подумать. Время еще есть… Разберусь». И почему-то вяло похлопал хорунжего по руке, выше локтя. Почувствовав под пальцами сильные мускулы, с завистью подумал: «Как молод. Если уцелеет, ему еще жить и жить».

Великий князь Николай Николаевич громыхнул:

— А где подкрепление взять?

Хотя прекрасно знал, что недалеко от Скобелева стоят на-изготовке сорок два батальона. Просто ему в это время припомнилось: однажды, на отдыхе войск, когда среди них появился Скобелев, его приветствовали криками «ура!», как царственную особу. При этом воспоминании Николая Николаевича передернуло:

«Шарлатан… Ему бы ротой командовать. То ли дело генерал Гурко».

Среди свитских шли пересуды и шепоты о Скобелеве: «опять авантюра», «хочет выманить подкрепление, чтобы лично прославиться», «выдает желаемое за сущее», «отдать резерв, чтобы остаться ни с чем», «Главная квартира может оказаться в опасности».

К ночи генерал Зотов — с круглым, бабьим лицом в темных очках, отчего походил на сову — передал Дукмасову записку для Скобелева: «Укрепитесь на занятой позиции. Держитесь до невозможности. Подкреплений не ждать, их у меня нет».

Он писал так, хотя тоже знал о резерве в сорок два батальона. Считал пустым посылку поддержки, полагая, что у Османа, в общем, войск в два с половиной раза больше, чем было в действительности.

Хорунжий, получая пакет, пытался по лицу генерала угадать: когда будет помощь? Но лицо Зотова словно укрылось за темными стеклами очков. Ох, не к добру это все. Да и чего ждать от квашни?

Дукмасов, спрятал на груди пакет, отдал честь, повернувшись кругом, поспешил к своему коню.

— Подметнут? — не выдержал Суходолов, нарушая субординацию.

— Поехали назад, — ответил хорунжий, садясь в седло, и повел коня крупной рысью.

Всю дорогу он молчал. Только у казачьей заставы на требование назвать пропуск бросил:

— Картечь.

И молча продолжил путь.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

С темнотой бой не прекратился, а лишь утих. Правда, после дневной канонады, когда только с русской стороны било не менее четырехсот орудий, теперь казалось, что наступила тишина, хотя ружейная стрельба продолжалась.

Присланные князем Имеретинским, по просьбе Скобелева, две сотни Владикавказского полка подоспели как нельзя вовремя. Стройные, ловкие, в черных коротких папахах, осетины словно соскользнули с высоких седел, отважно ринулись в бой, на ходу извлекая винтовки из мохнатых чехлов, подтыкая под ремни для кинжалов длинные полы серых походных черкесок с костяными газырями.

Внутри редута, очистив его от трупов, поставили меж жестяных патронных ящиков два орудия.

Чтобы как-то упрятаться от огня — в сторону неприятеля редуты были кое-где открыты, — солдаты складывали впереди себя хворост, дерн, трупы убитых товарищей, выгребали землю манерками, поломанными ружьями, пальцами.

Небольшую команду Горталов отправил за водой. Смельчаки с манерками в руках сбегали с редута к Зеленогорскому ручью, набирали воду и под бешеным — к счастью, слепым — обстрелом приносили ее товарищам. Другую команду Горталов послал за ящиками с патронами. Один из них сломался на гребне, и солдаты набили патронами подсумки, остальные ящики втащили в редут. Гибли от пуль и те, кто носил воду, и подносчики патронов.

Все валились с ног от усталости, и, чтобы не уснули, Горталов то и дело поднимал остатки роты, равнял, пересчитывал. Полусонные, они толклись на липкой земле, но при первой же возможности опять опускались на нее и погружались в беспамятство.

Скобелев со штабом своего отряда расположился в логу, у подножия Зеленых гор, между редутами и гребнем, где стояла русская артиллерия. Михаил Дмитриевич не смыкал глаз третью ночь. Он знал, что и сейчас не заснет — это было просто невозможно, но захотелось хотя бы полежать, расслабить тело.

Опять заморосил дождь. Волнами шел туман.

Справа, шагах в трехстах от взятого редута, то вспыхивала, то замирала ружейная перестрелка, словно пыталась тоже уснуть накоротке, но, спохватившись, встряхивалась.

Скобелев расстелил бурку на влажной земле у основания дерева, подложил под голову ящик от патронов и с наслаждением вытянулся.

Пахло размокшей корой, влажным порохом. Недалеко, за перелеском, натужно ухал сыч.

Почему-то захотелось курить, хотя вообще-то не курил.

— Дай, Алексей Николаевич, папиросу, — попросил своего начальника штаба майора Куропаткина, сидящего неподалеку на земле.

Куропаткин молча протянул папиросу, спичка отсырела, не сразу зажглась. Ее огонь на мгновение выхватил из темноты грязное лицо Скобелева со слипшимися бакенбардами, прожженный ворот шинели, смуглое широкое лицо майора.

Спичка, прочертив дугу, упала в лужу.

Скобелев жадно, так, что закружилась голова, втянул дым. Подумал о Куропаткине: «Прекрасный исполнитель, разумен, хладнокровен, лично храбр, а… душа штабного писаря. Боится взять на себя ответственность, а тем более рискованное решение. И все же я этого офицера люблю. Могу с ним откровенно говорить обо всем… Как красиво под ним сегодня убили коня».

Пуля попала кабардинцу в лоб. Конь медленно подогнул передние ноги, словно давая возможность хозяину стать на землю, а затем рухнул.

«Ни разу, — с завистью подумал Скобелев, — подо мной так красиво не убивали коня».

Послышался странный шум: кто-то, тяжело дыша и постанывая, полз на них. Неизвестный человек вплотную приблизился, сел рядом со Скобелевым, сказал простуженным, прерывистым голосом, видно, приняв его за своего брата рядового:

— Вот так, бедолага, и жисть нам кончать: травой в поле брошенной… Искромсали — и подыхай!

От солдата пахло кровью, сырой землей, нечистой одеждой. Не спрашивая разрешения, он вытащил из пальцев Скобелева папиросу:

— Дай-ка курну, третьи сутки без курева. — Затянулся глубоко, закашлялся. — Духовитый табак, не мужичий, — подивился он, — где достал?

Не получив ответа, сам высказал догадку:

— Не иначе от начальства перепало, мать его… Когда надоть редут грызть, дак «вперед, соколики, вперед, родимые». И мы безотказные: ногтями окапываемся, на свинец лезем. А в резерв отведут — начальство все в морду хлобыстнуть норовит…

«Но ведь иногда и надо стукнуть», — нахмурился Скобелев, ища оправдание себе, своим, порой диким, выходкам.

— Патронов дали мало, враз порасстрилювали, — хрипел солдат, — сухари гнилые, подметки отвалились, а крынками теми, — приподнял ружье, — только горшки бить. Вот покалечило тебя — и на помойку. Ни бинта, ни лекаря, ни воды… Готовили именинный пирог из солдатского мяса, да не выпекся тот пирог.

Он застонал. Толкнул Скобелева в бок:

— Сдвинься, горемычный.