Карл Ясперс - Ницше. Введение в понимание его философствования

• Название: Ницше. Введение в понимание его философствования
• Автор: Карл Ясперс
• Издательство: Владимир Даль
• Жанр: Философия
• Год: 2003
• ISBN: 5-93615-018-6

Книга одного из крупнейших представителей немецкого экзистенциализма посвящена изложению творческой биографии и основных идей Фридриха Ницше. По мысли автора, нередкая противоречивость логики Ницше, афористичность и фрагментарность его формулировок при поверхностном чтении могут произвести абсурдное и невразумительное впечатление, однако именно они таят за собой определённый смысл. Парадоксальная логика Ницше, характерный набор выразительных средств, требуя для себя пристального изучения, подводят вдумчивого читателя к пограничному опыту человеческого существования. Лишь с этой предельной позиции высветляется последний исток экзистенциальных возможностей человека.

Работа состоит из трёх частей. В первой реконструируются основные вехи биографии Ницше. Во второй предпринимается тематический анализ основных рубрик его философии. Последняя часть демонстрирует, как сам Ницше понимает свою философию, и как её понимают последующие философы.

Работа строится на материале всего творческого наследия Ницше, включая его ранние филологические сочинения, посмертно изданные фрагменты и переписку. Каждое положение подтверждено многочисленными цитатами и ссылками на конкретные тексты.

Книга К. Ясперса является классической пропедевтикой в изучении философствования Ницше и традиционно включается в списки литературы, посвящённой данной теме. Рассчитана на философов, культурологов, литературоведов, на всех читателей, интересующихся философией и историей культуры.

---

Зависимость понимания от природы понимающего

По замыслу Ницше и по смыслу сообщённой им истины то, что представляет собой тот или иной человек, проявляется в том, как он нечто понимает. Поэтому Ницше ищет не читателя вообще, а своего читателя, читателя, предназначенного ему судьбой.

Философская истина

Философской истины я достигаю изначально иным образом, чем того или иного просто научного знания. Последнее доступно каждому, поскольку он является носителем рассудка, нуждающегося лишь в обучении и усердии. Понимание же философской истины (и всякая науке, поскольку она жива только философскими импульсами), есть начало возможного самостановления, пробуждения и раскрытия меня самого в том, как мне раскрывается бытие.

Но если истина в одном и том же отношении не одна и не та же самая для каждого, если подлинную истину для отдельного человека делает доступной только некая предпосылка в его бытии, если понимание истины есть самостановление, тогда старый вопрос: «Что из этого следует с точки зрения сообщения истины?» — ставит под угрозу всякую возможность однозначного сообщения, а в конечном счёте саму истину. Ведь так как истина есть только в сообщении, а потому проявляется только посредством языка, т. е. неизбежно становится публичной, то из-за сущностного различия сталкивающихся предпосылок она неизбежно придёт по меньшей мере в такое состояние, когда подвергнется превратному пониманию, извращению, злоупотреблению, а то и вовсе станет проблематичной.

Есть две основных точки зрения на это ограничение в возможностях сообщения истины: во-первых, учение о степенях истины, соответствующих степеням экзистенции человека (типа пифагорейского), и, во-вторых, учение о неизбежной двусмысленности истины и её следствий (которое довёл до его возможного предела Ницше).

Учение о степенях ведёт к умышленному утаиванию и к планированному воспитанию понимания до уровня зрелости: никто не может узнать, что есть истина, до тех пор, пока, уже будучи к ней подготовлен, не сможет постичь её как то, что для находящихся на прежних степенях остаётся тайной. Но это означает внешнюю регламентацию, предполагающую, что воспитатели знают, каковы степени экзистенции и соответствующей истины; они как боги должны видеть всю истину насквозь и сливаться с нею; кроме того предполагается организация отбора — не с точки зрения знаний и способности достигать конкретных результатов, а с точки зрения бытия человека, его благородства, его возможностей, для чего, в свою очередь, требуется сверхчеловеческое дарование различать души; наконец предполагается форма проявления истины, скрывающая последнюю, не наделяющая её властным авторитетом, т. е. такая форма, которая позволяет ей оставаться истиной и тогда, когда она пребывает в добровольной сокрытости.

Ничего из перечисленного не имеет отношения к Ницше, который следует второй основной точке зрения: никто не знает степеней, никто не обладает дарованием различения в абсолютном смысле самого бытия, для самой истины нет никакой другой действительной сокрытости, кроме сокрытости неверного понимания истины, которая как раз-таки наиболее очевидна. Двусмысленность есть защита истинного от его восприятия тем, кто не имеет на это права. Поэтому Ницше, демонстративно давая себя услышать каждому, обращается к общественности, чтобы встретить того, кто действительно может быть захвачен этой истиной, и разоблачить того, кто не имеет на неё права и о чьём поведении, когда он слышит эту превратно толкуемую им истину, можно сказать: «маленький приступ злобы вынуждает его вытряхнуть своё самое сокровенное и смешное» (14, 359).

Требования к природе понимающего

Отсюда вновь и вновь повторяющееся требование Ницше к природе того, кому суждено его понять. Он полагал «невозможным учить истине там, где образ мысли низок» (14, 60). Кто ощущает иначе, чем он, тот не понимает его состояния, а следовательно его аргументов; чтобы понять, он должен был бы «быть жертвой той же страсти» (11, 384), пережить в собственной душе «блеск и жар и утренние зори»; «я могу лишь напоминать — большего я не могу» (Весёлая наука [далее — ВН], Ф. Ницше, Сочинения в 2-х тт., т. 1, М., 1997, с. 629).

Способность понять его Ницше зовёт «отличием, которое надо заслужить» (Ecce homo [далее — ЭХ], Ф. Ницше, Сочинения в 2-х тт., т. 2, М., 1997, с. 724). Он хочет иметь изгородь вокруг своих идей, «чтобы не вторглись в сады мои свиньи и гуляки» (ТГЗ, 136). Он видит большую опасность в «назойливых почитателях» (14, 230), гонит незваных гостей и неподходящих особ и издевается над «обезьяной Заратустры» (ТГЗ, 126сл.). Впервые столкнувшись с опытом ложного понимания, он сообщает, что его «пугает мысль: что за люди, не имеющие на то права и никак для того не подходящие, будут когда-нибудь ссылаться на мой авторитет?» (сестре, 6.84).

Как следствие, не все имеют равные права на идеи Ницше, в особенности на его оценки, полным правом на них располагают лишь те, кто одного с ним ранга. «Противоположный образ мысли — образ мысли газет. Согласно ему оценки — нечто существующее самостоятельно, что каждый может хватать как свою собственность. Именно здесь заключена предпосылка того, что все одного ранга» (14, 58). «Восприятие ценностных суждений как предметов одежды» (14, 60). можно объяснить «верой в то, что всё может стать предметом суждений каждого» (14, 60). Сегодня благодаря «дерзкому духу эпохи … дело дошло до того, что люди уже нисколько не верят в особые духовные права и в невозможность передачи последних прозрений» (14, 419). Вся мысль Ницше основывается на осознании таких особых прав, на знании о непередаваемости последних вещей и на вслушивании в принадлежащую к числу таковых самость другого.

Но если в сущности истины заключено то, что постичь её может лишь человек соответствующего уровня, то для каждого отдельного человека встаёт вопрос: кто я? могу ли я понять? имею ли право участвовать? Ответа на этот вопрос не существует, есть, пожалуй, единственный путь: в общении с Ницше достичь спонтанного подъёма, действительность которого и покажет, что́ есть, и что́ есмь я, при том что заранее я этого не знаю и никогда этим не обладал как чем-то налично существующим.

Опасность и нерешительность в сообщении подлинной истины

Ницше видит неизбежно присутствующую в жизни истины опасность: «Есть книги, имеющие обратную ценность для души и здоровья, смотря по тому, пользуется ли ими низкая душа, низменная жизненная сила или высшая и мощная: в первом случае это опасные, разъедающие, разлагающие книги, во втором — клич герольда, призывающий самых доблестных к их доблести» (По ту сторону добра и зла [далее — ПТСДЗ], Ф. Ницше, Сочинения в 2-х тт., т. 2, М., 1997, с. 265). Так как сообщённая истина неизбежно двусмысленна, Ницше может требовать: «Наши высшие прозрения должны — и обязательно! — казаться безумствами, а смотря по обстоятельствам, и преступлениями, если они запретными путями достигают слуха тех людей, которые не созданы, не предназначены для этого» (ПТСДЗ, 265). Когда Видман в бернском «Бунде» назвал книги Ницше опасными и сравнил их с динамитом, Ницше согласился с этим.

Эта опасность должна существовать, и никто никого не должен лишать возможности подвергаться опасности, ибо никто не знает заранее, для кого именно она разрушительна, а для кого созидательна. Важно не замалчивать истинное, а, наоборот, не избегать тягот, иметь мужество действительно мыслить и говорить то, что на самом деле знаешь, иметь мужество на само это знание.

Двусмысленность истины не имеет ничего общего с нечестностью, которая нечто скрывает или намеренно придерживается осознаваемой двусмысленности. Напротив, она допускается невольно, вкладывается в сообщение истинного потому, что сущности восприемлющих настолько не равны. Идти на двусмысленность, не желая её, вот в чём мужество истины.

Но, пожалуй, понятна и нерешительность: мыслящий склонен сдерживать себя, когда видит, что идея чревата разрушениями, когда осознаёт, что её можно извратить, ею можно злоупотребить. Поэтому хотя Ницше когда-то и мог задать вопрос о великих прошлого, «обладали ли они достаточной глубиной, чтобы не писать того, что знают» (14, 229), хотя он сам писал в молодости: «корни нашего мышления и воли … не до́лжно выносить на яркий свет» (а значит, «это благородное искусство, хранить, когда нужно, в подобных вещах молчание. Слово — опасная вещь … как многого не следует высказывать! И как раз основные религиозные и философские воззрения принадлежат к такого рода pudendis[3]» — фон Герсдорфу, 18.9.71), и хотя он впоследствии вновь и вновь ощущал в себе нерешительность, он, тем не менее, предъявлял себе требование мыслить и высказывать истину, не боясь ничего; ибо вопреки всякому преднамеренному умалчиванию ради мнимого блага людей сила заключается исключительно в открытости, которая не имеет ничего общего с развязной болтовнёй, выдающей себя за слово истины. О Заратустре сказано: «Малейшее умалчивание сковывает все его силы: он чувствует, что до сих пор избегал какой-то мысли … Незначительная задержка, самое ничтожное молчание препятствует всякому большому успеху» (14, 293).