Ольга Тартынская - Хотеть не вредно!

• Название: Хотеть не вредно!
• Автор: Ольга Тартынская
• Жанр: Современные любовные романы

Она — преподаватель московского университета, он — железнодорожник из далекого забайкальского поселка. Что может быть у них общего? Память, юность, первая любовь. Когда, казалось бы, все уже позади и в жизни нет места чувствам, судьба дает им шанс. Любовь преодолевает расстояние, побеждает трусость, малодушие и трезвый расчет. Выходит, хотеть не вредно!

---

Да, а какие неприятности? Я спросила об этом Борю.

— Он сам тебе расскажет потом.

Да, он расскажет! Что, я его не знаю?

— Ты мне дашь пленки, где мы с Маратом? Я отпечатаю и отдам, — попросил Борис. Глаза его при этом были теплые и родные, как тогда, когда он провожал меня с репетиции.

— Конечно, — ответила я. И про себя добавила: все, что ты хочешь.

— Ой, ты моя-то! — услышала я Сашкин голос.

Это он нас засек и пытается поддразнить. В Забайкалье словами "Ты моя-то" или просто "Моя-то" выражают ласку, нежность, любовь. Вот Сашка и озвучил якобы кого-то из нас. Я зло посмотрела на него и отошла от Бориса подальше. Зилов проводил меня хорошим взглядом.

Еще немного и я спросила бы, показывал Боря мое письмо кому-нибудь или нет. Теперь это трудно будет сделать, а неизвестность продолжает мучить.

Вечером мы еще сходили в кино с Любкой и Таней Вологдиной. Я ненавязчиво, как бы между прочим, попыталась узнать у Любки, не видела ли она вечером мальчишек после их выступления в школе. Оказалось, что не только видела, но и просидела с ними допоздна на лавочке у подъезда, пока ее не позвала мать.

— Знаешь, у Колобоши такое настроение ужасное было! Вы можете себе представить Колобошу в плохом настроении?

— Да уж, на него не похоже, — ответила Таня.

— А что случилось? — невинно спросила я.

— Ну, ты же знаешь, что они вдвоем с матерью живут. Она попивает основательно. Вот вчера привела кого-то и напилась с ним. Ну и так далее.

Я знала, что мать у Сашки работает в торговле, сидела когда-то за растрату. Сашка не любил говорить о домашних делах. Теперь все встало на свои места, и обиды, как ни бывало. Наоборот, сочувствие и какая-то пронзительная жалость.

Оставался еще один вопрос, который следовало выяснить, иначе я спокойно спать не смогу. На следующий день, когда мы пришли в школу, я решилась. Написала Боре записку, в которой поставила вопрос: выдал он меня или нет. Любка, сидевшая рядом, весьма заинтересовалась нашей перепиской.

Борис ответил просто: он сдержал слово и никому не показывал моего письма. "Не Студент ли что сказал?" — опять был вопрос. Сашка, сидевший передо мной, будто почуял: стал оглядываться, вертеться. Борис что-то написал ему, потом они оба уставились на меня с какими-то, как мне показалось, глумливыми улыбочками. Я бесилась и волновалась, а Любка пыталась понять, что происходит. Я в двух словах ей объяснила. Подруга притихла.

Пока я бомбардировала пацанов своими гневными записками, Люба сидела, уткнувшись носом в парту. Ничего толком не выяснив и нарвавшись на наглые взгляды все припомнившего Бориса, я утихомирилась. Вот тогда Любка вдруг тихо пропищала:

— Это я сказала.

Я даже не сразу поняла, о чем она.

— Что?

— Это я рассказала мальчишкам, что ты ревела в лесу, — повторила Любка, не поднимая головы. Она даже пригнулась к парте, будто ожидала, что я долбану ее по башке.

Следовало бы. Я сидела, ошарашенная этим известием, и не знала, плакать мне или смеяться. Посмотрев на совершенно убитую Любку, сказала:

— Ну и фиг с ними!

Любка подняла на меня полные слез глаза и спросила:

— Ты, правда, не сердишься?

— Забыли!

Это было непросто, но я постаралась ее простить.

Впрочем, на нас накатывали события, связанные с завершением школьного образования, они вытеснили все остальное.

Последние уроки проходили так обыденно, что даже пугало. Я пыталась себя настроить: вот сегодня мы еще ученики, завтра все, выпускники. Но ничего не чувствовала при этом. Небо не падало на землю, а земля не раскалывалась под ногами. Все были обычные, вредные, скучные.

Только Любка Соколова вскрикивала вдруг посреди тишины урока:

— Осталось всего три урока в жизни!.. Остался последний урок, господа! Осталось пять минут!

Я стала оглядываться по сторонам, рассматривать одноклассников, чтобы запомнить их такими, какие они сейчас. Витька Черепанов глазеет в окно, совершенно погруженный в процесс. Шурик Ильченко в задумчивости чешет кончик длинного носа. Танька Лоншакова с недовольной гримасой разглядывает в зеркальце какой-то прыщик на лице. Ольга Яковлева что-то строчит на листочке бумаги, скорее всего записку кому-то. Гришка Медведев тянет за хвост Ольгу Тушину. Она сердится, трясет головой, оборачивается. Гришка улыбается, страшно довольный. Сережка Истомин методично пихает в бок соседа по парте. Антипова заботливо поправляет свой черный фартук. Сашка Колобков дремлет, положив голову на вытянутые руки. Мараша, как всегда, чему-то широко улыбается. Борис… А Борис смотрит на меня серьезно и грустно. Может, он тоже думает о предстоящей разлуке, о том, что нас ожидает в жизни? И жалеет о неслучившемся?

Я чуть-чуть улыбнулась ему и отвела взгляд. На меня накатила неизбывная грусть.

После уроков нас отправили на пришкольный участок — сажать деревца для аллеи выпускников. Возле теплицы уже стояли грузовики с саженцами. Мероприятием руководила наша биологичка, она отвела место для аллеи вдоль забора. В теплице, где хранился инструмент, мы позаимствовали лопаты и взялись за дело. Мне попалась то ли яблонька, то ли черемуха. Закапывая деревцо и отчаянно грустя, я решила назвать его "Мечта". Каждому досталось по деревцу, даже еще осталось. Мы с Любкой решили посадить дерево дружбы. Глядя на нас, эту идею подхватили Борис с Маратом и Сашка. Таская ведра с водой для полива, мы брызгались и хохотали, но что-то в этом смехе было надрывное, так мне казалось.

Закончив работу, мы неохотно, даже растеряно разошлись. Сашка увязался за мной: я обещала дать пластинки с песнями Дина Рида и билеты по литературе. Сначала мы мирно пили чай и светски беседовали. Как-то неожиданно драка произошла. Сашка обратил внимание на стопку тетрадей, лежавших на письменном столе. И надо было мне сказать, что это мои дневники! Сашка, не задумываясь, цапнул первую попавшую тетрадь:

— Я хочу знать, что ты думаешь.

Мне даже плохо стало при мысли, что Сашка прочтет мои сокровенные записи. Я заорала, пытаясь вырвать тетрадь:

— Не смей! Ну, не надо!

— Я хочу знать твои мысли, — ловко уворачиваясь от моих рук, говорил Сашка. — Я ведь тебе все доверяю, и ты мне доверяй! Считай, что я твой брат.

Я в отчаянии вцепилась в тетрадь и разорвала обложку.

— Вот видишь, что ты натворила, — упрекнул меня новоявленный братец.

— Ну, хочешь, я сама прочитаю тебе некоторые записи? — устало спросила я. Сашка почувствовал, что игру пора прекратить, и отдал мне тетрадь.

Я прочитала кое-что из московских впечатлений, эпизод с Дином Ридом. Это вовсе не удовлетворило Сашку:

— Ой, ой, ой, как интересно! Ты мне лучше про Борю почитай!

Я посмотрела на него, как на законченного идиота:

— С чего ты взял, что я про него пишу? Вот еще, делать мне нечего.

Сашка ухмыльнулся:

— Кому-нибудь другому рассказывай. Ну, почитай, ладно тебе!

Надо сказать, я была свято уверена, что ни у кого на свете не должна подняться рука на такое богопротивное дело, как перлюстрация чужого дневника. Ведь это действительно вторжение в запретную зону человеческой души. В этом меня невольно убедил отец. Он шутил:

— Вот они, твои дневники, лежат на виду. Прочесть ничего не стоит. Но я этого никогда не делал и не сделаю!

И когда, гораздо позже, уже в Москве, мой дневник прочтут тайком девчонки в общежитии, я переживу настоящий шок.

Конечно, ни одной записи о Борисе я не показала Сашке и даже не призналась, что пишу о нем. Мой милый "братец" ушел ни с чем.

Вечером я готовилась к празднику последнего звонка. Постирала воротничок и манжеты, высушила их утюгом и пришила к форменному платью. Да, прощай коричневое платье, ставшее мне коротким и тесным, хотя было куплено в сентябре! Достала белый фартук с гипюровой вставкой и погладила его. Еще белые ленты на бантики.

Как надоели эти косы! Будь я посмелее, давно бы отстригла их. Вон, все девчонки еще в сентябре постриглись коротко, даже самые консервативные. Одна я со своими космами боюсь расстаться. Будто что-то потеряю сразу. Говорят, в волосах женская сила и власть заключены. Так, по крайней мере, раньше думали. Правда, есть еще пословица про долгий волос и короткий ум, но одно другому не мешает.

Что делать, пришлось наутро заплетать допотопные косички, а в них вплетать капроновые белые банты и делать "баранки" на уши. По случаю праздника подкрасила ресницы, чтобы глаза заметнее были на моем щекастом лице.

Этот день, двадцать пятое мая, был совсем не по-весеннему жарким. Солнце припекало непокрытые макушки учеников, выстроившихся на торжественную линейку. Все проходило по общепринятому обряду. Вручение подарков, приветствия учителям и первоклассникам, Мне как корреспонденту местной газеты нужно было внимательно слушать и запоминать, кто выступает и что говорит. Прошлый раз в своей статье о вручении паспортов я не упомянула нашу литераторшу, чем вызвала, очевидно, обиду.