Ольга Тартынская - Хотеть не вредно!

• Название: Хотеть не вредно!
• Автор: Ольга Тартынская
• Жанр: Современные любовные романы

Она — преподаватель московского университета, он — железнодорожник из далекого забайкальского поселка. Что может быть у них общего? Память, юность, первая любовь. Когда, казалось бы, все уже позади и в жизни нет места чувствам, судьба дает им шанс. Любовь преодолевает расстояние, побеждает трусость, малодушие и трезвый расчет. Выходит, хотеть не вредно!

---

Когда пришло время прощаться, Костя куда-то исчез. Я звала, но он не отвечал. Родственникам показалось, что это неприлично. Мой жених нашел мальчика на кухне, тот держал дверь и никого не впускал.

— Пойди, попрощайся, — крикнули ему.

— Нет, не буду! — ответил Костя. Он плакал.

Кое-как ребенка извлекли из кухни и безжалостно приволокли ко мне, хотя я уже была не рада такому прощанию и порывалась уйти. Костя выдирался из рук, отворачивался от меня, стесняясь своих заплаканных глаз. Мне очень хотелось подойти и поцеловать его, но я этого не сделала. Только сказала:

— Пока! — и ушла.

Потом жених рассказал мне, что Костя нашел на подоконнике забытые мною очки и бросился меня нагонять, не накинув даже пальто (а была зима). Он пробежал весь путь до метро, но, видимо, мы как-то разминулись…

Вот это детское упрямство и протест против разлуки, выраженные таким неуклюжим способом, припомнились мне теперь.

Я легла спать рано, хотя это была последняя ночь в родном поселке и последняя возможность еще раз по душам поговорить с сестрой. Ленка вся лучилась надеждами, Сережа ей звонил, он идет на поправку и скоро должен появиться на работе. Обещал, что, как только сможет нормально ходить, отнесет заявление на развод. Будет платить алименты на ребенка, а жить переберется к Ленке… Поливая слезами подушку, я думала: "Ну, почему, почему у всех все хорошо, по крайней мере, налаживается постепенно, а у меня вечные тупики? Ладно бы Зилов был несвободен, тогда понятно, а расставаться только из-за того, что никак не решим, где нам жить вместе!..

И что остается? Снова утешать себя рассуждениями о том, как было бы хуже, если б этот человек однажды вдруг стал совсем чужим, неинтересным, привычным? Бывало и такое. Влюбишься — ничего не видишь вокруг, кроме него. Возлюбленный кажется самым умным, красивым. Любая мелочь, связанная с ним, волнует и запоминается. Пройдет время, влюбленность, как гипноз, перестает действовать — и ты ломаешь голову: что же я нашла в этом человеке? Иной раз пожалеешь, что столько времени потратила на ерунду.

Однако чувство влюбленности было мне необходимо всегда. Чтобы жить, двигаться, совершать поступки и быть женщиной. Если не было под рукой реального объекта, я влюблялась в какого-нибудь экранного героя Николаса Кейджа или Бенуа Мажимеля. И, надо сказать, разницы не было никакой, потому что все мои влюбленности носили платонический характер и были неосуществимы по разным причинам. Возможно, подсознательно я влюблялась именно в недоступных мужчин или юношей, как романтик влюблен в недосягаемый идеал. С такими не спят, на таких не женятся, как это сделал А. Блок, за что и страдал всю жизнь. Впрочем, я опять отвлеклась на прописные истины.

Моя платоническая влюбленность, однако, вовсе не лишена была физического томления. Я желала своего героя, как можно желать любимого человека. Но между нами всегда оказывались непреодолимые преграды… Потом эта любовь забывалась или изживалась. Некоторые остались в памяти на всю жизнь, тянулись за мной, терзая своей невоплощенностью. И вот совсем недавно я поняла, что больше не способна влюбляться, для меня пропало очарование платонической любви, все потеряло смысл. Может, любые отношения без физической подпитки обречены? И теперь вновь, пережив сладчайшее из чувств, я мучаюсь сомнением! И это тогда, когда все существо мое тянется к нему, такому желанному, которого, казалось, я и ждала всю жизнь!

Все отравляет мысль: что если однажды я проснусь и увижу рядом совершенно чужое лицо? Выходит, так оно и лучше, что между нами вновь непреодолимая преграда?

Я представила себе, как вернусь домой, примусь за привычные дела, и жизнь пойдет своим обычным ходом. Без него. Я начну стариться и гаснуть, никому не интересная и не нужная женщина, со всеми моими бесспорными достоинствами. Родятся внуки, снова заботы о детях, быт, домашняя возня… Мне стало страшно, и я снова зарыдала. Я давно уже живу для детей и забыла, кто я и что я. Борис напомнил мне многое обо мне же. Какой я могу быть нежной и страстной, сколько во мне нерастраченной любви, ласки, как неутомима я и щедра. Напомнил мне, что я — прежде всего женщина.

А может быть, все это не нужно зрелому человеку? Но зачем тогда мы рождаемся женщинами, а мужчины — мужчинами? (Рассуждаю, как пятилетний ребенок!) Только для продолжения рода? Общечеловеческая любовь — это прекрасно, но так хочется быть женщиной! Мне Господь послал небывалое счастье, последней дар на закате моей женской судьбы, а я еще что-то раздумываю, сомневаюсь, решаю!

Однако я уснула, так и не придя ни к какому решению и утешив себя обычной формулировкой: не судьба. Мне приснилось одиночество. Не знаю, как объяснить. Страшно и все. Я часто думаю: а если бы у меня не было детей? Конечно, глупо предполагать то, чего нет и не будет, и наоборот, но я представляю себе как раз такое страшное космическое одиночество. В юности я боялась этого состояния, потому что испытала его. Первые годы в Москве, никому не нужная, одна в огромном городе, я скиталась по улицам и с завистливой тоской смотрела на горящие окна домов. Там был уют, родные друг другу люди, тепло… Сколько глупостей за свою жизнь наделала я от страха одиночества! Сейчас положение почти то же самое, если учесть, что, кроме детей, у меня ничего не осталось. А ведь было много, много всего…

Ленка уже ушла на работу, Манька — в школу. Я тускло смотрю на себя в зеркало. Лицо как-то опустилось и постарело за одну ночь, мне это совсем не нравится. Надо нанести боевую раскраску! Последний день проведу насыщено. Еще собрать вещи надо, хоть у меня их и немного.

Обычно я путешествую с одной небольшой спортивной сумкой. Не люблю таскать за собой тряпье, беру только самое необходимое. А нужно мне, действительно, совсем немного. Наше поколение, выросшее в Советском Союзе, не избаловано вещами, привыкло обходиться малым. До сих пор меня удивляют излишества быта, которые хлынули на нас после перестройки. Зачем все это? Да, красиво, хорошо пахнет, ну и что? Я всю жизнь мыла свою гриву детским мылом и вовсе не оттого, что нет возможности купить хороший дорогой шампунь. Как никак в Москве живем. Просто мои волосы не воспринимают шампунь. И так с другими предметами излишней, на мой взгляд, роскоши. Мои дочери, конечно, с этим не согласны. Сумочка старшей набита всякими прибамбасами, о назначении которых я и не догадываюсь. Наверное это все же хорошо, что их жизнь намного богаче нашей в этом смысле, а я просто зануда.

Поплевав на старую ленинградскую тушь, я мажу ресницы допотопной щеточкой. Вот еще пример из области тупого упрямства или застарелой привычки: не могу приспособиться к хорошей импортной туши. Мне жалко тратить деньги на нее, и я не вижу разницы между одной и другой. А ленинградскую проще смывать, и она так не щиплет, когда попадает в глаза. И так во всем. Тональный крем "Балет" и помада самая дешевая, но нужного коричневого оттенка — и я снова красавица. Наверное, я плохая женщина, не настоящая. И к белью красивому равнодушна, и колготки ношу, пока можно, а обуви у меня по паре на сезон. В одежде, правда, есть свой стиль, как говорят, но поддерживать его стало все труднее. Средства ограничены, поэтому редко обновляю гардероб. Нет, училка, это не профессия, а диагноз!

Впрочем, я вспоминаю знаменитый Ахматовский старый халат с прорехой, а уж кто-кто, а Ахматова была женщиной с большой буквы. Пусть Гумилев и говорил, что она слишком значительный человек, чтобы ее воспринимать только как женщину. Не хочу показаться нескромной, ставя себя на одну доску с Ахматовой, но мне тоже досталось в жизни из-за этого "слишком значительный человек": мужчины трусили этой значительности и бежали от меня к менее значительным. Только вот Зилов не испугался… Ну, разве чуть-чуть совсем.

Приведя себя в боевую форму, я отправляюсь с прощальными визитами. Не застав дома Карякиных, сворачиваю к Таньке Лоншаковой. Она обрадовалась, увидев меня из огорода, но вид имела смущенный и в дом не звала. Я почувствовала ее смущение и решила свернуть прощальный обряд.

— Когда еще приедешь… — загрустила Танька. Она все время исподтишка косилась на окна, и я не выдержала и спросила:

— Кого ты там прячешь? — и попала в точку.

Танька заалела, как маков цвет, смутилась еще больше, до слез.

— Я замуж вышла…

Вот это новость!

— И дома у тебя новобрачный, я так понимаю?

— Да, — счастливо и виновато ответила Танька.

— И когда успела?

— Да уж месяц как.

Я присвистнула, не понимая, к чему вся конспирация. Когда я ночевала здесь, никакого мужа не наблюдалось. Танька рассказала, что муж ее — татарин, развелся с семьей, живет у Таньки.

— Пьет? — первый вопрос, естественно.

— Пьет, — со вздохом отвечает подруга.

— Бьет?

— Бьет, — еле слышно.

Оказалось, ревнив не в меру. Таньке надо работать, ездить закупать товар по заграницам, а он никуда от себя не отпускает. Везде за ней ездит сам, а в Китай его самого не пускают: загранпаспорта нет. Мать перестала с Танькой разговаривать, требует, чтобы гнала в шею этого татарина, а ей жалко. О, бабы, бабы!