Самуил Алёшин - Воспоминания "Встречи на грешной земле"

• Название: Воспоминания "Встречи на грешной земле"
• Автор: Самуил Алёшин
• Издательство: ЗАХАРОВ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-8159-0146-6

Есть люди, с которыми ты не только знаком, но даже дружишь, вас связывают взаимные симпатии и интересы... Но вот эти люди умерли, и ты понимаешь, что лишился навсегда едва ли не самого ценного в жизни — духовного общения с близким человеком. Понимать-то ты это понимаешь, однако чувства так и не могут с этим примириться...

Этот сборник, естественно, не мог вместить всех моих «встреч на грешной земле» — да я и сейчас продолжаю встречаться и писать. Увидит ли написанное свет — зависит не от меня. И даже не от издателя — он обещал еще в этом году выпустить второй том, — а только от вас, моих читателей...

---

Вот почему, когда он умер, с этим невозможно было примириться.

Помнится, когда задолго до этого я навестил в больнице умирающего Юзовского, то этот непревзойденный, на мой взгляд, до сего времени театральный критик назвал тогда нашим лучшим артистом драматической сцены Плятта. И добавил: «Передайте Плятту, что там (и тут Юзовский поднял палец) у него теперь будет свой человек. Но, все-таки, пусть он туда не торопится».

Что же, если это там существует, то за них можно только порадоваться. Им будет о чем поговорить, и каждый получит в другом достойного собеседника.

Под конец я хочу все же отойти от грустного, неизбежного рубежа и пойти вспять. Вернуться к тем далеким дням, когда я еще только писал свои первые пьесы, а публиковал под разными псевдонимами юмористические рассказы. И вот как-то в воскресенье 10 марта 1946 года в 18 часов 30 минут я, включив черную радиотарелку, вдруг услышал, как Плятт читает мой рассказ. Плятт уже тогда был известен, а я... Я слушал, сиял, и меня распирало от гордости! Шутка ли, меня читает сам Плятт!

Уже спустя много лет я напомнил Плятту об этом. Надо было видеть, как поползли кверху его брови. Он почти пропел: «Так это были ваши?..» Мы поглядели друг другу в глаза и, мне показалось, унеслись в тот далекий 46-й год, когда оба были молоды (хотя он и немного постарше). И я вновь увидел самого себя, прильнувшего к черной радиотарелке, откуда доносился звонкий, озорной, молодой голос Плятта. О, Боже, как давно это было! Но ведь было же?..

Николай Погодин Нельзя заставлять себя верить

Его настоящая фамилия была Стукалов. Он, возможно, счел ее двусмысленной и принял псевдоним Погодин. Это как бы предопределило его творческий путь: не захотел «стучать», но стал писать «по погоде».

Николай Федорович Погодин был, на мой взгляд, едва ли не самым талантливым драматургом своего времени. Пагубную роль сыграла система, при которой он жил. Эта система — коммунистическая, тоталитарная — обещала вылечить общество от социальных болезней, коими оно действительно страдало. Но лекарство оказалось страшней болезни, и лечение нанесло невосполнимый ущерб всему, к чему власть прикасалась. Причем тем больший, чем значительней и ярче был объект забот власти.

Прикасалась!.. Мягко сказано. От этих «прикосновений» объект зачастую не только хирел, но и погибал. Головную боль гильотиной не лечат. Вот и талант Погодина пострадал, наверное, тем сильнее, чем он был самобытней других, действующих рядом.

Думаю, Погодин поначалу искренно верил в то, что утверждал в своих пьесах начала 30-х годов «Темп», «Поэма о топоре», «Мой друг», «После бала», «Аристократы». А потому они заражали и зрителей. Спасало также и то, что представление автора о предмете пьесы было частенько умозрительным, да и талант драматурга делал свое дело.

Но время шло и, наверное, Погодину все больше приходилось заставлять себя верить. Вот тогда и возникла пьеса, в которой впервые появился Ленин, — «Человек с ружьем». Все же и на этой пьесе лежит печать его таланта. А превосходное исполнение главной роли Борисом Щуки-

ным и умелая постановка Рубена Симонова в Вахтанговском театре обеспечили успех у зрителей. (Остальные две пьесы трилогии о Ленине — «Кремлевские куранты» и особенно «Третья Патетическая» — были, на мой взгляд, слабее: очевидно, запал иссяк. Тем не менее, вся трилогия была отмечена Ленинской премией — единственной у драматургов.)

Но далее уже начинаются откровенные вещи «по погоде». Сценарии к кинофильмам «Кубанские казаки», «Первый эшелон» и пьесы «Когда ломаются копья», «Черные птицы». Что до «Кубанских казаков», то фильм, поставленный Иваном Пырьевым, уже давно воспринимают как некий эталон лакировки. Разумеется, многое добавил Пырьев. Но и Погодин не мог не видеть вопиющей разницы между деревней в жизни и на экране.

Пьеса «Когда ломаются копья» была поставлена в Малом театре и расхвалена. Речь шла о новаторе в науке (в жизни — некоем Бошьяне). Потом, когда этот аферист был разоблачен, спектакль, посвященный его «открытиям», тихо сняли. Пьеса эта явно не украсила биографию Погодина.

А с «Черными птицами» вышла такая история. Когда Сталин умер, Хрущев, как известно, начал возвращать людей из лагерей и реабилитировать невинно пострадавших. Погодин написал о судьбе такого человека пьесу. Затем приехал в Переделкино и прочитал ее нам, тогдашним молодым драматургам, проживавшим там в связи с каким-то семинаром. Дело было в 1956 году.

Читал Погодин умело, не играл и время от времени поглядывал на нас исподлобья. Потом попросил нелицеприятно высказаться.

Пьеса была написана искренно и, в какой-то мере, исповедально. Сюжет ее составила история некоего руководителя, который взял себе в помощники старого друга. Руководителя затем посадили, а друг, занявший его место, все годы, пока тот сидел, заботился об его семье, помогая перенести утрату. Затем руководителя выпустили, и он, позвав к себе друга, поблагодарил его. Но сказал, что знает: был посажен по его доносу. После чего друг от угрызения совести умирал.

Среди общих критических замечаний прозвучало и мое. Я не согласился с концом, сказав, что здоровье надламывалось скорее у тех, кто сидел, чем у доносчиков, даже если их угрызала совесть. Этот же конец пьесы носит оправдательный характер, создавая иллюзию возмездия.

Погодин выслушал нас всех со вниманием и отвечал без обиды. Мне не возразил. Но, когда все стали расходиться, подошел, приобнял и заметил: «Эх, не понимаете вы русской души!» И более ничего не добавил. Но я и так понял: в русской натуре, очевидно, считает Погодин, главное — желать не возмездия, а покаяния. Возмездие же — прерогатива не людей, а Бога. Дескать, «Мне отмщение — Аз воздам». Ну, а я все же за возмездие здесь, на земле. Как говорится, «на бога надейся, а сам не плошай». Правда, это сказано по другому поводу, но и сюда годится.

Тем не менее своего отношения ко мне Погодин после этого не изменил. И когда я принес ему в журнал «Театр», где он был тогда главным редактором, свою пьесу «Одна», то, прочтя ее, похвалил и сказал, что будет печатать. И, хотя член редколлегии Б. Ромашев был против, а после премьеры в Вахтанговском на пьесу и спектакль обрушилась критика и Инстанции, он ее действительно напечатал. А по поводу критики пояснил: «Это вам за «Директора» устраивают темную. Тогда не успели. Считали: одну пьесу написал и все. Ан нет. Значит — дави его, братцы. Так что терпите».

Говоря об исповедальности в пьесе «Черные птицы», я имел в виду не то, что Погодин сам кого-то посадил. Насколько мне известно, на нем, в отличие от Фадеева, такого греха не было. И потому когда на следующий день после самоубийства Фадеева я увидел Погодина — он был трезв (а до этого крепко пил) и, против обыкновения, глядел на всех не как всегда, исподлобья, а прямо — мне, мол, нечего стыдиться.

Но как у человека, бесспорно, совестливого, у него был счет к самому себе.

Этот счет у него мог быть не только по тем пьесам, где допускал натяжки или прямую ложь, но и в связи с

иными своими высказываниями и поступками. Их было немного, но они были.

Период, когда Погодин возглавлял журнал «Театр», можно считать, пожалуй, лучшим в судьбе этого издания (1951 — 1960). Под разными предлогами Николай Федорович старался не печатать подлых статей, что было непросто, если учесть особенность того времени. Наоборот, иногда шел на риск, публикуя правдивую информацию и пьесы. Так, например, он напечатал пьесу Александра Володина «Фабричная девчонка», хотя понимал, что это вызовет у начальства неудовольствие. Однако когда руководство журнала позвали в ЦК для объяснений и на него обрушился тогдашний зав. отделом культуры Поликарпов, то Погодин заявил, что этот номер журнала выпускал не он, так как отсутствовал. И вообще, как беспартийный он привык доверять своему первому заму, партийному А. Анастасьеву. В результате Анастасьева не только изгнали из журнала, но у него надолго после этого возникли сложности с печатанием.

Следует заметить, что во время борьбы с космополитизмом Погодин старался себя не замарать. Однако когда Фадеев потребовал от него занять определенную позицию и не отмалчиваться, Погодин выступил. Уже под финал этой антисемитской кампании, он обрушился на Юзовского и Гурвича, которых на самом деле глубоко уважал.

Если, создавая своего «Человека с ружьем», Погодин, возможно, чувствовал себя первооткрывателем (что могло придавать ему кураж), то спустя несколько лет, приступая ко второй и третьей частям трилогии, не мог не видеть, что пьесы и спектакли о Ленине стали откровенной спекуляцией для получения благ от начальства. Уж кто только не писал тогда о Ленине и кто его не играл!

Известен анекдотический случай, когда в одном провинциальном театре устроили конкурс среди артистов, претендовавших на эту роль. (Их понять было можно: сыгравший почти автоматически получал очередное звание и всяческие блага — жилье, премию, орден.) И вот двенадцать артистов, загримированных под Ленина, бегали перед приемной комиссией по залу, заложив пальцы в пройму жилета, и картаво выкрикивали какие-то тексты. После чего комиссия от театра и горкома отобра-