Фредерик Стендаль - Suora Scolastica

• Название: Suora Scolastica
• Автор: Фредерик Стендаль
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1978

---

Король, который не был героем, почувствовал себя крайне уязвленным этой новой клеветой, получившей самое широкое распространение в Неаполе. Милость, в которую недавно вошел у короля дон Дженнарино, от этого как будто на миг поколебалась. Если бы не эта дурацкая проделка — захват чужих лошадей на дороге к вершине Везувия, который неосторожно позволил себе дон Дженнарино, — никому не пришло бы в голову распространяться о подробностях битвы при Веллетри, которую король вспоминал в своих речах к войскам чаще, чем это следовало бы делать.

Король приказал молодому сублейтенанту дону Дженнарино осмотреть его конский завод в *** и сообщить ему число вороных лошадей, которых можно было бы получить оттуда для нового эскадрона легкой кавалерии ее величества, формируемого им в то время.

Домашние раздоры, вызванные в семье князя де Биссиньяно настойчивым характером донны Фердинанды, приводили в дурное расположение этого старика, и без того уже раздраженного незавидным общественным положением трех своих сыновей. История с бриллиантом, взятым из ее шкатулки без всякого возмещения, тоже сильно омрачила княгиню; она полагала, что ее муж был бы не прочь уверить своих друзей из числа духовенства, что у него связаны руки чрезвычайной благосклонностью, неотступно оказываемой молодой королевой его жене, и что он хочет извлечь выгоду из этого обстоятельства и побудить княгиню испросить должности для ее пасынков. Княгиня воспользовалась первым утренним визитом к ней дона Дженнарино, тотчас после того, как он узнал о своем предстоящем отъезде на конский завод в ***. Питая явную слабость к дону Дженнарино, извещенная о том, что несколько дней не увидит его при дворе, она сказалась больной. В ее намерения входило также досадить мужу, который в истории с кольцом, подаренным королевой, принял решение, оказавшееся, в сущности, не в пользу донны Фердинанды; хотя княгине было тридцать четыре года, иначе говоря, на тридцать лет меньше, чем ее супругу, она могла еще надеяться внушить склонность юному дону Дженнарино. Несколько тучная, она все еще была хороша собою; ее нрав особенно способствовал тому, что ее продолжали считать молодой; она была очень весела, очень легкомысленна и проявляла большую горячность, когда, по ее мнению, бывало выказано хотя бы малейшее неуважение к ее родовитости.

На блестящих придворных празднествах, устроенных зимою 1745 года, ее всегда окружала самая блестящая молодежь Неаполя. Она особенно отличала юного дона Дженнарино, у которого очень благородные и даже слегка надменные, на испанский лад, манеры сочетались с самой изящной и приветливой наружностью. Его исполненное живости и по-французски непринужденное обращение казалось донне Фердинанде особенно восхитительным у потомка одной из ветвей рода Мединасели, переселившейся в Неаполь всего полтораста лет назад.

У Дженнарино были красивые белокурые волосы, усы и очень выразительные голубые глаза. Княгиню особенно пленял этот цвет, казавшийся ей явным доказательством готского происхождения. Она часто напоминала, что дон Дженнарино, неизменно проявлявший готскую отвагу и доблесть, уже дважды был ранен братьями или супругами тех семейств, в лоно которых он вносил смятение. Дженнарино, которого эти небольшие происшествия сделали осторожным, очень редко заговаривал с юной Розалиндой, несмотря на то, что она беспрестанно находилась подле мачехи. Хотя Дженнарино ни разу не обращался к Розалинде в такую минуту, когда ее мачеха не могла бы ясно слышать его слова, Розалинда была, тем не менее, уверена, что этот юноша любит ее; и Дженнарино питал почти такую же уверенность относительно чувств, какие он внушал Розалинде.

Было бы довольно трудно объяснить французскому читателю, привыкшему все высмеивать, глубокую и свято соблюдаемую скрытность чувств в неаполитанском королевстве, подвергавшемся в течение ста десяти лет всем прихотям и тирании испанских вице-королей.

Отправляясь на конский завод, Дженнарино ощущал невыносимую печаль оттого, что он не может перемолвиться на прощание ни одним словом с Розалиндой. Он не только ревновал ее к королю, нисколько не старавшемуся скрыть свое восхищение ею, но вдобавок еще, очень часто бывая за последнее время при дворе, сумел проникнуть в тщательно хранимую тайну: тот самый герцог Варгас дель Пардо, который некогда оказал такую большую услугу дону Карлосу в день сражения при Веллетри, вообразил, что его всесильное влияние при дворе и огромное состояние, приносившее ему двести тысяч пиастров ежегодного дохода, могли заставить молодую девушку забыть его шестьдесят восемь лет и причудливый, крутой нрав. Герцог задумал просить у князя де Биссиньяно руки его дочери, обещая при этом взять на себя попечение о судьбе трех своих шуринов. Герцога, очень подозрительного, как и подобает быть старому испанцу, останавливала только любовь короля, сила которой была ему в точности неизвестна. Пожертвует ли дон Карлос своей любовной прихотью ради того, чтобы не рассориться навсегда с фаворитом, который помогал ему нести бремя государственных дел и которому он до сих пор без всяких колебаний приносил в жертву всех министров, чем-либо задевших гордость Варгаса? Или же в сердце этого монарха, покоренного той тихой меланхолией в сочетании с долей веселости, которая лежала в основе характера Розалинды, наконец зародилось настоящее чувство?

Не зная, что думать о любви короля и любви герцога дель Пардо, Дженнарино, ехавший на конский завод, впал в такое уныние, подобного которому он никогда еще не испытывал. Тут только им овладела вся неуверенность настоящей любви; стоило ему три дня не видеть Розалинду, как он стал подвергать сомнению то, в чем считал себя столь уверенным в Неаполе: волнение, которое он, казалось, читал в глазах Розалинды, когда она его видела, и явную досаду, охватывавшую ее, когда мачеха чересчур ясно проявляла свою пылкую склонность к Дженнарино.

Приданое Розалинды было не больше двадцати тысяч франков, и жизнь не сулила ей ничего, кроме поступления в аристократический монастырь Сан-Петито, расположенный в верхней части Толедской улицы, модный в то время и служивший могилой для молодых девушек самого знатного происхождения. И все же она никак не могла решиться на то, чтобы понять страстные взгляды герцога дель Пардо. Напротив, она отлично понимала то выражение нежности во взоре Дженнарино, с каким он смотрел на нее, когда за ним не наблюдала княгиня де Биссиньяно; неизвестно даже, не отвечала ли иной раз юная Розалинда на взгляды Дженнарино.

Откровенно говоря, эта любовь была нелепостью; правда, семейство де Лас-Флорес выделялось среди высшей знати своею родовитостью, но у старого герцога, носившего эту фамилию, отца дона Дженнарино, было трое сыновей, и, согласно местному обычаю, он распорядился так, что старший из них получал пятнадцать тысяч дукатов (приблизительно пятьдесят тысяч франков) ежегодного дохода, тогда как оба младших должны были довольствоваться содержанием в размере десяти дукатов ежемесячно и правом жить в городском и загородном палаццо.

Не сговариваясь, дон Дженнарино и юная Розалинда прибегали к всевозможным уловкам, чтобы скрывать свои чувства от княгини де Биссиньяно; ее кокетство никогда не простило бы молодому маркизу ошибочного мнения, составленного ею.

Ее муж, старый генерал, оказался проницательнее ее; на последнем празднестве, устроенном в ту зиму королем Карлосом, он отлично понял, что дон Дженнарино, уже известный многими похождениями, задумал понравиться его жене или дочери; и то и другое ему одинаково не улыбалось.

На следующий день, после завтрака, он велел своей дочери Розалинде сесть вместе с ним в карету и, не сказав ей ни слова, отвез ее в благородный монастырь Сан-Петито. У этого монастыря, тогда очень модного, великолепный фасад, который виден слева, в самой возвышенной части Толедской улицы, около величественного палаццо Студи. Прогуливаясь по плоскогорью Вомеро, над Аренеллой, долго идешь вдоль стен, которые тянутся на огромное расстояние. Эти стены должны скрывать от непосвященных взоров сады Сан-Петито.

Князь открыл рот только затем, чтобы представить дочь своей сестре, строгой донне ***. Он сказал юной Розалинде, как бы осведомляя ее из любезности, за которую ей следовало быть признательной, что она выйдет из монастыря Сан-Петито только один раз в жизни, накануне того дня, когда примет монашеский обет.

Розалинда нисколько не удивилась тому, что с нею произошло; она хорошо знала, что ей нечего надеяться выйти замуж, если только не случится какое-нибудь чудо, но и в эту минуту ее ужаснула бы мысль стать женой герцога Варгаса дель Пардо. К тому же она несколько лет была воспитанницей монастыря Сан-Петито, куда ее теперь привезли обратно, и все воспоминания, какие она о нем сохранила, были веселыми и приятными. Поэтому в первый день она не была очень огорчена своим положением; но уже на следующий поняла, что никогда больше не увидит дона Дженнарино, и, несмотря на всю ее ребячливость, эта мысль глубоко опечалила ее. Всегда жизнерадостная и беспечная, она уже через две недели стала одной из самых непокорных и самых грустных обитательниц монастыря. Раз двадцать в день она вспоминала дона Дженнарино, которого ей не суждено было больше увидеть, а между тем, когда она жила в палаццо своего отца, мысль об этом милом юноше появлялась у нее всего один или два раза в день.