Виктор Ревунов - Холмы России

• Название: Холмы России
• Автор: Виктор Ревунов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Вот он, этот момент: сейчас одно слово могло все решить. Только скажет: "Да".

Стройков это и ждал: Митя убил, а отец его в безумии такого ужаса кончил с собой. Конечно, это не все, чтоб вину и правду доказать, это только версия.

- Нет,-сказала Феня.- Убил бы Митя его. Боялась. А Желавину сказала: "Если ты над Митей свою подлость исполнишь, возьму топор и убью, прямо на людях, среди бела дня, топором зарублю".

- Каким топором?

- Обыкновенным. Вон на дровах валяется.

- А топор этот новый или старый у вас?

Феня еще сильнее, с щемящей тоской почувствовала, что сама не заметила, как открыла дорогу беде.

- Не все ли равно, какой топор.

- Новый или старый? - повторил свой вопрос Стройков.

- Новый...

- А старый где?

Феня поднялась и как-то пошатнулась, задев за скамейку, которая со стуком упала на пол.

- Не убивал Мнтя, и Федор Григорьевич не убивал.

Что вы!

- Не говорю я про это. Что ты вперед забегаешь?

Про топор скажи. Садись.

Она поставила к столу упавшую скамейку и села.

- Был топор. Пропал или потеряли где, не знаю. Новый Митя из лавки принес. А Федор Григорьевич топорище сделал. Вот и все!.. Разговорились мы тут, а мне на работу пора,- сказала Феня.- На молотилке стою. Только подавай. Языком барабанить некогда.

- Не задерживаю,- сказал Стройков.

- Только вы Митю и Федора Григорьевича не примешивайте к этой истории.

- Зря не примешаем,- успокоил ее Стройков и подумал: "Какая ниточка потянулась".

Во дворе он остановился перед поленницей, где лежал топор. Поднял его. Пальцем провел по затупевшсму лезвию.

- Новый?

- Да.

- А старый так и пропал?

- Я же сказала, не знаю. Вот пристали...

Глаза Стройкова построжали, ноздри дрогнули с гневом.

- Еще и нс так пристают. Человека убили, председателя. Ты понимаешь?

- Не наше это дело.

Стройков хотел вскочить на коня, по нога сорвалась со стремени.

- Так пусть и убивают, так, что ли? Говори, да не заговаривайся. Прощай пока!

Не успел Стройков уехать с хутора, как пошли разговоры в том самом направлении, которое своим посещением Феии указал Стройков: Митю п отца его Федора Григорьевича в убийстве подозревают.

Разгадались вдруг сразу и запои Мити и смерть Федора Григорьевича - не зря так плохо он кончил.

Говорили, что Митя убил, а Федор Григорьевич знал и не выдержал - с горя обнялся с мерзлой березой.

Другие, наоборот, говорили, что Федор Григорьевич убил Желавина, а Митя потому-то и пил, что знал об этом и мучился.

Были и такие: не верили, что Митя и отец его могли пойти на такое, но доказать это ничем не могли, лишь была вера сердца.

Да и за что им убивать Желавина? Что не поделилито? Митя завмагом работал и подчинялся своим районным властям. А Федор Григорьевич плотник, он и вовсе редко бывал дома-работал на стороне. Правда, Желавии хотел привязать его к колхозу. Но разве привяжешь, когда отовсюду просили и приказывали что-либо срочно сделать и даже приезжали за ним? Золотыми были худощавые и жилистые руки его.

Но был и такой слушок, который кое-что разъяснял сомневающимся: вся кровь из-за Фени, за ней Желавин хотел потаскаться. А Митя и Федор Григорьевич расправились: показали, как за чужими бабами бегать.

Это были, так сказать, главные корни всех разговоров, от которых расходились более мелкие, даже совсем едва заметные, что и Феня причастна к этой истории, потомуто и терпела такую жизнь с Митей, и сейчас из страха терпит.

Все ждали, что будут к празднику новости, еще чтото откроется.

А праздники приближались.

В самый канун во Всходы приехала на похороны жена Желавина - Серафима.

Она тогда, как пропал ее муж, не вернулся из Щекина, ждала его день, другой, и третий день ждала, и четвертый. А потом схватила дочку, чемоданчик с пожитками и ушла с хутора.

Лишь раз оглянулась она на далекие избы с медью солнца в окнах.

- Будьте прокляты! Пропадите все!..

Уехала в Москву, и там за дворницкую работу дали ей комнатушку.

Маленькая, худенькая, с желтым, больным лицом в рябинках, в простеньком платьице, пропахшем за дорогу вновь вернувшимся горем, в парусиновых ботинках, с поистершейся сумочкой на руке, жалкая и какая-то приниженная, шла она за громоздким, кое-как обструганным гробом.

Поплакала над могилой. Последний раз взглянула на сиротливый бугорок земли на краю кладбища с покривившимися крестами, которые, как руки в размахе, когото ждали в свои объятия.

"Куда... куда пошли?" - чудились крики крестов, остающихся в зарослях бузины, верб и колосистой травы вдали от изб, куда с тенями наступающего вечера прокрадывалпсь тревоги и страхи - не от могил, а от темных глубин лесов, где скрывались дороги.

На десять рублей, которые Серафима достала из своей сумочки,- больше-то и не было, оставалось лишь на обратную дорогу,- устроила поминки в доме Стройкова.

Дом на окраине Всходов на бугре, над дорогой, окнами на Угру, за которой сочный свет лугов размыт большаком в седом песке, в бессмертниках, в рябинниках и чернобыльнике по обочинам.

На похоронах народу было немного, а по пути с кладбища все как-то незаметно разошлись, так что поминать Желавина остались Стройков с женой да Серафима.

Жена Стройкова - Глафира, с черными гладкими волосами, свитыми в косу, румяная и свежая, как яблоко, наскоро приготовила закусить. Была недовольна не тем, что чужое горе в ее избе,- она жалела эту женщину и сочувствовала ей, была недовольна тем, что мужу ее по службе надо было ввязываться в эту страшную историю.

За столом, стоя, помянули Астафия Желавина.

Серафима выпила маленькую рюмочку, закрыла лицо руками и, показалось Стройкову, засмеялась.

- Гроб-то из заборных досок сделали,- и вдруг, задыхаясь, всхлипнула.-За что его? За что? Дочка ждет, все спрашивает про папаню. Приедет, говорю, папаня.

К заплаканным, растравленным горем глазам она прижала платок.

- Что убиваться теперь? Не вернешь,- сказала Глафира.-А это и в самом деле безобразие: гроб из заборных досок сделали.

- Нормальные доски были,- хотел остановить жепу Стройков.

- Алеша, ты помалкивай. Из старого райкомовского забора на гроб выбрали. Да хоть бы надпись заборную заровняли. А то так и осталась: "Ваня - крест - Галя".

Видел на гробу-то?

"Все эти бабы разглядят",- подумал Стройков и под столом толкнул коленкой жену.

- Что, хороших досох не нашлось? - продолжала свое Глафира.- Родным не стали бы из забора делать.

А чужим все сойдет.

- Вот растрещалась! - вскинулся Стройкой.- Как на базаре все равно.

- Не ругайтесь, не надо,- сказала Серафима.- Это даже хорошо, что из заборных досок: наука ему. Так вот стараться-то. Как негодного какого запихнули, а сами все и сейчас сидят по теплым местечкам.

- Кто же запихнул? На хуторе жил, на хуторе и работал,- сказал Стройков.

- Мог бы и не на хуторе. Грамотный был.

- Председатель колхоза. Разве не честь. А грамотой сейчас никого не удивишь. Вон школ сколько! Иной мальчонка идет, книжка больше него. Поглядишь вслед, подумаешь: "Сейчас буковки выводит, а когданибудь, может, кз слов или чисел чудо людям откроет".

- Он в школе сам когда-то учил,- сказала о муже Серафима.- И куда понесло! Как с льдиной оторвало.

Сон такой бывал у него. Будто он на льдине, а вокруг - вода и солнышко жаркое, и льдина тает, а на ней бриллианты будто... Закричит. Жутко... Вот и нет. Я тогда как сердцем чуяла. "Не ходи, говорю, завтра пойдешь". Пошел на маслозавод счета по сдаче молока проверить.

И не пришел. Он и сам перед этим как что чувствовал.

Ночами не спал. Стоит перед окном и курит. "Да ты спи",- скажу. "Не засну. Теперь не засну". Сперва ничего не говорил. А потом сказал про блокнот. Потерял он его. Нельзя, чтоб в чужие руки попал. "Где ж потерял?" - "На речке, видно, из кармана выронил, когда купался". Ходили на то место, искали. Всю траву по травинке перебрали. Нет.

- А что за блокнот? - спросил Стройков.

- Не знаю... А вскоре после этого и сам пропал... Что пережила-то! Дочка-то, дочка без отца растет. Раз вот утром рано-рано закричала вдруг: "Мама... мама... папанька наш". Вскочила я. А она на окошко показывает.

Окошко-то сверху у нас, подвальное. "Папайя, говорит, в окошко глядел. Видела я",- говорит, А там и ист никого. Сдалось, значит, ей, потом и заболела. Боюсь я теперь этого окошка.

Стройков, сгорбясь, слушал и жалел ее.

- Чего же бояться? Мертвый нс придет. А живому радоваться надо.

- Жнгари эти убили его! - сказала вдруг Серафима.

- А ты откуда знаешь?

- Слышала на станции. Мужики разговаривали.

- Еще ничего не доказано. Пустая пока болтовня.

- Как это вы легко людей-то вините. Не ягодку в чужом саду сорвал. Да за такие твои слова человека расстрелять могут,-вознегодовала Гла4"1ра, сказав то, что не досказал муж.