Николай Почивалин - Жил человек

• Название: Жил человек
• Автор: Николай Почивалин
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Это он с нами так - когда еще малышами были.

А подросли - в девятом там классе, в десятом - он нас каждого... ну, как бы в поле зрения держал. До тех пор, пока сам на ноги не встанешь. Да и потом даже - как с нашей же квартирой, к примеру... Что у нас в детдоме умно было поставлено - это - найти в тебе что-то. Причем опять же - в каждом. Конечно, сообразили мы все это потом, позже - не тогда... Понимаете, в детдоме у нас свои обязанности были. Дров, допустим, напилить. Уборка по комнатам, на огороде. Это мы все с охотой делали вроде в игру играли. А у многих еще что-то было.

Склонность, привязанность, что ли? И вот это-то замечали, поддерживали. Если кто поет, играет - в музкружок его, к Софье Маркеловне. Симка Вахрушев рисовал толково - с седьмого класса ему альбомы покупать начали.

Да не такие, как всем нам - получше. Забузил один - с чего, мол, одному Симке? Ему - тоже такой, на!

Помазал, помазал и бросил. Семен же архитектурный кончил. В Норильске сейчас работает. Не ошиблись, выходит.

Отхлебнув осевшее пиво, Савин усмехается.

- И со мной ему повозиться пришлось... В десятом классе у нас как поветрие какое прошло: все в военные училища, и никуда больше! Офицер из военкомата приходил - призывал. А после этого, совпало так, воспитанник наш приехал - летчик-испытатель.

- Андрей Черняк?

- Точно, - кивает Савин. Постарше-то нас лет на шесть, может. И уже с орденом! Ну, тут мы и вовсе головы потеряли. Не столько к экзаменам готовимся, сколько на турнике крутимся, мускулы наращиваем. Да о будущих подвигах мечтаем. У меня тоже все четко запрограммировано было: или в летчики-испытатели, или в подводники. Во амплитуда - да?

- Подходяще!

- Тут он к нам в комнаты почаще заходить стал.

Чуть не каждый вечер. И не думайте, что отговаривал нас, разубеждал. Нет, ничего подобного! Просто помогал каждому разобраться. Одним сразу советовал: иди, правильно, у тебя получится. Мне посоветовал - в военнотехническое. Я, конечно, ни в какую: что вы, никакой романтики! Или летчик, или подводник. Земля и вода - две стихии, и я - покоритель их! Потом опять такая же беседа, потом еще. "Ребята, ребята, говорит, поверьте мне: армия - это тоже призвание. Это ж на всю жизнь.

Ошибетесь - исправить трудно. Оттуда по заявлению не уходят. Да и неправильно - всем подряд в армию идти.

Человек, прежде всего, рожден для мирного труда. Если понадобится солдатами вы все станете. И хорошими солдатами!" А мне опять все про то же: "Ты, Михаил, хорошо чертишь, любишь математику. Зачем же тебе в летчики? Подумай, не лучше ли все-таки в военно-техническое?.." Мы ему во всем верили. А уж что касается армии - безгранично. Знали, что он был офицером. Про то, сколько у него боевых наград, - легенды у нас ходили!..

Ну, и действительно, начал задумываться, сомневаться.

Математику, верно, - любил. Нравилось с машинами повозиться. Свой первый вечный двигатель - перпетуум мобиле - я еще в пятом классе изобрел.

Савин смеется, разводит руками.

- И чем все это кончилось, сами видите. Не стал ни летчиком, ни подводником. Когда человек - не гений, при таком выборе его, как ветром, и туда, и сюда качает.

Верно? Прочитал правила приема в политехнический - и подал. О чем, кстати, не жалею. Ну, а Люда уж - следом, как условились... - Он прислушивается к голосам жены и сына, тише добавляет: - Занимается она техникой безопасности. И, кажется, довольно толково.

На улице синеет; в доме напротив одно за одним загораются окна, и от них, да еще от полосы света в коридоре, в пустоватом зальчике не темно, а как-то доверительно уютно. В сумерках портрет Орлова на стене кажется почему-то больше, впечатление такое, будто он молча участвует в нашей беседе. Из кухни доносится смех Олежки и матери - эдакий звонкий бубенчик и влюбленное, деланно строгое воркование. Савин курит, подсвечиваемое при затяжках огоньком сигареты лицо, его сосредоточенно.

- Он многому научил нас... Проступки мы свои сами обсуждали, на группах. Самый позорный считался - когда кто-то врет, изворачивается. Дружить нас научил - по-настоящему. Рассказывал, как она на фронте проверялась, - дружба... Огнем и смертью... Мы вот сколько лет уже - как разъехались, разлетелись. А все равно держимся друг за друга... Болел у нас парень один тяжело, в Калуге. Списались, скинулись - по цепочке как-то так.

Купили ему двухмесячную путевку на юг. Ничего - выправился... Недавно у нас с Людкой гость был - Федор Кислицын, наш же. Каменщиком в Москве работает, дома строит. Три дня пожил - в Куйбышев к Самарину поехал.

В августе мы к нему собираемся. Это к его приезду диван-то-кровать купили - неловко на полу укладывать. А то совсем шаром покати было!.. Савин усмехается, смешок его в этот раз добродушно ироничен. - Жена вон говорит: неумехи мы с ней. А по мне - так ерунда это, обживемся. Важно ведь, не как живешь, а чем живешь.

Тоже, между прочим, его слова - Сергей Николаича.

- Это вы что в темноте? - заглянув, удивляется Людмила Ивановна. Включить?

- Не надо, так лучше.

- Иди, наследник ждет, когда ты ему спокойной ночи скажешь, - зовет Людмила мужа и тихонько смеется: - Все договаривались, что пойдем с дядей прощаться, да сомлел сразу. Рано поднимаем.

- Я мигом, - обещает Савин.

Засидевшись, хожу из угла в угол; слышу, как неразличимо и ласково гудит баритон Савина-старшего - над Савиным-младшим. Вот чем отличается детство в семье от детства детдомовского: даже при самых идеальных порядках в детдоме никогда не услышать над собой такого убаюкивающего отцовского гудения. Звонок, и общая команда: дети, - спать! Как тог же самый звонок разбудит их утром, а не родной, пусть даже и строгий голос:

сынок, доча!.. Я лишился матери мальчиком, тридцать лет подряд другая женщина пыталась заменить ее мне, как-то и заменяя, но даже теперь, на склоне лет, вижу во сне лицо матери, чувствую ее руку, ее мимолетную ласку - все то, чего мы, дети, взрослея, - по эгоизму роста, по неразумению да по ложной стыдливости - бежим, увертываемся и чего однажды нам горько недостает. Важно, однако, что все это было, может сниться и, если до жестокости прямо - ничего этого нет у ребятишек в детдоме.

Нет и не будет - потому, что детские дома существуют и будут существовать впредь: жизнь такова, что ни одно цивилизованное общество, даже наше, не сможет обойтись без них. И тогда еще вопрос самому себе: значит ли все это - при прочих равных условиях, - что детство в детдоме в чем-то неизбежно обеднено? Вероятно - да. И том, значит, важнее, выше труд таких воспитателей, как Орлов, - труд, равный подвигу...

Нет, что бы там ни толковали, как бы ни спорили, а телепатия существует! Иначе чем же другим можно объяснить, что Савин, вернувшись, заговаривает буквально о том же, о чем минуту назад размышлял я. Пусть не со всем соглашаясь, а то и не соглашаясь и вовсе.

- Уложил. Даже про Иванушку-дурачка немного рассказал, - говорит он, занимая прежнее место и закуривая. - С вами, может, сегодня настроился так? Знаете, сижу сейчас около него, около Олежки, и думаю: хуже мое детство было, чем у него? Или нет? Вроде бы обязательно хуже, - ни отца, ни матери. Какие-то участки, сектора - тут, в черепке - только теперь начинают функционировать. Родительское чувство, отцовское... Наверно, и другие, смежные, что ли, сектора пустовали. У меня, допустим - сыновьи. Если не совсем пустовали - то частично заняты были, по логике. Конечно, никто со мной, да и с Людой тоже, не гоношился - как с ним. "Олежка, ложись, Олежка, спокойной ночи!.." Хотя сказки, между прочим, рассказывали. Мы с ним дойдем до того, как Иванушка-дурачок в тридесятое царство поехал, он и уснет. Дальше этого царства все никак не уедем. А я их, в детдоме, слыхал да переслыхал, - была у нас Мария Саввишна, воспитательница. Как отбой - зайдет к нам, к младшим, и рассказывает. Глаза уж слипаются, а все слушаешь... И вот верите? Сказать, что у меня все хуже было, - не могу, совесть не позволяет. Или, может, потому, что детство - оно всегда детство и есть?

А ведь очень точное наблюдение, соглашаюсь про себя с Савиным, и память мгновенно оснащает его примерами-антиподами. Не просто разное - чудовищно разное было детство Коленьки Иртеньева, из толстовской трилогии, и Алеши Пешкова - из горьковской. Но и в том, и в другом случаях - детство, пора самых свежих, ничем не замутненных восприятий, познаний и удивительных открытий. Так что пускай наблюдение это не ах какое и новое, - выношенное и рожденное собственным опытом, оно каждый раз первородно.

- По части всяких там нежностей мы, конечно, но добрали, - все так же негромко продолжает Савин. - Недополучили, что ли... Но в чем-то другом росли не хуже.

Получше, пожалуй. Правильней... Гармоничней - вот самое подходящее. Хотя, наверно, больно уж по-книжному.

Нет?.. Понимаете, не было у нас белоручек - мы все умели. Не было слабых, хилых - насчет физвоспитания, спорта у нас толково поставлено. У нас даже - уж не знаю почему - очень отстающих не было. Нас тянули, и сами друг за дружкой тянулись, - потому, наверно...