Н Кальма - Книжная лавка близ площади Этуаль

• Название: Книжная лавка близ площади Этуаль
• Автор: Н Кальма
• Жанр: Прочая детская литература

---

- Все, - сказал он сухо. - В среду утром за ними пришли. Два гестаповца и два полицая. Меня дома не было, я с ящиком опять на Октябрьскую пошел. Вернулся - тетя Муся без памяти и без языка лежит (они ее стукнули за то, что Колю не давала взять), а Маруся в Лизином шарфике вальс исполняет.

16. ПИСЬМА, ЗАРЫТЫЕ ПОД СИРЕНЬЮ

Снова пустырь, заваленный таким же битым кирпичом, снова лопухи. Только улица уже другая - Панянка. Она идет параллельно Советской, и с нее тоже хорошо виден Крестовоздвиженский монастырь. Поздний вечер. В зеленоватом небе холодно блестит луна, серебрит листья сирени.

- Копай здесь, - показывает Саша. - Я тогда под сиренью все зарыл. Большое дерево снарядом беспременно снесло бы или сами его спалили бы, а куст - кому он нужен?

- Может, отложим, Даня, до завтра? - Это спрашивает, но неуверенно Сергей Данилович. Нет, не проходит тяжкая, все тело сковывающая усталость. Клонится, клонится долу серебряная голова. Видно, оставаться теперь этой усталости в нем до самого конца. А может, кажется Сергею Даниловичу, что раскапывают они дорогую могилу?

Даня мотает головой: он одержимый.

- Нет, нет, папа! Надо сейчас.

Саша прихватил от Таисы лопату. В тишине засыпающей улицы лопата громко, слишком громко скребет по кирпичу. У, сколько его, целые горы! Не верится, что еще совсем недавно здесь, в пяти шагах, стоял домик Валашниковых и при нем - сиреневый садишко.

Они торопятся. Сергей Данилович и Саша руками помогают оттаскивать кирпич от сиреневого куста. Вот показалась земля.

- Я все в клеенку, в клеенку завернул. Со стола клеенку взял и завернул, - бормочет Саша. Его бьет дрожь. Слышно, как постукивают зубы. Вот здесь, здесь, ближе к стволу, копать надо.

Даня сбрасывает рубашку. В лунном свете у него бледно-голубое лицо, резко перечеркнутое бровями. Слышно, как он тяжело дышит. Позванивает, поблескивает лопата, растет яма под сиреневым кустом, растет земляной холм рядом.

- Постойте! Давайте теперь я руками. - Саша лезет под куст, шарит в чуть припотевшей, еще теплой земле. Шарит так долго, что у Дани заходится сердце.

- Что? Нету? - шепчет он.

Саша не отвечает. Возится.

- Есть! - вдруг говорит он глухо и вылезает из-под куста. В руках у него небольшой тугой пакет, перевязанный проволокой.

- Целый. Только земля набилась. - Он начинает стряхивать с пакета налипшую землю, но Даня не дает. Выхватывает пакет у него из рук.

- Дай мне! И пошли! Скорей пошли! - отрывисто говорит он. Это - как приказ.

И ни отец, ни мальчик не смеют его ослушаться.

*   *

*

Вот он, небрежный, рассеянный, летящий какой-то почерк, за который ей так часто доставалось в школе! Вот они, чуть отсыревшие в клеенке самые разные, невесть откуда набранные листки - то тетрадные, то телеграфные бланки, то счета, то вывернутые наизнанку и разглаженные старые конверты (видно, не хватало бумаги), густо-густо исписанные кругом.

Даня читал, скорчившись на койке Таисиной сестры. Колени к подбородку, в руке - военный фонарик (электричества у Таисы еще не было, а керосин - на исходе).

Пальцы, сжимавшие фонарик, давно онемели, затекло все тело - он не замечал. Читал и снова возвращался к первым письмам. Вдруг впивался глазами в одну какую-нибудь букву или слово и застывал на нем и не в силах был перевести взгляд на следующее. А внутри уже с первой же прочитанной строки все ныло, горело, звало: "Лиза, Лиза, я здесь! Я вернулся! Я с тобой. Лиза, девочка, ты не могла уйти!"

На соседней койке очень тихо лежал отец. Даня уже давно отдал ему те листки, где говорилось о смерти матери. Смерть! Потеря, уход из жизни. Нет, не те слова. Наверно, и отец так же звал, так же молил вернуться свою Дусю и не мог поверить, что ее больше нет. И такая же горькая, безысходная любовь разрывала ему сердце. И еще - боль за сына, боль за девочку, которую он давно считал своей дочерью.

Но и поглощенные своим горем, отец и сын часто взглядывали в тот угол комнаты, где, на составленных стульях, крепко и счастливо спал под шинелью Сергея Даниловича Лизин хлопчик.

Предстояло его растить, беречь, делать человеком.