Александр Полежаев - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Александр Полежаев
• Жанр: Поэзия

---

Сказанное выше помогает понять некоторые существеннейшие стороны поэзии Александра Ивановича Полежаева. На первый взгляд ключевые, бесконечно трагические события его биографии не всегда получали подлинно убедительное художественное воплощение в его поэзии, не всегда сохраняли в ней свое немыслимое, нечеловеческое напряжение. Возможно, поэтому и принято было некогда говорить о нем как о явлении едва ли не второстепенном. Так, Фет однажды зло назвал его "мало талантливым мальчиком", а Блок и того резче - "плохим поэтом". Полагаем, что это - одно из нередких в истории литературы отклонений читательского зрения, не вовсе чуждых даже большим художникам. На самом деле итоговую, общую оценку Полежаеву следует давать не по пятибалльной, а по другой, менее элементарной системе...

Да, у Полежаева далеко не все равноценно и равносильно, но вто свидетельствует вовсе не о малой одаренности, а о сложнейшей, многотрудной ситуации, в которой пребывала Муза поэта. И дело не только в том, что она была замучена ружейными приемами и многодневными переходами, Полежаев как поэт начинает в русской поэтической системе 1810 - 1820-х годов, которую подчас неточно называют "пушкинской", - системе, превосходно отработанной, на редкость цельной и слаженной, но именно в силу этой слаженности постоянно заставляющей поэтов прибегать к неким общим местам, более или менее выразительным словесным формулам и блокам. Удивительную по емкости и точности пародийную модель такой поэзии представил Пушкин в предсмертных стихах Ленского.

При всем своем бесспорном обаянии эта поэзия была основана на достаточно ограниченном историческом и жизненном опыте (что опять же с беспощадной зоркостью подметил Пушкин в своем герое). У Полежаева уже был другой опыт, гораздо более страшный, гораздо более приблизившийся к реальности, но поэт по некоей инерции подчас прибегал к его чрезмерно традиционной, усредненно-влегической аранжировке. Страшное и жуткое Полежаевской биографии (гак, поэт в кандалах и наручниках провел год в подземной тюрьме вблизи Сухаревой башни) нередко запрятано у него за эстетически состарившимся слогом. Уже в злейшей чахотке, на самом дне человеческого отчаяния, Полежаев подчас писал совершенно слогом Ленского:

И я зловещий мой удел,

Неотразимый, неизбежный,

В дали, туманной усмотрел...

("Осужденный")

Даже сюда, в эту исповедь умирающего в Лефортовском "гош-питале" поэта, вкралась осмеянная Пушкиным "туманная даль", эта обязательная составная элегического "климата"...

Не исключено, что А. А. Блока раздражала именно эта сторона Полежаевской поэзии - известная робость в попытках заговорить о страдании своим, ни на кого не похожим голосом.

И тем не менее не будем спешить с чрезмерно суровой оценкой упомянутой "поэтической системы". Думается, что такая оценка несправедлива.

Вот стихи, обычно в современных изданиях печатающиеся рядом, "Звезда", "Букет", "Наденьке", маленькая триада поэзии тождества. Любая их строчка стекала с пера решительно всех поэтов, старших и младших современников Полежаева. Проще всего отмахнуться от них и раскрыть книгу на шедеврах, которых у этого поэта действительно не так уж много. Гораздо сложнее и важнее услыхать негромкую, но бесконечно нежную музыку именно этих стихов. Полежаев от чистого сердца подхватывает, казалось бы, запетое:

Она взошла, моя звезда,

Моя Венера золотая;

Она блестит, как молодая

В уборе брачном красота!

Пустынник мира безотрадный,

С ее таинственных лучей

Я не свожу моих очей

В тоске мучительной и хладной.

Моей бездейственной души

Не оживляя вдохновеньем,

Она небесным утешеньем

Ее дарит в ночной тиши.

Какой-то силою волшебной

Она влечет меня к себе...

("Звезда")

В этих строчках нет ни одной, так или иначе не прозвучавшей и до Полежаева, и после Полежаева (их эхо отчетливо слышно и в знаменитейшем булаховском романсе, также обращенном к звезде, - "твоих лучей неясной силою..."). Но это-то и сообщает им некую "неясную" и в то же время ощутимую лирическую силу, ведущую читателя к "означаемому" ими чувству, согласному с миром, с его наиболее высокими проявлениями. Тогдашняя поэзия может раскрыться нашему современнику лишь по выявлении запрятанного в ней бесконечно искреннего чувства, выраженного удивительно похожим поэтическим языком. Или:

Быстро волны ручейка

Мчат оторванный цветок;

Видит резвый мотылек

Листик алого цветка,

Вьется в воздухе, летит,

Ближе... вот к нему прильнул...

Ветер волны колыхнул

И цветок на дне лежит...

Где же, где же, мотылек,

Роза нежная твоя?

Ах, не может для тебя

Возвратить ее поток!..

("Наденьке")

Долго сидел он неподвижно на том же месте, взирая на тихое теченье ручья, уносящего несколько поблеклых листьев и живо представлявшего ему верное подобие жизни - подобие столь обыкновенное". Это - из "Дубровского", из эпизода, рисующего состояние героя, вследствие которого "страшные мысли рождались в уме его", мысли, уже предвосхищающие петербургские ужасы Достоевского. "Ручеек", "оторванный цветок" и "резвый мотылек" при всей своей малости не вовсе незначительны - они воспроизводят метафору, коей возраст, наверное, совпадает с возрастом человеческой культуры, а ее убедительность по своей наглядности, пожалуй, превосходит самые изысканные философские построения. Река жизни может бесследно унести последнее, а вот против тысячелетней метафоры она бессильна.

Итак, наш современник, читая антологические, альманашные, альбомные и т. п. стихи Полежаева, его элегии, в которых как бы резонирует вся массовая поэзия того времени, должен проявить не только подвиг великодушия, но и понимание. В упомянутых и других такого же толка стихах Полежаев озвучивает некое простое, цельное, искреннее чувство, - вместе со всем хором русских поэтов.

III

Но ведь был и другой Полежаев. Впрочем, доказывать бытие этого Полежаева нет особенной необходимости, так как массовому читателю знаком, по преимуществу, именно он.

Полежаев хотя и не всегда, но находил художественные средства, точно интонирующие его бесконечно трагический опыт солдата, узника, жертвы, поэтические формы, убедительнейше закрепляющие этот опыт. В сущности, едва ли не все им сочиненное колеблется между старым, даже застарелым, и новым, дотоле в русской литературе невиданным. Новое, трагическое знание о мире здесь исподволь просачивается в художническое сознание, приверженное тем или иным нормативам и формулам. Невозможно в одной статье представить хотя бы некоторые сугубо специальные (скажем, языковые, стилевые и проч.) стороны этого процесса, протекавшего к тому же не в кабинете или гостиной, а в тюрьме, казарме и кабаке... Зато и без специальных комментариев очевидны его мощные последствия, когда художественная мысль, не отягощенная манерой, уже чуждой поэту, внезапно, путем едва заметных лексических, синтаксических или метрических сдвигов, сливается с наиглавнейшим чувством, завладевшим им после катастрофы с "Сашкой" [Поэма "Сашка" написана в 1825 г., в последний период обучения Полежаева в Московском университете, и широко распространялась в списках среди учащейся молодежи. По доносу жандармского полковника И. П. Бибикова, осуществлявшего секретный надзор за московскими литераторами и студентами, поэт был доставлен к Николаю I. С полным основанием усмотрев в поэме "следы, последние остатки" декабристских веяний, царь лично распорядился определить Полежаева унтер-офицером в Бутырский пехотный полк под "самый строгий надзор", что явилось началом Полежаевской "солдатчины", в дальнейшем все более отягчавшей жизнь поэта новыми гонениями и карами.], вызвавшим высочайший гнев и затем солдатчину, - чувством человека, обкраденного страшной судьбой, человека бесконечно униженного и все-таки непобежденного. И вот тогда-то Полежаев, автор "Песни пленного ирокезца", "Негодования", "Цыганки", "Грешницы" и других столь же прекрасных стихов, и обретает свой неповторимый голос в большой поэзии, свое незаместимое место в ней. В этих стихах блистательно совершается и завершается трудная работа поэта по созданию "клишированных, уже бесспорно и неотчуждаемо своих образов, своего внутреннего мира, его разных состояний - от смятения и ужаса до того, что покойный французский писатель Андре Маль-ро называл героическим пессимизмом.

Полежаев строит именно такие образы, отмеченные своим видением мира даже на таком материале, который по самой своей фактуре, по своей суровой принудительности не располагал к подобной свободе.

Первые шаги навстречу психологической и житейской правде поэт сделал в пародийном "Сашке", стяжавшем автору немалую известность и вызвавшем также большую беду. Скажем прямо: пристальное и недоброе внимание к этой поэме со стороны Николая I застазило некотооых историков литературы чрезмерно завысить оценку этой еще во многих отношениях незрелой вещи. Но при всей ее незрелости она отмечена одним неоспоримым достоинством: "Сашка" простодушно и точно повествует о раскованном, внутренне свободном поколении русской молодежи начала 1820-х годов, еще не запуганной свирепым полицейским террором, еще не дошедшей до гражданского состояния И. В. Кукольника, как-то заявившего, чго, вели государь ему стать акушером, он немедленно подчинится высочайшей воле. Разумеется, это еще та мировоззренчески непроясненная и неоформленная свобода, которая покамест не знает, что делать с собой, и поэтому щедро тратится на кабацкие потасовки и своего рода "сексуальную революцию" в ее ранней редакции, но в ней уже явлен, по выражению Радищева, не раб, но человек. Один герой Томаса Манна говорил, что немецкая революция прошлого века - студенческий разгул мировой истории. Высочайший рецензент "Сашки" также своевременно понял, что студенческий разгул вполне может предварить политическую оппозицию. Но "Сашка" не только погубил своего создателя, но и достаточно уверенно повел его в сторону реализма.