Майк Эшли - Волшебники

• Название: Волшебники
• Автор: Майк Эшли
• Издательство: Фантастика
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91377-024-0

Российское издание антологии Майка Эшли 2004 года.

В новой антологии серии «Лучшее» на этот раз собраны рассказы о волшебниках, принадлежащие перу таких мастеров, как Том Холт, Майкл Муркок, Урсула Ле Гуин, Дуг Хорниг и других талантливых авторов. Многие рассказы публикуются впервые, некоторые написаны специально для этого сборника.

Магия принимает разные обличья. В этой антологии вы встретите ведьм, колдунов, чернокнижников, заклинателей. Есть даже маги-компьютерщики. Они могут повелевать человеческими чувствами и судьбами, драконами и природными стихиями.

Все они очень разные, только вот добрых волшебников среди них немного.

Магия, волшебство дают своим обладателям почти неограниченную власть. Такая власть — слишком большое искушение, чтобы удержаться в рамках человеческой морали и не сотворить какую-нибудь пакость под плохое настроение. Или подправить окружающую действительность в соответствии со своими (зачастую весьма оригинальными) представлениями о добре и зле. Видимо, поэтому большинство волшебников — не самые приятные в общении люди. А иногда они вообще не люди.

---

Я испугался не на шутку. Я подумал, что мне придется остаться здесь навсегда. Нет, я был каким-то образом в этом уверен! Бог-пожиратель как-то обхитрил меня. Земля Мертвых не примет меня, пока я все еще жив. Я с трудом проглотил последний кусок хлеба, завязал мешок и выкрикнул, почти всхлипывая: «Сивилла! На помощь! Я заблудился!»

И небо стало светлеть. Я увидел, что из болота поднимаются уже не тростники, а огромные деревья, совершенно голые, будто каменные колонны от разрушенных построек.

Некоторые звезды начали блекнуть. Я подумал, что всходит луна, — как странно, неужели я отсюда смогу увидеть луну? — но вместо нее на небо выплыло лицо Сивиллы, бледное, круглое и огромное, как полная луна. Какое-то время она смотрела на меня сверху вниз, молча, а я боялся заговорить с ней. Потом лицо ее пошло рябью — так бывает с отражением, когда в тихий пруд бросают камешек, — и совсем исчезло, но среди тростников громко раздался ее голос:

— Чернокнижник, сын чернокнижника, ты призвал меня по глупости и напрасно потерял одну из возможностей ко мне обратиться. Ты у цели и мог бы отыскать дорогу сам. Тем не менее, раз уж ты считаешь, что тебе нужен проводник, опусти руки в воду и вытащи себе такового.

— В воду? — переспросил я.

На мгновение я ужаснулся, что, задав этот вопрос, истратил вторую возможность обратиться к Сивилле. Но она не ответила.

Я опустил руку в холодную воду, опасаясь затаившихся там эватим. Я стал водить рукой из стороны в сторону, растопырив пальцы, чтобы что-нибудь нащупать. Мгновение я так и лежал, свесив руку из лодки и обдумывая, не было ли это одной из загадок, которые любит загадывать Сивилла. Потом вода внезапно ожила, как будто что-то поднималось из нее, и пальцы мои сомкнулись на чем-то вязком и скользком, как водоросли. Я потянул это на себя.

Над поверхностью показалась ладонь, следом — вторая. Я выпустил то, что держал, и отполз назад. Поднявшиеся из воды руки ухватились за борт лодки, и она качнулась от веса того, кто уже залезал в нее. Внезапно резко запахло разложением, гниющей плотью. Длинные, покрытые илом волосы речного существа падали на лицо, от которого остались почти одни кости.

Тогда я завопил, и крик мой стал громче, когда существо открыло глаза и заговорило. Я понял, что это моя мать.

— Секенре…

Я закрыл лицо руками и только всхлипывал, стараясь вспомнить ее такой, какой знал ее когда-то, давным-давно.

— Секенре. — Она взяла меня за запястья и нежно отняла мои ладони от лица.

Прикосновение ее рук было таким же холодным, как поцелуй Сивиллы.

Я отвернулся от нее.

— Мама, я не ожидал… — Больше я ничего не смог сказать и снова расплакался.

— Сынок, я тоже не ожидала встретить тебя в этих местах. На самом деле это ужасная штука.

Она притянула меня к себе, и я не сопротивлялся. И вот я лег лицом ей на колени, прижался щекой к ее мокрому, покрытому илом платью, а она нежно гладила меня по лбу костяными пальцами. Тогда я рассказал ей все, что произошло; про смерть отца и про то, как он вернулся за Хамакиной.

— Я грех твоего отца, который наконец вернулся за ним, — сказала она.

— А разве он?..

— Убил меня? Да, убил. Но это наименьшая часть его злодеяния. Он более согрешил против тебя, Секенре, а еще против богов.

— Мне кажется, что он не хотел делать дурного, — сказал я. — Он говорит, что все еще любит меня.

— Возможно, и любит. Но все же он совершил великие грехи.

— Мама, как мне следует поступить?

Ее холодный, заостренный на конце палец обвел вокруг знака у меня на лбу.

— Нам пора снова отправляться в путь. Лодка уже выполнила свою задачу. Ты должен ее оставить.

С нарастающим ужасом посмотрел я в черные воды.

— Не понимаю. Мы должны… поплыть?

— Нет, любимый сынок. Мы пойдем. Прямо сейчас выходи из лодки и иди.

Я свесил одну ногу за борт, потрогал ступней холодную воду. В недоумении я посмотрел на мать.

— Давай же. Неужели ты сомневаешься, что может произойти такое маленькое чудо после всего, что тебе довелось увидеть?

— Мама, я…

— Шагай.

Я подчинился и встал на воду. Мне показалось, что под моими ступнями холодное стекло. Потом мать встала рядом со мной, и лодка медленно поплыла прочь. Я было обернулся, чтобы посмотреть ей вслед, но мать взяла меня за руку и повела в другую сторону.

Прикосновение ее руки напомнило мне Сивиллу — живое и холодное железо.

Канал стал шире, и там нас поджидали эватим. Воды текли здесь уже почти что быстро, беззвучно волнуясь и образуя большие и малые водовороты. На мелководье в воде стояло множество привидений, но они не окликали нас. Они просто оставались на своем месте и только поворачивали головы, когда мы проходили мимо. Среди них был один человек в сияющих доспехах, а в руках он держал свою отрубленную голову.

Потом вокруг нас показалось множество лодок, черных, непрозрачных и безмолвных, — это были не призраки живых, а похоронные лодки. Мы прошли вдоль длинной и узкой баржи; ее заостренные корма и нос высоко поднимались над водой, а в квадратной каюте мерцал фонарь. В каюту залезли эватим, и баржа закачалась, я слышал, как они дрались там, внутри.

Наконец перед нами замаячило что-то огромное и темное, похожее на гору и закрывшее собой звезды. Со всех сторон я видел похоронные лодки, которые следовали туда же, что и мы; некоторые вихляли и поворачивали туда-сюда среди тростника. Одна из них то ли за что-то зацепилась, то ли ее перевернули эватим. Спеленутый труп упал в воду и поплыл, волоча за собой марлю, так близко, что я мог бы протянуть руку и дотронуться до него.

Темнота окружила нас совершенно внезапно, погасив звезды. Я услышал, как бурно устремилась вперед вода, а лодки заскрипели и стали стукаться друг о друга.

— Мама! — прошептал я, протянул руку и дернул ее за платье. Кусок ткани остался у меня в руке. — Это она и есть? Это пасть Сурат-Кемада?

— Нет, дитя мое, — тихо ответила она. — Мы уже немало времени находимся во чреве зверя.

И почему-то это вселило в меня еще больший ужас.

IV

С этого момента уже ничего было не понять и все происходившее превратилось лишь в бесконечную цепь снов и пробуждений, пустых видений и лишенного очертаний тумана, боли, страха и неясного беспокойства.

Я не знал, сколько времени уже находился на реке — возможно, часы, а может, дни или недели. Временами казалось, что я невыразимо устал, а иногда что я дома в кровати и все вокруг просто безумный и страшный сон. Но я протягивал руки, когда ворочался и потягивался, перед тем как проснуться, и касался холодного, мокрого, разложившегося тела матери.

От нее больше не смердело разложением, пахло только речным илом, как от давно затонувшей связки палочек и тряпок.

Иногда вокруг нас появлялись цапли, тускло светившиеся в непроглядной темноте, как тлеющие угольки. У них были лица мужчин и женщин, и все они что-то шептали нам, умоляли, произносили имена. И голоса их сливались воедино, похожие на мягкий неразборчивый шелест на ветру.

Бо́льшую часть времени мы просто шли одни в темноте. Я чувствовал под ногами холодную поверхность реки, но не ощущал ее движения, а ноги мои шагали без остановки.

Мать заговорила. Голос у нее был тихий и раздавался из темноты, как будто что-то вспомнившееся во сне.

Думаю, она даже не обращалась ко мне. Она просто рассказывала о своих воспоминаниях, и вся ее жизнь, будто медлительными пузырьками, плывущими к поверхности воды, выплескивалась в словах: обрывки незаконченных разговоров, которые она вела в детстве, а еще многое о моем отце, обо мне и о Хамакине. Несколько минут — хотя, возможно, и намного дольше — она пела колыбельную, как будто укачивая перед сном то ли меня, то ли Хамакину.

Потом она замолчала. Я протянул руку, чтобы убедиться в том, что она все еще рядом со мной, и ее костлявая рука отыскала мою и легонько сжала. Я спросил ее, что она узнала о Земле Мертвых с тех пор, как пришла сюда, и она тихо ответила:

— Я узнала, что всегда буду изгнанницей, что для меня не подготовлено место, ибо я пришла во владения Сурат-Кемада неподготовленной и обо мне никто не объявлял ему. Место моего изгнания — река, по которой я должна блуждать до тех пор, пока не умрут боги и не будут разрушены миры.

И тогда я заплакал и спросил, не отец ли в этом виноват, и она сказала, что он.

Потом она вдруг спросила меня:

— Секенре, ты ненавидишь его?

В тот момент я был совершенно уверен, что ненавижу, но не смог ответить.

— Думаю, он не желал причинять зла…

— Сын мой, ты должен разобраться в своих чувствах к нему. В них ты заблудился, а не на реке.

Мы вновь тихо шли в непроглядной тьме, и все это время я думал об отце и вспоминал мать такой, как она когда-то была. Больше всего мне хотелось, чтобы все стало по-прежнему. Чтобы отец, мать, Хамакина и я — все вместе мы жили в нашем доме на окраине Города Тростника, как тогда, когда я был маленьким. Но если мне и удалось что-то понять к этому времени, так это то, что возвратиться невозможно, что дни наши текут вперед так же непреклонно, как Великая река, и потерянное никогда не возвращается к нам. Я не был мудрым. Я мало что понимал. Но это я знал наверняка.