Анатолий Левандовский - Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)

• Название: Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)
• Автор: Анатолий Левандовский
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

Повесть об одном из руководителей Великой французской буржуазной революции, выдающемся революционере, ярком публицисте — Жане Поле Марате.

---

К счастью, обилие последовавших впечатлений скоро заставило забыть об этой неприятности. Необыкновенно красивые виды открылись нашим взорам, едва мы перебрались через Дордонь; особенно поразил меня сказочный замок Рено Монтобанского, великого рыцаря Рено, которым я грезил в детстве; а сколько еще подобных поэтических руин лежало на нашем пути!..

Наш маршрут был рассчитан так, что в крупные города мы попадали преимущественно к ночи, которую проводили в местной гостинице; поэтому я, например, совершенно не успел рассмотреть Ангулем. Зато Пуату, область голую и монотонную, мы переползали в течение почти целого дня; она показалась мне очень бедной: крестьянские хижины производили на меня не менее тягостное впечатление, чем люди, встречавшиеся по дороге, — оборванные и грязные, они снимали шапки и долго провожали нас взглядом.

По-моему, Турень весьма справедливо называют «садом Франции». Наша дорога шла вдоль Луары, и мы видели много деревушек и замков, утопавших в зелени ранняя осень кое-где уже позолотила листья, и это усиливало роскошь красок. К сожалению, земледельцы одеты здесь так же бедно, как и в Пуату, и вид их столь же жалок. Ужинали и ночевали мы в Туре, и до наступления полной темноты я успел прогуляться по главной улиц города, которая показалась мне широкой и очень чистой по бокам мостовой здесь есть даже специальные тротуары для пешеходов. Очень красив старинный мост через Луару; правда, в настоящее время вид его несколько под порчен тем, что бурный ледоход прошлой весны разбил крепления у трех крайних арок, и теперь это место заложено простым тесом.

Ночь в Туре я провел худо. Было очень душно в крохотном номере стояли две кровати, а сосед мой жаловался на простуду и потребовал, чтобы закрыли окно. Но, главное, пожалуй, это впечатлении, которые полностью овладели бедной головой моей и долго не давал уснуть.

Тронулись дальше чуть свет и завтракали в Блуа. Там я успел побывать в ратуше и осмотрел главный зал в котором, как вам известно, по приказу Генриха III бы; убит герцог Гиз. Ратуша в Блуа хороша, а мост еще более великолепен, чем в Туре.

В Орлеане мы остановились надолго, и я использовал это время, чтобы написать вам письмо». Поэтому город пока не успел рассмотреть хорошенько, но с прискорбием заметил одно: статуя Жанны д'Арк, о которой я столько слышал, гораздо примитивнее и грубее, чем можно была ожидать от мастеров, посвятивших свои усилия столь достойному предмету; мой спутник, господин Достье, вполне разделяет это мое наблюдение.

Ба! Только сейчас спохватился, что до сих пор еще ничего не рассказал вам о пассажирах нашего дилижанса, а ведь вам, конечно, хочется о них узнать, ибо в окружении этих людей я нахожусь уже пятые сутки и пробуду еще почти двое, до самого конца путешествия. Спешу успокоить: все это люди достойные, внимательные и заботливые. Они отнеслись ко мне, учитывая мою молодость и в особенности ту невзгоду, о которой я подробно рассказал в начале письма, как родные: их попечения сильно скрасили мелкие неприятности путешествия, а их рассказы в какой-то мере подготовили меня к тому, что предстояло увидеть.

Впрочем, когда я говорю о молодости, то забываю, что господин Аржанто, один из моих спутников, всего лишь на два года старше меня. Но вы бы посмотрели, какая разница между нами! Какой у него гордый вид! Какая осанка, какие манеры! И недаром: он очень много видел и очень мною знает. Это прирожденный путешественник; именно он останавливал мое внимание на всех тех достопримечательностях, о которых я вам только что сообщил. Господин Мейе также весьма молод, хотя, видимо, и старше Аржанто. Это коренной парижанин, служитель муз, артист и поэт. Он ездил в наши края, чтобы проведать старую тетку (родителей его давно нет в живых). Сколько интересного рассказал он нам о недавних событиях! Ведь он лично участвовал в штурме Бастилии! Он видел многих знаменитых людей — депутатов Ассамблеи, журналистов, политических деятелей! Он, правда, не в восторге от великого Мирабо — он почему-то больше восхищается Барнавом. И вообще он очень, очень демократичен!..

И все же самым замечательным из моих спутников является упомянутый мною раньше господин Достье, депутат от третьего сословия Беарна, избранный по дополнительным спискам и только сейчас едущий присоединиться к своим коллегам в Версале.

Господин Достье — человек зрелый; затрудняюсь решить, сколько ему лет, но уж во всяком случае сильно за сорок. Он очень скромно одет, и по внешнему виду о нем ничего не скажешь. Он совершенно чужд самомнения и тщеславия; первое время он все молчал и слушал наши разговоры, иногда лишь вставляя слово. И только на вторые сутки, да и то случайно, мы узнали о его высоком звании. А затем, ближе познакомившись с его внутренними достоинствами, мы оценили его еще больше. И поэтому во время остальной части пути до Орлеана картина изменилась: теперь мы трое помалкивали, лишь иногда задавая вопросы, а он говорил, объяснял, предсказывал…

Господин Достье считает, что наша славная революция сделала почти все, что должна была сделать, и настала пора ее завершить. И, однако, он уверен, что нам предстоят еще всевозможные испытания, что впереди много встрясок и бурь. И все это из-за невежественности черни и вследствие дурного окружения короля. Ведь его величество — мы все знаем это — бесконечно добр и великодушен. Он желает лишь счастья своему народу и справедливости. Не он ли открыл государственные амбары для бедноты в голодный год? Не по его ли приказу были созваны Генеральные штаты и не он ли санкционировал все завоевания революции?.. Но вот в чем беда — господин Достье подробно рассказал известное нам лишь по слухам — у короля плохие советчики. Королева, ее свита и монсеньер, граф Прованский, очень скверно влияют на короля. Они совращают его с прямого пути, удаляют от верного ему народа; они плетут сети заговоров, стремясь разогнать Ассамблею и вернуть нас к прежним временам рабства; они коварны и жестоки, а их интриги — на руку всем этим смутьянам, которые хотели бы превратить нашу славную революцию в бессмысленный бунт с его пожарами, убийствами, грабежами и анархией!..

Господин Достье очень порицает крайних депутатов Учредительного собрания, а также их подголосков из парижской толпы. Что же касается Демулена и Бриссо, то их имен он просто слышать не может без возмущения. Он считает, что от этих журналистов — половина зла. Ибо они — подлинные нарушители спокойствия, бунтари, будоражащие простой народ и не дающие революции окончиться как нужно. На этой почве господин Достье даже повздорил с моим милым артистом: тот взял было под свою защиту политику левых, но депутат с гневом возразил, что человек, осмеливающийся восхвалять эти отбросы, сам не заслуживает доброго слова и компании порядочных людей! Мы с Аржанто потратили много сил и стараний, пустив в ход весь запас нашего такта и человеколюбия, чтобы хоть как-то примирить противников. Но примирение не удалось. Господин депутат в дальнейшем даже не поворачивал головы в сторону артиста, последний же лишь пожимал плечами и награждал своего противника саркастическими улыбками!..

Вот так-то, мои дорогие. Таковы мои первые впечатления от «самостоятельной жизни». Как видите, с первых же шагов — этическая проблема. Кто прав?.. Хотя сам я в описанных спорах не участвовал и даже не вставил ни слова, душа моя все время раздваивалась, становясь попеременно на сторону то одного, то другого спорщика. Не скрою, аргументы господина Достье были очень убедительны, он даже чем-то напоминал мне вас, дорогой папа: ведь все его рассуждения были так близки тому, что я неоднократно слышал от вас! И все же я солгал бы вам, если бы скрыл, что артист мне был чем-то ближе!.. Вы обвините меня в противоречии? И будете совершенно правы! Но что есть — то есть, и здесь ничего не поделаешь!..

Впрочем, к этому разговору мы еще вернемся. А сейчас, дорогие мои, приходится кончать. Письмо и так слишком затянулось, а тут ровно через двадцать минут от орлеанской станции уходит почтовый дилижанс в Бордо — более удобной оказии мне, вероятно, в ближайшее время не представится. Итак, до свидания, родные! До скорой встречи в наших письмах! Крепко-крепко обнимаю вас и целую, проливая все слезы сыновней нежности, накопившиеся с момента отъезда. Буду писать вам как обещал, много и часто, но и вы не забывайте обо мне!

Всегда ваш Жан.

…Пожелтевшие листки дрожат в моих руках. Сколько лет прошло с той счастливой поры! А кажется, будто все это случилось совсем недавно, всего несколько дней назад. Такова сила воспоминаний. Они обволакивают, они застилают все, и словно бы живешь сейчас исключительно ради них!..

Я отчетливо представляю себе мое тогдашнее состояние: семнадцатилетний юнец, робкий, нелюдимый, до сих пор совершенно не знавший темных сторон жизни и вдруг пустившийся в неизведанное плавание, без кормчего, даже без провожатого!