Анатолий Левандовский - Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)

• Название: Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)
• Автор: Анатолий Левандовский
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

Повесть об одном из руководителей Великой французской буржуазной революции, выдающемся революционере, ярком публицисте — Жане Поле Марате.

---

Так же как и первую часть, вторую я начну письмами; но письма эти весьма отличаются от тех, что я приводил ранее, — и по стилю своему, и по мыслям и чувствам, в них содержащимся. Да и в повести моей я их использую иным, нежели ранее, способом. Читатель может упрекнуть меня за то, что глава по складу своему выпадает из повести. Не возражаю. И, тем не менее — даю, как задумал.

Ведь я говорю о письмах Марата!

* * *

Итак, письма. Ничто не раскрывает его душу в такой мере, как письма: в каждом из них обнаруживаешь какой-то штрих, дающий больше для выяснения его внутреннего облика, чем десятки рассказов о нем.

Но если перед тобой целая переписка…

Вот они, перевязанные цветными ленточками пачки разной толщины; на каждой этикетка с пояснительной надписью: «Мейе», «Бутлен», «Фрерон», «Бриссо»… Здесь собрано все, что осталось; часть писем принадлежала мне, многое я получил от него позднее, еще больше — от Альбертины, его сестры. Здесь и подлинники, и черновики, и не отосланные письма. Когда-нибудь найдется литератор, который обработает эпистолярное наследие Марата и воссоздаст целое. Мне это не под силу, да и не в этом моя задача. Но я хочу и могу сделать вот что: взяв одну линию переписки, продемонстрировать ее читателю.

Какую же выбрать?..

Вряд ли стоит останавливаться на моей — я и так слишком щедро использовал ее для настоящей повести. То же относится и к корреспонденции Мейе. Может быть, поднять переписку Марата с Дантоном? Но вожак кордельеров не любил «пачкать бумагу», и похвастать большим количеством его автографов я не могу. Бриссо, Фрерон… Письма их слишком разрозненны и часто имеют в виду предметы, не представляющие интереса.

Так что же взять?..

Я пересматриваю пачку за пачкой. И вдруг останавливаюсь.

Ба!.. О чем же тут думать!.. И как я сразу не принял решения?..

Его переписка с Демуленом!.. Конечно же!..

Я вспоминаю облик Камилла, которого знал так близко. Не могу отрешиться от последней встречи нашей, на углу площади Революции, когда он, в позорной колеснице, связанный, в изодранном платье, с исцарапанным до крови лицом, кричал срывающимся голосом:

— Народ, тебя обманывают! Убивают твоих лучших защитников!..

Он, видимо, забыл в тот момент, что давно уже не числился в народных защитниках…

А Марат предрекал мне за три года до этого:

— Бедный Камилл! Он слишком легкомыслен для такого времени, как наше; он может плохо кончить…

Это пророчество сбылось.

Бедный Камилл! Как был он не похож в свой смертный час на того блестящего, искрившегося остроумием щеголя, каким я знавал его в начале девяностых годов…

Я как-то упоминал, что впервые увидел Демулена в церкви Кордельеров накануне событий 5 октября; познакомились же мы с ним только год спустя, встретившись в домашнем кругу Дантона. Тогда Демулен буквально пленил меня. Пылкий и неуравновешенный мечтатель, небрежно, но изящно одетый, с длинными волосами, спадавшими на плечи, всегда занятый новой идеей, всегда восторженный и шумный, он казался апостолом свободы. Его газета «Революции Франции и Брабанта» была популярна в столице, а редактора ее, шутя, величали «главным прокурором фонаря». И еще одно расположило меня в то время в пользу Демулена: он преклонялся перед Маратом. Называя его «божественным», Камилл восхищался его стойкостью и бесстрашием, которые, как я узнал позже, отнюдь не были присущи самому Демулену.

Но вернемся к переписке.

Она тянулась неполные два года — с июня 1790 по май 1792. В ней не так уж много писем, но каждое значительно и открывает духовный мир как Демулена, так и Марата.

Судите сами.

* * *

Первое из посланий Марата датировано 24 июня 1790 года. Письмо кратко — Друг народа говорит с «собратом по оружию» о высоких целях своих газет. Вспомним: это было время, когда Марат решил «брать врага за глотку сразу обеими руками».

«Поверьте, — пишет он, — что для торжества свободы, для счастья нации нет ничего более важного, чем знакомить граждан с их правами и формировать общественное мнение. Я призываю вас без устали работать над этим, посвящая в наших газетах избранные статьи вопросам Конституции, — это лучший способ достойно оценить труды наших представителей.

Я открываю поприще».

И он открыл его статьей, которая стоила много желчи господам Малуэ, Мирабо и их присным.

* * *

Следующее письмо, черновик которого я бережно храню, было отправлено Маратом вскоре после праздника Федерации. Поводом послужил слух, будто Камилл, оскорбленный и напуганный угрозами в его адрес, раздавшимися в этот день, решил бросить профессию журналиста и уехать за границу.

Марат успокаивает и увещевает его:

«…Мне хочется верить, что собрат мой по оружию, Камилл Демулен, не покинет родины и не подумает отказаться от служения своей славе, утратив мужество в самый разгар борьбы… О друг мой, есть ли для слабого смертного более блестящий жребий, чем возвыситься на земле до уровня богов? Почувствуй свое достоинство будь убежден, что среди твоих преследователей есть тысячи оскорбленных своим ничтожеством, своей низостью есть тысячи завидующих твоей судьбе…»

Здесь Марат в гордой позе, которую он принимал всякий раз, когда ему было особенно плохо. Словно задрапировавшись тогой, стоит он на форуме среди направленных на него кинжалов; отсюда и «боги», и эпическое обращение на «ты» (в действительности Марат всегда был с Демуленом на «вы»). И с высоты своего философского величия, приведя несколько подробностей из своей скитальческой жизни, трибун сравнивает свое положение с положением Демулена:

«…Я вовсе не хочу воскурять фимиам самому себе; но мой друг, насколько ваша судьба далека от суровости моей! Осужденный на лишения, изнуренный трудами, бессонными ночами, подавленный усталостью, я подвергаюсь тысячам опасностей, окружен… убийцами и, вынужденный спасать свою жизнь для отечества, перехожу и одного убежища в другое, часто не проводя двух ночей одной и той же постели; и все же никогда я не был боле доволен: величие защищаемого мною дела поднимает мою отвагу выше страха; сознание добра, которое я стремлюсь делать, зла, которое стараюсь предупредить, утешает меня в невзгодах, а надежда на торжество наполняет душу сладостью удовлетворения…»

И в конце — бодрый совет:

«…Милый Демулен! Ты так хорошо умеешь развлекать своего читателя — учись смеяться вместе со мной. Но продолжай борьбу с врагами революции и прими предсказание победы».

* * *

Марат любил Демулена. Любил даже после того, как Демулен его предал. Поэтическая внешность Камилла, его непринужденное остроумие, порой такое язвительное, видимая сердечность по отношению к тому, кто нравился ему в эту минуту, — все это привлекало Марата.

— Что бы там ни было, у этого мальчишки, в сущности, доброе сердце, — повторял он.

Я был склонен судить иначе. Когда я ближе узнал Камилла, я понял, что в нем есть все, кроме сердечной доброты. Недаром Робеспьер, его старый друг, называл Демулена «испорченным мальчишкой»; в нем было много от ребенка, но ребенка эгоистичного, капризного, с порочными наклонностями, без устали ломающего игрушки и причиняющего боль тем, кто о нем заботился. И здесь — это показало будущее — Марат, который так тонко разбирался в людях и который правильно предсказал судьбу Демулена, дал ошибочную оценку (как и в случае с Фрероном), поддавшись личной склонности. Впрочем, он не закрывал глаза на слабые стороны Камилла и мог его отстегать, как никто. Он говорил мне, например, в 1791 году:

— У Камилла отсутствуют убеждения, нет теплоты в словах. Его статьи так мало отделаны, что зачастую представляются собранием анекдотов, ворохом не переваренных новостей из кафе…

Так же думал Марат и год назад, причем не скрывал этого от самого Демулена. Достаточно посмотреть письма Марата, связанные с делом о памфлете «С нами покончено».

Я упоминал, что появление этой прокламации потрясло Демулена.

В своей газете он сообщил, будто, придя в ярое негодование, тут же побежал к Марату заявить ему, что он крушит доброе дело, что он губит нас неумеренным своим патриотизмом, что впредь его уже нельзя будет называть божественным Маратом и далее в том же духе. Марат якобы сказал, что откажется от авторства прокламации. «И хорошо сделаете», — будто бы ответил Демулен, чем и закончился разговор.

Нужно ли пояснять, что на самом деле подобного разговора не было? Легкомысленный Камилл, верный своим авторским приемам, ради красного словца придумал все от начала до конца: он вовсе не встречался в эти дни о Маратом и никогда не произносил своего дидактического монолога!..

Марат тут же ответил на выпад.

Он начал с того, что пожурил своего неустойчивого «ученика» и показал возможные последствия его необдуманного поступка: