Аркадий Стругацкий - Собрание сочинений: В 11 т. Т. 2: 1960-1962 гг.

• Название: Собрание сочинений: В 11 т. Т. 2: 1960-1962 гг.
• Автор: Аркадий Стругацкий
• Издательство: "Сталкер"
• Жанр: История
• Год: 2001 г.
• ISBN: 966-596-445-3

Во второй том собрания сочинений включены произведения, написанные в период с 1960 по 1962 годы: «Полдень. XXII век», «Стажеры», рассказ.

Том дополняют комментарии Б. Стругацкого и отрывки из критики того времени.

---

Сохранились наметки к роману в экспедиционном дневнике БН времен Харбаза и Кинжала ― это была экспедиция АН СССР по поиску места для строительства на Северном Кавказе гигантского по тем временам 6–метрового телескопа, специальные наблюдения за качеством изображений производились на горах Харбаз, Кинжал и Бермамыт.

8.07.60: «Хорошо бы вставить в «В» «Г<игантскую> Ф<луктуацию>» как рассказ Горбовского (или Лурье)».

10.07.60: «Заставить героев «В» решать кроссворды года».

16.07.60: «Хорошо бы ввести в «В» маленькие рассказики из нынешней жизни ― для контраста и настроения ― а 1а Хемингуэй или Дос–Пассос. Не позволят, наверное. (Блокада, война ― Сталинград, военный коммунизм, 37 год, смерть Сталина, целина, запуск спутника и ракеты…)»

28.07.60: «Юра <шофер>: «Я когда в конце сезона с машиной прощаюсь, каждый раз целую ее в баранку ― прощай, милая». ― Использовать для Горбовского или Кондратьева».

12.08.60: «Не забыть в «В»: «Можно я здесь прилягу» ― встреча с Горбовским».

«В конце главы VII. Горбовский (вдруг встает): Я вижу, вы томитесь, штурман Кондратьев. Завтра я познакомлю вас с одним человеком. Его фамилия Званцев. Он глубоководник».

«Двое немцев держали политрука, завернув ему руки за спину, а третий срывал с него петлицы, срезал пистолет, рванул ворот. Он выстрелил из автомата, и все четверо упали, а он побежал в кусты. Немцы издевались над политруком. Он не знал, правильно ли сделал. Это были его первые».

13.08.60: «Глава «Собиратели информации». Марс. Машина, собирающая информацию о прошлом Марса. Информаторы ― маленькие машины. Машина начинает вести себя. Вызывают телепата. Лурье едет, едва услышав. Приключения ― все в юмористическом духе. ИДЕЯ ― бунт машины вещь забавная, а не страшная, ибо машина старается угодить, а не навредить человеку».

15.08.60: «Информаторы ― микроскопические машины размером с бактерию. Механические бактерии (и в медицине)».

«Глава «Двое в беде». Наш пилот попадает в ловушку, туда же попадает еще кто–то, с другой планеты. («И только тут он понял, что это не человек».) Потом они выбираются и расстаются. Тот убегает, страшно спешит, неужели навсегда».

21.08.60: «Коммунизм ― сообщество людей, любящих свой труд, стремящихся к познанию и честных с собой, с другими и в работе. Такие люди есть и сейчас».

24.08.60: «Идея: уже сейчас есть люди, годные для коммунизма; такими вы будете».

Там же и тогда же ― один из первых планов повести:

«Ч. I

1) Возвращение

2) Чужие (больница) ― сюда вставить историю корабля

3) Злоумышленники

4) Второе возвращение (одиночество). Идея: не гожусь я для коммунизма Свечи перед пультом

1) Скатерть–самобранка

2) Знакомство с Горбовским (он рассказывает «ГФ»)

Ч.II

3) У рифа «Октопус»

4) Странные люди

5) Улавливатели информации! (Думать!)

6) Благоустроенная планета

7) Заповедник (звероящеры и акклиматизированные существа, Лурье терпит там крушение)

8) Телепатостанция

7) Такими вы будете…»

«Профессии:

1) Ассенизатор

2) Дрессировщик

3) Телепат

4) Десантник

5) Глубоководник

6) Оператор–информатор («собиратель информации»)

7) Учитель».

28.08.60: «Лурье и Кондратьев не первые и не единств-<енные>. Две экспед<иции> так уже возвращались (сто и сто пятьдесят лет назад). Одна погибла в поясе тяжелых систем. Вторая прибыла. Там было трое, и они жили долго и работали как надо и умерли в штанах».

«Вставить в главу «Риф Октопус» дрессированных кальмаров, уничтожающих косаток. И дрессировщика». По крайней мере половина этих наметок в дело не пошла. Особенно жалко мне сейчас тех самых «маленьких рассказиков из нынешней жизни а 1а Хемингуэй или Дос–Пассос». Мы называли их ― «реминисценции». Все реминисценции эти были во благовременье написаны ― каждая часть повести открывалась своей реминисценцией. Однако в Детгизе их отвергли самым решительным образом, что, впрочем, понятно ― они были, пожалуй, слишком уж жестоки и натуралистичны. К сожалению, потом они все куда–то пропали, только АН использовал кое–какие из них для «Дьявола среди людей». На самом деле, в «Возвращении» они были бы на месте ― они давали ощущение почти болезненного контраста ― словно нарочитые черно–белые кадры в пышно–цветном роскошном кинофильме.

В те времена нас часто, охотно и все, кому не лень, ругали за то, что мы «не знаем реальной жизни». При этом безусловно имелось в виду, что мы не знаем ТЕМНЫХ сторон жизни, нас окружающей, что мы ее идеализируем, что не хватили мы еще как следует шилом патоки, что знать мы пока не знаем, насколько кисла курятина, и что петух жареный нас в маковку еще по–настоящему не клевал ― словом, совсем как у Александра Исаевича: «…едете по жизни, семафоры зеленые».

Отчасти это было, положим, верно. Жизнь не часто и не систематически загоняла нас в свои мрачные тупики (АНа ― почаще, БНа ― совсем редко), а если и загоняла, то сама же из этих тупиков милостиво и выводила. Не было в нашей жизни настоящего безысходного невезенья, и с настоящей свинцовой несправедливостью встретиться никому из нас не довелось. На всякое невезенье случалось у нас через недолгое время свое везенье, а несправедливости судьбы и времени мы преодолевали сравнительно легко ― как бегун преодолевает барьеры, теряя в скорости, но не в азарте. Как мне теперь ясно, оптимизм наш и даже некоторый романтизм тех времен проистекали отнюдь не из того факта, что в жизни мы редко встречали плохих людей, ― просто мы, слава богу, достаточно часто встречали хороших.

Однако, жизнь, нас окружавшая, была такова, что не требовалось обязательно быть ее окровавленной или обгаженной жертвой, чтобы понимать, какая гигантская пропасть лежит между сегодняшним реальным миром и миром Полудня, который мы стремились изобразить. Не углубляясь излишне в подробности наших биографий, приведу только два маленьких примера, два отрывка из все того же экспедиционного дневника:

«…Вчера читал чабанам краткую лекцию по астрономии. Их было четверо. Двое тупо молчали, и было видно, что они просто ничего не знают, ничего не понимают и об устройстве мира никогда не думают. Один ― ветработник ― кое–что кумекает, но смутно. Разницы между звездой и планетой для него не существует. Один ― чабан ― уверен, что Земля плоская, Солнце вращается вокруг нее, а на Луне сидит голый чабан. Он ничего не знает об искусственных спутниках и об облете Луны. Это ― 52 км от Кисловодска». Помню, особенно поражало меня тогда, что все они ― молодые парни, кончили десятилетку и отслужили действительную. Как? Как ухитрились они сохранить такую первобытную девственность в простейших мировоззренческих вопросах? Каким образом получилось, что титаническая машина общеобразовательного процесса, а тем более ― машина радио–газетно–телевизионной пропаганды ― прокрутились над их головами вхолостую?

Второй отрывок ― запись, сделанная сразу после того, как наша группа, благодаря отчаянному мастерству шофера нашего Юры Варовенко и поистине большевистскому напору начгруппы Виктора Борисовича Новопашенного (Фельдмаршала), прорвалась по не езженным горным дорогам на мрачную плоскую гору с характерным названием Кинжал (чуть больше 4000 метров над уровнем моря).

«…Ночью Кинжал прекрасен. Вверху Луна, внизу ― облака, под облаками тьма. Днем ― Мухаммед. Рассказ о «точках», где человек спать не может ― «начинает брОдить», с ним случается «произведение» ― дУхи, шайтаны. Поверил (м.б. газы?), а пять минут спустя он говорит, что у удавов ― уши, «как у криси». Мысленно развожу руками.

Выехали обратно и попали в лапы к партайгенацвале (инструктор КПСС от Совета Министров Дагестана). Потребовали документы. Взгляд на <фото>карточку ― взгляд на Фельдмаршала. Вопросы: «А кто директор в Пулкове? А кто начальник II кабардинского штаба? А кто там парторг? Не м.б., что вы проехали на Кинжал. Это неправда…» Собственно, это основной пункт обвинения: невозможно проехать на Кинжал, они врут. Местная власть ― человек с серебряной челюстью и лицом японца; во френче. На столе ― «Казбек» (не предлагает), радиоприемник, какие–то списки. Потом извинились («Вы должны понимать, что живете в Советском Союзе… в такой момент…»), подали арьян и лепешки ― мы гордо отказались…» Да, мы (с АН) очень хорошо понимали, что живем именно в Советском Союзе и именно в «такой момент», и тем не менее мысль написать утопию ― с одной стороны вполне а lа Ефремов, но, в то же время, как бы и в противопоставление геометрически–холодному, совершенному ефремовскому миру, ― мысль эта возникла у нас самым естественным путем. Нам казалось чрезвычайно заманчивым и даже, пожалуй, необходимым изобразить МИР, В КОТОРОМ БЫЛО БЫ УЮТНО И ИНТЕРЕСНО ЖИТЬ ― не вообще кому угодно, а именно нам, сегодняшним, выдернутым из этого Советского Союза и из этого самого «момента».

Мы тогда еще не уяснили для себя, что возможны лишь три литера турно–художественные концепции будущего: Будущее, в котором хочется жить; Будущее, в котором жить невозможно; и Будущее, Недоступное Пониманию, то есть расположенное по «ту сторону» сегодняшней морали.