Валерий Шумилов - Живой меч или Этюд о Счастье Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста

• Название: Живой меч или Этюд о Счастье Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста
• Автор: Валерий Шумилов
• Жанр: Историческая проза

АННОТАЦИЯ

«Живой меч, или Этюд о счастье» – многоплановое художественное повествование из эпохи Великой французской революции – главной социальной революции Европы, заложившей политические основы современного мира. В центре романа-эссе – «Ангел Смерти» Сен-Жюст, ближайший сподвижник «добродетельного» диктатора Робеспьера, один из создателей первой республиканской конституции и организаторов революционной армии, стремившийся к осуществлению собственной социальной утопии справедливого общества, основанного на принципах философии Ж.-Ж. Руссо.

Среди других героев книги – убийца Цезаря Брут, «Наполеон Крузо», бывший император Франции, сосланный на остров св. Елены, маркиз де Сад, «герой трех революций и двух материков» генерал Лафайет, парижский палач Сансон, «подстигающей национальной бритвой» – гильотиной по пятьдесят человек в день, и даже сам товарищ Сталин, чуть было не осуществивший танками Рабоче-Крестьянской Красной армии свою великую мечту о всемирной революции на практике.

Публикуется в таком виде по просьбе автора

---

Он молчал, так же как наконец замолчал и Робеспьер, который тоже только один раз нарушил молчание, тихо поблагодарив доктора, делавшего ему перевязку челюсти, словом «сударь» и тем немало удивив присутствующих, привыкших к братскому обращению «гражданин».

Он молчал и всю последнюю дорогу по улице Сент-Оноре от тюрьмы Консьержери к месту казни, стоя на тележке со связанными сзади руками, в рубашке с раскроенным воротом и с уже остриженными волосами: и когда они проезжали мимо домов и переулков, заполненных ликующими толпами (прямо как в его сне!); и когда не только богато одетые горожане, но и бедняки в отрепьях пели и танцевали от радости, подбрасывая вверх шляпы и цветы, и кричали осужденным оскорбления, а жандармы показывали саблями на Робеспьера, которого невозможно было узнать, – и какая-то женщина, вспрыгнув на телегу, выкрикнула в лицо Робеспьеру, на миг открывшему глаза: «Твоя смерть радует меня до глубины сердца! Отправляйся в ад, убийца, проклинаемый всеми женами и матерьми!»; и когда другие женщины, окружив их телегу и взявшись за руки, стали танцевать и петь «Карманьолу»; и когда их телегу остановили у дома Дюпле, чтобы показать Неподкупному дом, в котором он жил, в последний раз, – а в этот самый момент какой-то мальчишка-гамен мазал метлой ворота и окна первого этажа дома бычьей кровью из добытого для этой цели со скотобойни ведра, – но раненый в голову Робеспьер не видел ничего этого – он сидел, опустив голову и закрыв глаза. И они проследовали дальше: все в ужасном виде, израненные и изувеченные, – Анрио с выбитым глазом, Огюстен с переломанными ногами, Кутон с пробитой головой, члены Коммуны, избитые, со всклокоченными волосами и в изорванных одеждах, – и мертвый Леба на дне телеги, – и только Он один, гордый и спокойный и как будто бы совершенно не тронутый ничьими руками, стоял неподвижно с высоко поднятой головой.

Он молчал и тогда, когда они подъехали к гильотине, и помощник палача стал выкрикивать имена, и машина смерти заработала; и первый в списке – Кутон – сделал ужасное зрелище казни еще ужаснее: четверть часа палач не мог пристроить к поворотной доске сведенное судорогой тело калеки, находившегося в полубессознательном состоянии и издававшего только слабые, но пронзительные стоны, – укладывал его то так, то эдак, – и наконец это ему удалось, – и нож гильотины заскрежетал в тщательно смазанных пазах; но Он продолжал молчать.

Он молчал и все оставшееся время у эшафота, когда ряды осужденных убывали на одного с каждой парой минут, и если находившийся с ним рядом Робеспьер, казалось, утративший от потери крови последние силы, лежал на земле у подножия гильотины с закрытыми глазами и фактически не видел казни, – то Он, высоко подняв голову, смотрел на совершающуюся гекатомбу без отрыва, не теряя гордого хладнокровия, – и видел не только вступающих друг за другом на эшафот Пейяна, Дюма, Флерио-Леско и не только вносимых туда же израненных Огюстена и Анрио и мертвого Леба, но и стоявшую на площади статую Свободы – новое божество, ради которой свершалась эта жертва, а вокруг – гигантскую толпу, заполнявшую все пространство площади, ликующую и радующуюся их гибели; и крики «Да здравствует Республика!» и «Да здравствует революция!» сливались с криками «Долой тиранов!» и «Долой максимум!», а также с какофоническим пением «Карманьолы» и «Марсельезы».

Он молчал и тогда, когда их осталось только двое, Он и Робеспьер. И даже тогда, когда вопреки установленным правилам казнить главу партии первым, не Его, а Робеспьера, почти не переставлявшего ноги, повлекли по лестнице к ножу, а он остался последним в партии – остался фактом, нарушающим революционную традицию, – но, может, Его враги, удивленные и даже смущенные Его тридцатичасовым молчанием рассчитывали, что Он наконец-то заговорит или поколеблется, видя смерть вождя Революции (для него), – Он продолжал молчать.

Но даже тогда, когда палач грубо рванул с лица Робеспьера грязную повязку, уже присохшую к кровоточащей ране, и Неподкупный издал ужасающий крик, крик, который был слышен всем на площади, – даже тогда ни один мускул не дрогнул на лице Сен-Жюста.

И даже в тот момент, когда голова Робеспьера упала в корзинку Сансона и вся площадь сотряслась от дружного восторженного крика одобрения, он сам продолжал молчать.

Один.

Один во всей Вселенной…

Он остался один. И в тот же самый миг, когда Он услышал стук ножа, отсекающего голову «тирана», Он, не медля ни секунды и не колеблясь, двинулся по ступенькам эшафота вверх. Он, молча, не дрогнув, вступил ногами в кровь Робеспьера, и пока кожаные ремни охватывали Его, глаза Его смотрели поверх площади к небу, то ли устремляясь душой туда, куда Он рассчитывал через несколько мгновений прийти, то ли просто для того, чтобы не видеть это грязное ликование обманутой толпы, представляющей в этот момент, по иронии судьбы, весь державный народ, тот самый народ, ради которого Он жил и ради которого Он сейчас умирал.

Он остался спокойным и не закрыл глаз до самого конца.

И в этот момент толпа впервые за все время казни стихла и наступила тишина.

А потом молчание закончилось.

Последние слова, которые произнес в своей жизни Сен-Жюст, Он сказал в помещении Комитета общественного спасения, когда, подойдя к лежащему на столе Робеспьеру, которому еще не сделали перевязку и он судорожно прижимал к простреленной челюсти, из которой толчками выбивалась кровь, клочок какой-то бумажки, Он встретился с ним глазами, а затем, отведя их, посмотрел на доску с текстом Конституции, висевшую на стене напротив окна. Его губы разжались, и он тихо выговорил то, что врезалось в память всем присутствующим, ибо слова, которые Он произнес, выдавали не только гордыню и безумное тщеславие говорившего их человека, но в них заключалась еще и горькая истина, истина, которая станет ясна для многих его врагов значительно позднее:

– И все-таки все это сделал я…

ЭПИЛОГ …ИЛИ СВОБОДА

Ему вдруг показалось, что он повис в пустоте, внутри какой-то огромной прозрачной сферы. Сфера вибрировала, сквозь туманные стены он видел какие-то неясные контуры, движущиеся фигуры, которые, куда-то отодвигаясь, делались еще более расплывчатыми и неясными. Он не видел своего тела и не знал, есть ли оно у него. Единственное чувство, которое у него еще оставалось, было вдруг пришедшее к нему ощущение полнейшего безразличия к чему бы то ни было. С некоторым усилием он подумал, что, наверное, вот это оно и есть, счастье, это отсутствие всякого желания, даже желания абсолютного покоя. Ибо не ничегонеделание, а ничегонехотение делает человека счастливым. И абсолютное отсутствие желаний есть абсолютное счастье.

И вот когда эта мысль еще угасала в нем, сквозь окружавшую его вселенскую тишину вдруг гулко донесся голос далекого дребезжащего колокола. В чередование его мерных глухих ударов потом стали вплетаться другие колокола, множество колоколов и колокольчиков. Удары рвались в его отсутствующее сознание, перекличка колоколов слилась в один непрерывный и невыносимый все время нарастающий гул. Стеклянный шар, окружавший его, завибрировал сильнее, напрягся и взорвался мириадом блестящих разноцветных осколков, которые, рассыпавшись затем мельчайшей пылью, мгновенно исчезли. Нарастающий шум достиг такой силы, что его стало уже невозможно воспринимать. И был все ослепляющий свет. И пустоты не стало…

С того момента, как голова Робеспьера упала в корзинку, до того мгновения, как холодный окровавленный нож обрушился на шею Сен-Жюста, прошло не более полутора-двух минут. Но он жил эти секунды уже в другом мире. Ибо с гибелью Робеспьера, чья личность воплощала в себе Великую Революцию, тут же умерла и душа этой Революции. Последние доли жизни Сен-Жюст находился в мире, которому он был не нужен, но который не был нужен и ему самому. И поэтому ему не оставалось ничего иного, как умереть. И в этом было счастье.

FINIS

Приложения РЕВОЛЮЦИОННЫЙ КАЛЕНДАРЬ

Вандемьер (22 сентября – 21 октября) – виноградный месяц; русское – виноградимер.

Брюмер (22 октября – 20 ноября) – туманный месяц, русское – туманимер.

Фример (21 ноября – 20 декабря) – замораживающий месяц; русское – морозимер.

Нивоз (21 декабря – 19 января) – снежный месяц; русское – снеговоз.

Плювиоз (20 января – 18 февраля) – дождливый месяц; русское – дождивоз.

Вантоз (19 февраля – 20 марта) – ветряной месяц; русское – ветривоз.

Жерминаль (21 марта – 19 апреля) – месяц всходов; русское – всходиаль.