Павел Молитвин - Возвращение Ктулху

• Название: Возвращение Ктулху
• Автор: Павел Молитвин
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-395-00091-0

В сборник вошли лучшие рассказы и повести отечественных авторов, использовавших в своих произведениях мифологию Говарда Филиппа Лавкрафта, одного из создателей жанров «черной фантастики» и «хоррора».

Лавкрафт не получил признания при жизни, но с годами его произведения приобретали все более широкую известность и породили новое направление в литературе, которое условно можно назвать «Ктулхианой». В разных концах света есть общества почитателей его творчества, а созданная им мифология нашла отражение во всех слоях современной культуры: литературе, музыке, кино, компьютерных, настольных и ролевых играх.

Имена Ктулху, Азатота, Шуб-Ниггурата, Ньярлатотепа и других мифологических персонажей давно стали нарицательными. Эти монстры не перестают ужасать, а порой и смешить читателей, неизменно заставляя вспомнить, что сказка — ложь, да в ней намек…

---

У них была отличная команда. Напротив Максима, через проход, лежал веселый крановщик Сеня — неистощимый источник анекдотов и смешных историй. Почти все время Сеня балагурил и шутил, но, когда на дежурство заступала Лидочка, становился серьезен, внушителен и велел называть себя «господин профессор». Рядом с крановщиком в самом углу расположился безумный пенсионер Аркадий. Тощий, небритый, с глазами навыкате, он не помнил имен и дат. Раз в несколько часов Аркадий требовал принести шахматы, а когда ему грубо отказывали, сильно кричал, бесился и переворачивал Сенину утку. Ночью, особенно в полнолуние, Аркадий любил бродить по палате, залезал под койки — искал свою обувь. Сначала Максима это сильно раздражало, но потом он привык и только хмурился во сне, когда «шахматист» шумно проползал где-то внизу. Единственный сосед Максима, дядя Леша, мастер на все руки, распространял вокруг себя ауру здорового конструктивизма и необоримого порядка. Каким-то непостижимым образом он умудрялся чинить и налаживать все, к чему прикасался. Дядя Леша никогда не оставался без дела. Сестрички несли ему сломанные сумочки и фены, больные — радиоприемники и плееры, даже сам доктор Земельман как-то раз приносил на реконструкцию разбитые очки. Само собой, тумбочка мастера всегда ломилась от подарков. Время от времени что-нибудь выпадало и закатывалось под койку, чтобы ночью стать добычей неутомимого Аркадия. Но дяде Леше было все равно. Каждый вечер стараниями благодарного персонала он получал «хороший укол» и почивал крепким сном младенца до самых утренних процедур.

На койке у окна, рядом с Сеней, лежал Старик. Он не столько жил, сколько существовал. Бледный, почти прозрачный, до крайности истощенный, Старик пережил два инсульта и уже но мог говорить. Ему не делали уколов, не ставили капельниц, почти не кормили — ждали. Раз в три дня Лидочка приходила перевернуть его на другой бок, чтобы не было пролежней, и тогда дед матерился. В его устах знакомые каждому русскому человеку слова звучали словно из-под воды, и в такие моменты Максиму казалось, что Старик — инопланетянин или мутант, который просто тихонько вызревает в человеческой оболочке, ожидая своего срока. Иногда ночью он принимался кашлять. В сущности, это был не кашель, а страшный протяжный хрип, который длился и длился, временами переходя в крик. Сеня смеялся и называл это «серенадой», но Максим слышал, как после очередного полночного концерта крановщик тихонько шепчет, словно молитву: «Сдохни, сдохни, сдохни…»

Именно это жуткое хрипящее соло на сведенной спазмом трахее и разбудило Максима в ту ночь, когда прилетел аист.

В палате было жарко, по стенам двигались бродячие желтые гобелены, порожденные мутным больничным стеклом и светом фар проносящихся внизу авто. Эти неравномерные заполошные вспышки толком ничего не освещали, но скорее подчеркивали темноту. У Максима возникло ощущение, что он угодил в один из американских комиксов в стиле нуар. Вот написанная темной тушью гора-Сеня. Крановщик спит, с головой накрывшись простыней. Вот сочетание темных и светлых пятен — Аркадий. Из-под одеяла (это при такой-то жаре!) выглядывает бледная маковка колена, белой змеей свисает с кровати тонкая безвольная рука. А вот выполненный в оттенках серого профиль дяди Леши. Мастер едва заметно улыбается во сне.

Палату наполнял какой-то странный нездешний и совершенно неуместный в этом окружении запах. Так мог бы пахнуть свежий ночной ветер, но не подхваченным где-то ароматом, а сам по себе, как если бы был живым существом. Максим повернул голову туда, где, как ему показалось, запах был особенно сильным. Рядом с ним на бесхозной приоконной койке, крепко обхватив когтями обнаженный металлический каркас, сидела огромная птица. Несомненно, это был аист: Максим видел множество этих удивительных птиц, когда служил под Калининградом. Аисты любили гнездиться развалинах старых католических церквей, не брезгуя, впрочем, и телеграфными столбами. Это были крупные, сильные птицы, но сейчас перед Максимом сидел настоящий гигант.

— Ну, здравствуй, дружище, — сказал аист и наклонил лежащему человеку голову, чтобы нежно коснуться клювом его макушки.

— Здравствуй. — Максим сел на подушках. Голос птицы действительно казался знакомым.

— Сколько ж лет прошло, а? — Аист осторожно переступил с ноги на ногу, отчего пружины койки протестующе скрипели. — Ты сильно изменился, да и я… Сколько же ты здесь лежишь?

— Завтра будет двенадцать дней, — ответил Максим. Он не особенно хорошо разбирался в птицах, но аист казался ему очень старым.

— Двенадцать дней! — Аист щелкнул клювом. — Путь долог.

Максим вспомнил, как его клали в больницу. Встревоженное лицо жены. «Котик, ты очень плохо выглядишь! немедленно вызываю „скорую“». И потом, когда его уже определяли в стационар: «Вот и хорошо, отлежишься, поделаешь процедуры, отдохнешь». А потом был жизнерадостный доктор Земельман. «У вас отменный организм, друг мой. Просто отменный! Мы неизбежно, просто фатально ставим вас на ноги денька через четыре». Но потом было еще четыре дня и следом еще четыре. Никакой особой перемены в своем состоянии Максим не ощущал. Он чувствовал себя так же до госпитализации, на работе, дома и даже когда вывозил семью в Крым. Сколько себя помнил, он ни разу не болел насморком, гриппом и ветрянкой, у него не сводило живот, ему не удаляли аппендицит, гланды и аденоиды, к зубному пришлось идти только раз, в школе, когда подрался с пацанами из параллельного класса. Он не мог понять, зачем его держат здесь, но жена говорила «совершенно необходимо» или «ну же, не капризничай, котик, это только на пользу». И он соглашался. Он вообще не любил спорить.

— Ты столько летел сюда, но зачем? — Максим пытался рассмотреть аиста поподробнее, но в комнате было слишком темно.

— Видишь ли, друг мой, твой контракт истек.

— Мой контракт?..

— Именно так. Понимаю твое недоумение, но это ужасно длинная история. — Аист раздраженно забил крыльями. — С другой стороны, мы с тобой давние знакомые. Думаю, от того, что я расскажу тебе, в чем дело, никакой беды не будет. Итак, — птица заворочалась, устраиваясь поудобнее, — готов ли ты слушать?

— Само собой. — В сознании Максима роились тени. Намеки на воспоминания, неопределимые, но настойчивые.

— Все началось с бегства человеческих первопредков из благословенного края. Эту легенду знают все, и пересказывать ее бессмысленно. Но что же случилось потом? Целый народ, а это, конечно же, был народ — для удобства назовем их адамитами — оказался в пустынном краю, населенном дикими и опасными существами, овеваемом зимним хладом и палимом летним зноем. Невзгоды, подобно молоту, обрушились на изгнанников из Эдема. Кроме того, как и было предсказано, женщинам адамитов пришлось рожать детей в муках. Первое поколение, рожденное вне благословенных земель, пришло в мир под стоны и крики рожениц. Не готовые к такой боли, многие женщины умирали, разрешившись плодом. За первыми родами пришли вторые и третьи. Родовые муки уравновесились любовью к взрастающему потомству. Многие адамитки хотели иметь детей, но боялись боли и последующих необратимых телесных изменений. И тогда самые мудрые и знающие из женщин заключили договор с нашим племенем. А надо тебе сказать, что аисты в то время по-прежнему обитали в райском саду, за стенами смертного мира. Так вот, некоторые их женщины сохранили способность говорить с животными и призвали наших праотцев, чтобы те послужили им. И аисты согласились на предложение адамиток. Тем более что женщины сулили весьма щедрую плату за услуги.

Дело в том, что мы единственные из всех птиц способны пересечь стены скорбной юдоли. Строение нашего тела, — тут аист продемонстрировал Максиму свои длинные мощные крылья, — как нельзя лучше подходит для таких путешествий, а особый феромон, который выделяется при полете, отпугивает Шепчущих Стражей, обитающих в запретных пространствах между райским садом и миром людей.

Итак, заключив договор, аист отправлялся в Эдем. Там, на краю обширных топей, издревле живет племя синих обезьян. Их лапы с тонкими сильными пальцами, почти такими же, как твои, отлично подходят для лепки. Верные клятве, которую в начале времен дали моему народу, обезьяны лепили подобия младенцев из той самой глины, которая стала основой для человеческих первопредков.

Напоенные животворными водами и волшебным воздухом Эдема, глиняные дети оживали. Как только вылепленный ребенок начинал дышать, могущественная сила, все еще пребывающая в тех местах, преображала его «по образу и подобию», устраняя заусенцы и огрехи, неизбежные при такой работе. Так что, когда аист отправлялся в обратный путь, в его когтях, заботливо укутанный листьями болотных лилий, ворочался и кричал самый настоящий ребенок, почти не отличимый от рожденных обычным путем. Адамитки были счастливы, и наш бизнес процветал. Мы поставляли младенцев матерям, когда на землю спускались ангелы, породившие исполинов, мы несли кричащие свертки сквозь бурю гнева Его в проклятые приделы Содома, и даже к затерянному в бушующем море ковчегу Ноя лежал наш путь над черными хлябями вод. Секрет древнего договора не был утрачен и после того, как Кормчий с сыновьями сошли с горы Арарат на преображенную Землю.