Мастер Чэнь - Шпион из Калькутты. Амалия и генералиссимус

• Название: Шпион из Калькутты. Амалия и генералиссимус
• Автор: Мастер Чэнь
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-373-02512-6

Амалия де Соза, молодая португалка с щедрыми добавками малайской и сиамской крови, известная читателям по роману Мастера Чэня «Шпион из Калькутты…», полагала, что найти исчезнувшего в Куала-Лумпуре агента китайского правительства Чан Кайши будет легко и безопасно. Хотя она вообще не слишком хотела браться за это расследование — свое второе дело…

Мысли и чувства Амалии заняты другим. Она влюблена — грустит, потому что не знает, куда пропал тот самый шпион из Калькутты…Но персонаж по имени Тони, немой в первой книге, вдруг заговорил. И на подмогу приехала верная подруга Магда — девушка с саксофоном. И дело, ставка в котором — судьба государств и империй, становится интересным и… смертельно опасным. А жизнь Амалии снова приобретает вкус, звук и цвет.

(задняя сторона обложки)

Появился реальный конкурент Акунина — человек, скрывшийся под псевдонимом Мастер Чэнь.

«НГ ExLibris»

Культурный, атмосферный, просветительский детектив…

«Ведомости»

Мастер Чэнь принадлежит (чуть не в одиночку) к новой школе русской словесности: его книги взламывают и разбивают это тяжелое драповое чувство.

«Новая газета»

Удовольствие, вполне способное заменить читателю поездку в Гоа или Таиланд.

«Частный корреспондент»

Мастер Чэнь — автор двух шпионских романов из истории VIII века: о Великом шелковом пути и о гибели и рождении китайской и арабской империй. Уже после первой его книги стало ясно, что в российской литературе появился совершенно новый, ни на кого не похожий голос…

Мастера Чэня отличает изящный и легко воспринимаемый литературный стиль, способность выбирать для своих сюжетов самые неожиданные места и времена. Восхищает и мощная эрудиция автора.

---

Небо здесь было огромным. А кроме неба и зеленых холмов — ничего.

Внизу, между этими холмами, кто-то мог бы угадать слияние двух рек — Кланга и Гомбока, ряды темно-кровавых черепичных крыш и белые минареты. Но для этого ему пришлось бы взлететь над деревьями, как птица.

А, вон чуть правее, из-за громадной джакаранды, высовываются два маленьких белых каменных шпиля. Это же вокзал, знаменитый вокзал, как призрак «Тысячи и одной ночи». Под звездами обитатели этого дома, наверное, угадывают его по бледному сиянию в ночи, и, возможно, теплым желтым огнем мерцает остальной город чуть левее. А дальше — сотни миль невидимых во мраке джунглей и плантаций.

Мое авто скрылось в тени козырька над входом, некие военного вида британские мужчины с напряженными лицами остановили взгляды на том, что привезло меня сюда — на мгновение замерли в полном остолбенении — пришли в себя, проводили меня на веранду, к ее тяжелой мебели (кресла, диваны с подушками), к белым эмалевым дверям с латунными ручками, бамбуковым занавесям на окнах от пола до потолка.

Запустили, один за другим, четыре вентилятора на потолке, с необычайно длинными лопастями.

И оставили меня одну, слушать сквозь открытые двери веселый свист птиц в саду.

Тут, среди этой тишины, откуда-то сверху — с террасы над портиком? — прозвучали голоса двух людей, привыкших произносить фразы неторопливо (их никогда не перебьют), громко и отчетливо:

— Ты только посмотри на это, Сесил. Это же «испано-сюиза». Единственная на всю колонию, вне всякого сомнения. Всех наших сбережений тут не хватило бы. А как насчет выменять ее на один из твоих орденов? Большой крест Майкла и Джорджа, например. Он тебе очень нужен, или обойдешься?

— Моя дорогая, если у нее все получится, то крест и так обеспечен. Формальный повод найдем. И постарайся ей тогда не завидовать.

— На данный момент я ей и не думаю завидовать. Наоборот, бедная молодая леди, если бы она понимала, что ты ей…

Голоса постепенно стихали и удалялись, зато через минуту в отдалении начали звучать шаги — шаги людей, не спеша спускавшихся по лестнице.

И вдруг я поняла, что дрожу.

Богатые и очень богатые люди — я их видела и вижу достаточно. Боже мой, я сама — одна из них. Люди власти, повелители султанатов и королевств? Ну и что? Я видела и их.

Но сейчас на эту веранду войдет совсем другой человек.

Он появился в наших краях год и два месяца назад. Приезд его, в виде кинохроники, обошел всю колонию, да и устных легенд ходило немало.

Сингапур похож на Джорджтаун на моем острове Пенанг. Громадный зеленый газон у берега моря, а вокруг него — колоннады административных зданий. Только там все больше, намного больше Пенанга, и колонны не белого, а серого камня — как в Лондоне, и еще над ними высятся купола с ротондами. Спокойная мощь просвещенной власти.

В день приезда этого человека в Сингапур стояла непривычная жара, что очень скоро почувствовали тысячи местных жителей, собравшихся на зеленом паданге за морскими канатами. И сотни европейцев, стоявших там же, но в отдельном загоне. А были еще избранные, которых выстроили под рифленым, из оцинкованного железа, навесом пристани. Солнце ползло все выше, прошло полчаса, час. И постепенно стало понятно, что лучшие платья дам, их зонтики, шляпки, увенчанные гроздьями целлулоидных фруктов, у мужчин — белые парадные шлемы с ремешком на подбородке или под губой, белые накрахмаленные гимнастерки, сверкающие золотом пуговицы, ордена и сабли в ножнах, — все раскаляется или превращается в мокрые тряпки под этой железной крышей. Бежать из-под которой было уже поздно, и некуда, потому что на паданге было не лучше.

Потом кто-то умный понял, что если не убрать под ближайшее дерево военный оркестр, в полном составе выстроившийся прямо под этим огромным и беспощадным солнцем, то музыки не будет.

Оркестранты, впрочем, бегом бросились обратно, на свое место, когда кто-то в мегафон закричал, что «Мантуя» пересекает сингапурскую гавань.

Шеи вытянулись, глаза начали пытаться среди сияющей и дрожащей голубизны рассмотреть белые усы, расходящиеся от носа корабля.

И тут над головами послышалось безобидное сначала тарахтенье — а потом резкий и высокий рев. Понтоны двух гидропланов, подвешенные под их крыльями, чуть не срезали британские флаги с мачт приближавшейся «Мантуи». А потом эти машины сделали разворот, с нарастающим воем прошли над шлюпкой, которая шла к пристани, и почти сели затем на дышащие жаром цинк и железо крыши. И исчезли в раскаленном небе. «Воздушный салют» — так назвали эту опасную забаву местные журналисты.

Но тут ахнул другой, артиллерийский салют — двадцать один залп над истомленным падангом, а потом зазвенел и марш, с большим барабаном и колокольчиками. И под эти звуки высокий, сутулый человек с умным, бесконечно умным лицом пожимал руки и улыбался замученным жарой лицам.

Так в колонии начался новый век, все знали, что он придет, все ждали перемен и боялись их.

И — что поразительно: все, кто был на этой встрече (я тоже получила приглашение, но была не в том состоянии, чтобы куда-то ехать), говорили в один голос: они не жалели ни о какой жаре, ведь они увидели его так близко. Дважды губернатора (у нас — третье его назначение), ученого, автора книг о китайской поэзии и попросту стихов на китайском, легендарного администратора и просто личность такого обаяния, что, однажды встретившись с ним, невозможно его забыть.

Когда на стенах здешних кабинетов появился его фотографический портрет, люди долго и молча всматривались в эти ордена, эполеты и аксельбанты, в резкие черты, в это удивительное лицо с тонким орлиным носом. И им чудился шелест рыцарских знамен и лязг кирас времен горбатого короля Ричарда или длинноволосого короля Чарльза. А главное — глаза, о, какие у него глаза!

И вот сейчас я смотрела в эти бледно-серые глаза среди сеточки мелких морщинок; они, казалось, смеются и плачут одновременно. И мне тоже хотелось смеяться и плакать.

Но, конечно, он шел ко мне не один, их было двое — он и дама с ехидным выражением лица. Никаких орденов и аксельбантов, казалось, оба, в чем-то легком и удобном, только что поднялись на эту веранду с пляжа где-то на Средиземном море, расслабленные и отдохнувшие.

— Добро пожаловать — или, если угодно, приди в «Каркозу», о, приди в «Каркозу», — произнес знакомый мне уже по подслушанным словам чуть задыхающийся голос. — А кончается этот стих и подавно загадочно: «а дальше башни Кара Козы вздымались позади Луны». До сих пор пытаюсь это себе представить — позади Луны? Сложно, я бы сказал, госпожа де Соза.

— Кара Коза? Ах, значит, название — «Каркоза» — означает всего лишь «дорогой дом»? — с неожиданной для себя легкостью ответила я.

— Резиденцию строил один из наших предшественников, Фрэнк Суэтгенхэм, — сказала дама, ведя нас к самому мягкому из диванов. — Он и назвал ее этим декадентским образом. Вместе с двумя личностями сомнительных занятий — Оскаром Уайлдом и, хуже того, Обри Бердслеем, он выпустил некую книгу, в которой, кроме весьма завлекательных рисунков, есть и некая поэма. Вот это название, та самая Каркоза — оттуда, из поэмы. Я мысленно решила привезти эту книгу из Лондона как образец британского культурного наследия и показывать избранным гостям иллюстрации из нее.

— А почему вы не потребовали себе чего-нибудь прохладительного? — поспешно перебил ее, склонив набок узкую голову с громадным лбом, человек с серыми глазами.

— Может быть, сока… — отважилась я.

— Сейчас они будут искать какую-нибудь жестянку из Америки, — подала реплику дама.

— Кстати, — чуть наклонился ко мне ее супруг, сияя глазами, — скоро у нас на столе будет свежая клубника. Мы осваиваем Камеронские холмы неподалеку отсюда, и там, на высоте, ее можно выращивать.

— Этот замечательный человек имеет в виду, что и у вас тоже она будет на столе, — задумчиво поправила его дама. — И вообще у всех здешних подданных короны.

Британский юмор предполагает, что лица людей в таких ситуациях приобретают особое выражение — крайне серьезное, с крепко сжатыми губами.

Потом рыцарь с грустными глазами вздохнул и сказал с упреком:

— Пенелопа, мне придется сообщить гостье, что твой отец был адмиралом, и ты выросла на броне крейсера…

— А мне придется сообщить ей, что ты попал в сложную историю, и только вот такая умная женщина, как она, может тебе помочь.

— Спасибо тебе, моя дорогая. Когда ты это сделаешь, мне сразу станет легче.

Попал в сложную историю — он? Я поняла, что на плечи мне сейчас ляжет какая-то тяжесть. Впрочем, об этом можно было догадаться и раньше.

Возникла пауза, я разрядила ее, повернувшись к хозяйке дома с предложением заключить соглашение: я отныне обязалась говорить о ней, особенно за глаза, только хорошее.