Эдмон Гонкур - Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен

• Название: Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен
• Автор: Эдмон Гонкур
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1972

В истории французского реалистического романа второй половины XIX века братья Гонкуры стоят в одном ряду с такими прославленными писателями, как Флобер, Золя, Доде, Мопассан, хотя их литературный масштаб относительно скромнее. Лучшие их произведения сохраняют силу непосредственного художественного воздействия на читателя и по сей день. Роман «Жермини Ласерте», принесший его авторам славу, романы «Братья Земганно», «Актриса Фостен», написанные старшим братом — Эдмоном после смерти младшего — Жюля, покоряют и ныне правдивыми картинами, своей, по выражению самих Гонкуров, «поэзией реальности, тончайшей нюансировкой в описании человеческих переживаний».

Вступительная статья — В.Шор.

Примечания — Н.Рыков.

Перевод с французского — Э.Линецкая, Е.Гунст, Д.Лившиц.

Иллюстрации — Георгий, Александр и Валерий (Г.А.В.) Траугот.

---

Режиссер. Тут некоторое понижение тона.

Актриса.

И все же, если месть с обидой соразмерить,
Злом лишь за зло платить, — ты можешь мне поверить,
Что, пораженная несчастьем…

Режиссер. Раз, два… и отчеканьте последний стих.

Актриса.

…я скорей
Достойна жалости, но не вражды твоей.
. . . . . . . . . .
О нет, царевич! Пусть таков закон всеобщий, —
Он, волею небес…

Режиссер. Надо выделить, выделить слово «небес»… оно здесь имеет особое значение… а дальше пойдет в тоне умиления.

Актриса.

Он, волею небес, не властен надо мной.
Нет, я томлюсь теперь заботою иной!

— …Томлюсь, томлюсь, томлюсь… — повторяла Фостен и, наконец, после третьего «томлюсь» вскричала: — Ага, вот оно! Кажется, я поймала ту интонацию, которой вы добивались от меня на прошлой репетиции.

. . . . . . . . . .
Двукратно не войти в обитель мертвецов,
И если там Тезей, то милости богов
Не жди. Ужель Аид нарушит свой обычай
И алчный Ахерон расстанется с добычей?
Но что я говорю? Тезей не умер! Он —
Со мною рядом… здесь… В тебе он воплощен…
Его я вижу, с ним я говорю…

Директор. Отлично, отлично… Это говорится словно в какой-то галлюцинации.

Актриса.

…Мне больно!
Свое безумие я выдала невольно.

Режиссер. Чуть больше ударения на слове «невольно». Ведь это «невольно» — характерно для Афродиты, для страшной и грозной Афродиты, которая говорит в сторону, как бы для себя самой. — И, внезапно развеселившись, режиссер добавил:

Ужель, Афродита, тебя веселит,[126]
Когда добродетель кувырком, кувырком летит?
Актриса.
Ты прав, царевич! Да! Любовью пламенея,
Как прежде, я стремлюсь в объятия Тезея,
Но Федрою теперь любим не тот Тезей,
Усталый ветреник, раб собственных страстей,
Который в ад сошел, чтоб осквернить там ложе
Подземного царя. Нет, мой Тезей моложе!
Немного нелюдим, он полон чистоты…

Режиссер. «Он полон чистоты» вы произнесли именно так, как нужно. А все вместе вполне передает чувство женщины, окончательно закусившей удила.

Директор. Это не хуже, чем когда-то у Рашели, а уж та… И, пожалуй, «немного нелюдим» звучит у вас даже лучше, чем у нее, как-то более изящно.

Актриса.

Он горд, прекрасен, смел… как юный бог!.. Как ты!

Режиссер. Больше влюбленности, больше экзальтации… и, если это возможно, постарайтесь, чтобы чувствовалось еще более жгучее стремление приблизиться к любимому человеку.

Актриса.

Таким приплыл на Крит Тезей, герой Эллады:
Румянец девственный, осанка, речи, взгляды —
Всем на тебя похож. И дочери царя
Героя встретили, любовь ему даря.
Но где был ты? Зачем не взял он Ипполита,
Когда на корабле плыл к побережью Крита?

Директор. Разрешите сделать небольшое замечание… Хотелось бы, чтобы в вашем чтении все время выделялась структура наших великолепных симметричных двустишии, равновесие которых зиждется на двух одинаковых созвучиях и на двух равных полустишиях.

Актриса.

Ты слишком юным был тогда, и оттого
Не мог войти в число соратников его.
А ведь тогда бы ты покончил с Минотавром
И был за подвиг свой венчан победным лавром.

— Дальше! — бросила суфлеру Фостен, забывшая следующую строчку и чем-то раздосадованная в содержании монолога, о чем она умалчивала.

Затем продолжала:

Моя сестра тебе дала бы свой клубок,
Чтоб в Лабиринте ты запутаться не мог.
Но нет! Тогда бы я ее опередила.
Любовь бы сразу же мне эту мысль внушила,
И я сама, чтоб жизнь героя сохранить,
Вручила бы тебе спасительную нить.
Нет, что я! Головой твоею благородной
Безмерно дорожа, я нити путеводной
Не стала б доверять. Пошла бы я с тобой,
Чтобы твоя судьба моей была судьбой!
Сказала б я тебе: за мной, любимый, следуй,
Чтоб умереть вдвоем или прийти с победой!

Директор. Превосходно. Особенно последний стих. Он словно вырывается из души второго возлюбленного Дидоны[127].

Актриса.

Нет, не присуща мне забывчивость нимало.

Режиссер. Не лучше ли было бы, если б после этих слов вы резко отступили назад?

Актриса.

Ужели этим честь свою я запятнала?
. . . . . . . . . .
…О нет, все понял ты, жестокий.
Что ж, если хочешь ты, чтоб скорбь мою и боль
Я излила до дна перед тобой, — изволь.
Да, я тебя люблю. Но ты считать не вправе,
Что я сама влеклась к пленительной отраве…

Директор. Здесь надо более выпукло оттенить душевные муки.

Актриса.

…Что безрассудную оправдываю страсть.
Нет, над собой — увы — утратила я власть!
Я, жертва жалкая небесного отмщенья,
Тебя гневлю, себе — внушаю отвращенье.
То боги!.. Послана богами мне любовь!..

Режиссер. Выделите слово «богами». Слово «боги» намеренно повторяется дважды в одной строке.

Директор. Да, да. Подчеркните слово «богами»… В этой сцене не должно чувствоваться плотское безумие… не надо ни малейшей истерии… вам незачем быть актрисой, которая подлаживается под вкусы толпы… ваш талант выше этого… играйте жертву рока, женщину, не выдержавшую тяжести мщения богов… Такова традиция, великая традиция Французского театра.

Актриса.

О боги!.. Послана богами мне любовь,
Мой одурманен мозг, воспламенилась кровь…
Но тщетно к ним в мольбе я простираю руки,
Взирают с радостью они на эти муки.
Чтоб не встречать тебя, был способ лишь один, —
И я тебя тогда изгнала из Афин.

Тут Фостен прервала свою тираду и, с той же интонацией, с тем же пафосом, обратилась к Ипполиту:

— Да не смотрите же на меня так. У вас должен быть такой вид, словно вам отвратительна моя любовь, вы должны отвернуться. Иначе у меня не будет никакого повода сказать вам: «Но нет, ты на меня поднять не хочешь глаз».

Ждала я, что в тебе укоренится злоба
К твоей обидчице, и мы спасемся оба.
Что ж, ненависть твоя росла, но вместе с ней
Росла моя любовь.

Режиссер. «Росла моя любовь» — более мягким голосом, а?

Актриса.

К тебе еще сильней
Влекли меня твои безвинные мученья;
Меня сушила страсть, томили сновиденья.
Взгляни, и ты поймешь, что мой правдив рассказ.
Но нет, ты на меня поднять не хочешь глаз.
Кто б из живых существ мой жребий счел завидным?
Не думай, что с моим признанием постыдным
Я шла сюда к тебе. О нет, просить я шла
За сына, чтоб ему не причинял…

Директор. Расчлените, дорогая, это «чтоб ему» так же, как «я шла сюда к тебе» в предыдущей фразе. А то вы съедаете эти три слога, и получается не очень хорошо… тут есть что-то простонародное.

Актриса.

…просить я шла
За сына, чтоб ему не причинял ты зла.
А говорю с тобой лишь о тебе. О горе!
Тобой я вся полна, и с сердцем ум в раздоре.
Что ж, покарай меня за мой преступный пыл.
Немало твой отец чудовищ истребил;
И ты с лица земли, сурово и жестоко,
Сотри чудовище, исчадие порока,
Тезееву вдову, томимую — о стыд! —
Любовью к пасынку!

Директор. Да, здесь непременно надо дать почувствовать дочь Пасифаи.[128]

Актриса.

Пускай твой меч пронзит
Ей сердце грешное, что жаждет искупленья
И рвется из груди к мечу, орудью мщенья.
Рази!..

Режиссер. Первая развязка… А отсюда и до конца сцены — rinforzando.[129]

Актриса.

Рази! Иль облегчить моих не хочешь мук?
Иль кровью мерзкою не хочешь пачкать рук?
Что ж, если твоего удара я не стою,
И не согласен ты покончить сам со мною, —
Дай мне твой меч!

И Фостен, резко оборвав, язвительно бросила Ипполиту: