Пер Петтерсон - Пора уводить коней

• Название: Пора уводить коней
• Автор: Пер Петтерсон
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7516-0677-0

Роман «Пора уводить коней» норвежца Пера Петтерсона (р. 1952) стал литературной сенсацией. Автор был удостоен в 2007 г. самой престижной в мире награды для прозаиков — Международной премии IMРАС — и обошел таких именитых соперников, как Салман Рушди и лауреат Нобелевской премии 2003 г. Джон Кутзее. Особенно критики отмечают язык романа — П. Петтерсон считается одним из лучших норвежских стилистов.

Военное время, движение Сопротивления, любовная драма — одна женщина и двое мужчин. История рассказана от лица современного человека, вспоминающего детство и своего отца — одного из этих двух мужчин.

---

В какой-то момент она вдруг кинула на землю очередной стожар, отошла в сторону, стала чуть поодаль спиной к нам и стала смотреть на воду, плечи вздрагивали. Отец остановился, перестал долбить землю, разогнул спину и ждал, сжимая руками в перчатках лом, но вот она вернулась, просветленная, с мокрым лицом, отец улыбнулся, кивнул ей так энергично, что волосы упали на лицо, вскинул свой лом, а она серьезно улыбнулась в ответ, подошла, нагнулась, подняла стожар, закрутила и всадила его в ямку, дрын встал как влитой. И они пошли ставить стожары дальше, держа прежний ритм.

Ни Юн, ни его отец не приехали, хотя наверняка их ждали, они косили с нами год назад, возможно, у них своих дел по горло, или ну не могут они, и все. Удивительно, как она нашла в себе силы, но про это я быстро перестал думать, привык. Отец, наверно, позовет их всех троих лес сплавлять. Тем более что у отца Юна большой опыт в этом деле, хотя, думал я, как же это будет, если до сих пор между ними все было так, что они даже не смотрят друг другу в лицо.

Теперь, когда стожары стояли через весь луг зубчатой шеренгой, надо было натянуть на высоте опущенной руки проволоку, ставя через раз петлю то слева, то справа, чтобы проволока оказалась строго посередке. За дело взялись двое деревенских, один был верзила, другой коротышка, отличная пара, они наверняка делали это не впервые и сейчас работали споро и быстро, и скоро поперек вешал появилась натянутая как гитарная струна проволока, ее обвязали вокруг последнего дрына, прибили и прикрутили к крюку, который лично Баркалд вбил в землю на том конце вешал. И мы все взяли грабли, встали веером на некотором расстоянии друг от друга и начали сгребать траву к вешалам. Тут-то и стало ясно, зачем граблям такие длинные ручки. Они дотягивались очень далеко, так что сгребальщики прочесывали весь луг и не оставляли за собой ни травинки, вот только этот деревянный дрын, который тысячу раз скользил туда-сюда по ладони, мгновенно натирал волдыри, поэтому мы все были в верховках, иначе бы уже через час руки запузырились мозолями. И вот мы завесили сеном нижнюю проволоку, кто-то ловко накидывал сено вилами, для этого нужен и баланс и глазомер, а мой отец и я, при моей малой сноровке, делали все руками. Что тоже нормально. Голые руки постепенно стали зелеными с тыльной стороны, проволока наполнилась, мы натянули следующую и завесили и ее тоже, потом еще одну, всего пять, верхний жидковатый слой травы топорщился в обе стороны как двухскатная крыша, так что если пойдет дождь, вода стечет вниз, и все, и трава может сушиться так месяцами, все сено за исключением тонюсенького верхнего слоя будет отличнейшим. По словам Баркалда, хранить сено так ничуть не хуже, чем высушить и держать в сарае, надо только все сделать правильно, а мы, насколько я видел, грамотно соблюли все правила. Сушила выглядели так, будто стояли тут от века, освещенные солнцем, с длинной широкой тенью за собой, она не обошла ни одной ни впадинки, ни взгорка и казалась огромной прототенью, хотя тогда я называл это другим, конечно, словом, но смотрел на нее с восторгом. Я до сих пор испытываю радость, даже просто увидев в книге фотографию сушил, хотя ничего этого в жизни давно нет. Сено теперь так не сушат, теперь со всем управляется один человек с трактором, ворошителем и упаковочной машиной, выплевывающей упихнутые в белые пластиковые сетки круглые шайбы воняющего сена. И тогдашняя радость перетекает в горечь, что времена изменились, что все это было страшно давно, и во внезапное осознание, какой я уже старый.

5

Мельком здороваясь, когда мы с Лирой проходили мимо избушки, я поначалу не узнавал его, потому что у меня и в мыслях этого не было. С чего бы? Он, например, стоял у избушки и складывал дрова в поленницу под навесом, а я брел мимо и размышлял о своем. Даже когда он назвал свое имя, в голове ничто не торкнуло. Но, улегшись ночью спать, я вдруг задумался. Что-то такое разглядел я в неровном свете наших фонариков в его лице и облике. И теперь я ничуть не сомневался, хотя последний раз видел его десятилетним, а теперь ему за шестьдесят: это Ларс, тот самый Ларс. Когда в романе описывают такие случайные встречи, я всегда раздражаюсь. Читаю я очень много, особенно в последние годы, но и раньше тоже, и о прочитанном думаю, так вот: в романах, особенно современных, такие повороты судьбы выглядят надуманными, я в них не верю. У Диккенса какого-нибудь такое еще сходит автору, но Диккенса мы и читаем как длинную балладу из ушедшей жизни, наперед зная, что под конец уравнение должно сойтись, а нарушенный баланс восстановиться, чтобы боги снова заулыбались. Такое своего рода утешение, протест против съехавшего с глузду мира, потому как те времена быльем поросли, а наш мир не таков, и я никогда не соглашался с теми, кто уверяет, что нашей жизнью правит судьба. Эти люди не желают и палец о палец ударить, но ноют и требуют жалости к себе. Я считаю, что мы сами делаем свою жизнь, во всяком случае, я свою выстроил сам, — чего уж она там стоит, другое дело — и сам отвечаю за нее целиком и полностью. Но вот то, что из всех мест, куда я мог бы забраться, я очутился именно здесь…

Это ничего не меняет, конечно. Ни моих планов относительно этого дома, ни ощущения от жизни здесь — все останется прежним, к тому же я уверен, что он меня не узнал, и так оно пусть и будет. Но что-то все-таки изменилось.

А планы мои относительно этого места просты. Здесь мое последнее пристанище. А вот тем, как долго мне здесь быть, сколько мне еще отпущено, я себе голову не забиваю. Живу одним днем. Меня другая забота свербит — что я буду делать, если зима окажется очень снежная. До домика Лapca двести метров вниз по дороге и оттуда еще пятьдесят метров до большой дороги. С моей спиной невозможно вручную расчистить от снега такое расстояние. Это вряд ли вышло бы и со здоровой спиной. Только если бы я ничем другим уже не занимался.

Но расчищенная дорога — это важно, и еще в морозы важен надежный аккумулятор, чтоб машина заводилась. До центра деревни, где магазин и вся жизнь, шесть километров. Ну и дрова, конечно же. В доме два радиатора, но они, похоже, жрут больше энергии, чем отдают тепла. Я мог бы купить пару масляных обогревателей на колесиках, таких, которые включаешь в розетку и возишь по всему дому, куда тебе надо, но я так подумал, что должен обходиться тем теплом, которым смогу обеспечить себя сам. На мое счастье, приехав сюда, я нашел в сарае поленницу старых березовых дров, но их явно недостаточно, они пересушенные и прогорают очень быстро, так что несколько дней назад я спилил новой, купленной мною электропилой старую сухую ель, и план мой теперь расчекрыжить ее на чурки, порубить их на полешки сходного размера и, пока еще есть время, пополнить поленницу свежими дровами. Тем более той старой березы я уже порядочно истопил.

Пилу я купил «юнсерд». Не потому, что считаю эту фирму самой лучшей, просто здесь пользуются только ею, и, кроме того, человек из механической мастерской, продавшей мне пилу, пообещал, если лопнет полотно, заменить его бесплатно. Пила не новая, но перебранная и со свежим полотном, и сам вид продавца внушал доверие. Здесь царство «юнсерда». И «вольво». Я сроду не видел столько «вольво» в одном месте, каких угодно, от дорогих новеньких до старых развалюх, последних побольше, чем первых, зато попался даже один «PV», он стоял у почты. Это в 1999 году. Факт немало говорит об этом месте, не знаю только, что именно он говорит, кроме того, что тут рукой подать до Швеции, причем самой дешевой ее части. Вот и простое объяснение, наверно.

Сажусь в машину и в путь. Вниз по дороге, через реку, мимо домика Лapca и лесом на большую дорогу, озеро блестит справа за деревьями и вдруг оказывается позади, а кругом, и справа и слева, равнина с желтыми, давно сжатыми полями. Над ними носятся огромные стаи ворон. Но не издают ни звука. На краю равнины стоит лесопилка подле реки, которая шире чем видится из моего окна, но впадает в то же самое озеро. Раньше через него сплавляли лес, откуда и лесопилка у воды, но это было давно, сейчас лесопилка может стоять где угодно, лес перевозят по дорогам, и встретить на узкой проселочной дорожке многотонный грузовик, позади которого болтается по сторонам тяжело нагруженный прицеп, — это вам не шутка. Лесовозы ездят как греки и вместо тормоза жмут на гудок. Несколько недель назад мне пришлось съехать в кювет, огромный грузовик громыхал по середине моей полосы, и я просто крутанул руль вбок и, наверно, зажмурился на секунду, потому что думал, что сейчас погибну, но все обошлось одной правой фарой, разбившейся о пень. А я долго потом сидел, упершись лбом в руль. Только стемнело, мотор заглох, но фары горели, и когда я оторвал голову от руля, то увидел в свете огней, что всего в полусотне метров впереди дорогу переходит рысь. Я никогда не видел рыси прежде, но догадался, что это она. Вечер был недвижим и тих, рысь не оборачивалась, не смотрела ни вправо, ни влево. Она просто шла. Мягко, бережливо неся себя. Не помню, чувствовал ли я когда-нибудь так же остро, что я жив, как когда я вывел машину на дорогу и поехал дальше. Все, что есть я, натянулось и трепетало, прикрытое только кожей.