Максуд Ибрагимбеков - Концерт для баритона с оркестром

• Название: Концерт для баритона с оркестром
• Автор: Максуд Ибрагимбеков
• Жанр: Русская классическая проза

---

Ужасно я жалел об этом разговоре с Адилем... Я все слонялся по комнате, часа два подряд, даже не присел ни разу, только и думал, Что же дальше будет. И вдруг коробку с червями увидел. Я подошел к ней, а они все разом головы подняли и уставились на меня. Они же с утра голодные! На дне ни одной зеленой крошки, они Даже коричневую шелуху от почек съели. Я выскочил из дому и побежал за листьями. Милиционер у райсовета сразу же прикрикнул на меня:

- А ну-ка иди отсюда, я же сказал тебе, еще раз попадешься, отведу в милицию, - он пошел ко мне, а я сразу же от него. Добежал до угла, остановился, а он стоит на том же месте. Я высунулся из-за угла и кричу ему:

- Чтоб ты сдох! - не знаю, что на меня нашло. - Осел! Скотина! Башка, кричу, - у тебя дурацкая! - Ругаюсь и не могу остановиться.

Он за мной погнался, целых два квартала бежал, только ничего у него не получилось, он в сапогах, шинели и еще кобуру рукой придерживает. Я перебежал трамвайную линию и опять ругаю его. Он мне говорит:

- Все равно я тебя найду. Ты же в этом районе живешь.

Я его в последний раз выругал и пошел на 2-ю Параллельную. Иду и думаю, что черви все равно теперь подохнут, целый день без еды просидели, думаю об этом и еще сам себе удивляюсь, с чего это я милиционера обругал. Добежал до ЖЭКа, смотрю, у дерева никого нет. Я поглядел по сторонам, сумасшедшего нигде не видно, и я моментально вскарабкался по стволу и стал собирать почки. На нижних ветвях ни одной не было, это мы с Адилем ободрали, пришлось лезть наверх. Я минут за десять полный карман набрал. Стал спускаться и вдруг смотрю, он на меня снизу смотрит. Лицо страшное-страшное, все черной бородой заросло, глаза на меня уставились - следит за мной. Руками он в ствол уперся и бормочет что-то под нос, и ждет, когда я спущусь. Я посмотрел, на улице ни одного человека. Да если бы и был кто, пользы мало, у нас на улице все его боятся. У меня ноги сразу стали слабыми-слабыми. Я обхватил и руками и ногами самую толстую ветку и пополз по ней от ствола, думаю, отползу, как можно дальше и спрыгну, не очень высоко, а там пусть попробует меня поймать... И он пошел внизу, идет и на меня смотрит. Я только назад подался и в этот момент услышал треск. Я когда летел на землю, только его лицо и видел.

Очнулся я дома, в коридоре. Открыл глаза, а надо мной этот сумасшедший. Я сразу же заорал от страха и опять сознание потерял. Сознание я потерял потому, что у меня было сотрясение мозга. Я головой об асфальт трахнулся. Этот сумасшедший поднял меня с земли и никому не отдавал. Он меня сам до дому донес. Его вели под руку, а он всю дорогу выкрикивал одно и то же, что-то непонятное, по-украински. Потом узнали, он кричал, что нельзя детей убивать, детей нельзя убивать! Он и дома у нас от меня не соглашался отойти, пока за ним не пришли санитары из больницы. Они и перевели, что он говорил... Они объяснили., что он совершенно безобидный сумасшедший, а с ума он сошел после того, как во Львове на его глазах во время войны от бомбы погибла вся его семья. Санитары сказали, что он в первый раз сегодня заговорил, а так он до сих пор все время молчал.

Первые два дня у меня кружилась голова и слегка подташнивало, а потом все прошло. Но врач, а потом еще профессор, которого дядя привел, дедушкин друг, приказали мне вообще не шевелиться, даже когда лежу. И читать запретили. Я чуть со скуки не умер. Единственно, что через неделю кресло вынесли на балкон, и я хотя 6*1 мог видеть, что во дворе делается.

Эльмира меня все эти дни навещала, каждый день приходила рассказывала, что в школе у нас делается, у нее в консерватории. Она все-таки взяла с меня слово, что я ей пьесу сочиню, как выздоровлю. Далась ей эта пьеса. Самое интересное, что за листьями для червей эти дни ходил дядя. Уж не знаю, где он их собирал, на дерево же лезть он не станет. Об Адиле ничего нового никто не знал. Хотя отец его все продолжал его искать. Он почти дома не жил из-за этого. Мать одна была дома, когда Адиль пришел. Валида как сумасшедшая заорала: "Адиль пришел!" Днем это было. Смотрю, Адиль поднимается по лестнице. Мать вышла на балкон, стоит смотрит на него. Он подошел к ней, она его обхватила обеими руками и плачет, плачет и все спрашивает: "Как ты мог, сынок? Ну как же ты мог?" Он ей говорит тихо-тихо: "Извини меня. Пожалуйста, извини".

Он через полчаса ко мне пришел, и его мать с ним, она и раньше его от себя надолго не отпускала, а теперь повсюду по пятам за ним ходит. Мы поговорили с ним, я ему все рассказал, как все со мной случилось, как раз, когда я кончил, его отец пришел. Он как увидел Адиля, сразу же сел на ступеньку лестницы. Ни слова Адилю не сказал. Взял его за руку, поднялся с трудом и повел его за руку домой. А мать за ними шла.

Я очень обрадовался, когда его увидел. Еще до того обрадовался, как понял, что он матери ничего обо мне не сказал. Я думал, он перестанет теперь со мной дружить, я бы не обиделся на него, все-таки из-за меня у него столько неприятностей было, но он, кажется, не перестал.

Наконец мне разрешили встать. Пришел дедушкин друг, постучал мне молотком по коленке, поводил перед глазами палочкой и разрешил.

Черви перестали есть. Все разом. Еще минуту назад они с хрустом разгрызали все зеленое, что попадалось им на пути, кроме самых толстых стеблей, и вдруг наступила тишина.

Огромные, каждый с мизинец взрослого человека, они беспокойно сновали по дну ящика. В последние дни они изменили цвет, теперь их тугие, без единой морщинки туловища казались налитыми жидким светлым янтарем. От их голов тянулись тончайшие нити золотого и белого цветов. Дядя посоветовал оторвать от веника несколько веточек и положить в ящик. Через несколько часов вся поверхность ящика и веников была покрыта блестящим шелком. Застыв на месте, черви, беспрерывно размахивая головами, оплетали все вокруг нежной вуалью.

Они продолжали прясть и при электрическом свете, и уже к ночи каждая гусеница была в полупрозрачном коконе, сквозь стенки которого еле различимо виднелась мерно раскачивающаяся голова, продолжающая оплетать его изнутри.

И только один червь продолжал блуждать по ящику, оставляя за собой золотую дорожку. Он так же, как и все остальные, мерно раскачивал головой с огромными траурными пятнами вокруг глаз, от него так же исходила бесконечная нить, но этот червь не останавливался, он прикрывал шелком все, что попадалось ему на пути, в том числе и чужие коконы.

- Наверное, они специально оставили одного этого, чтобы он разукрасил для них ящик, - сказал шепотом Адиль. Мы с ним полчаса уже сидели на корточках у ящика. - Чтобы бабочки, которые вылупятся из коконов, жили не в голом ящике.

- Как будто у них есть мозги?

- А чего же он не прячется, как другие, в кокон? Или же он получше место для себя выбирает, найдет и тоже запрячется в кокон?

- А может быть, - сказал я, - это такой специальный червь, который должен весь свой шелк потратить на украшение для всех остальных?

- По всей видимости, у этого червя какие-то нарушения нервной системы, сказал над моей головой дядя.

Мы до того увлеклись, что не заметили, как подошли дядя и тетя.

- Просто бездельник, - объяснила ему тетка. - Смотри, сколько он зря нити выпустил, на два конца хватило бы.

- Жалко его, - вдруг сказал Адиль, - все другие в бабочек превратятся, а он так и останется червем.

- Каждый кузнец своего счастья! - внушительно сказала тетя. Я так и знал, она не на червя этого несчастного смотрит, а на меня. Надоело мне все это!

- Пошли ужинать, - сказал дядя.

Ночью я проснулся и пошел на кухню.

Все в ящике было сплошь выстлано ровным слоем золотистого шелка. А над ним на блестящих нитях, переливающихся в свете лампы, висели разноцветные гирлянды коконов. Очень красиво! Как будто бы огромная зала с ковром, а над нею люстры из золота, серебра и хрусталя! А под люстрами продолжал размахивать головой последний оставшийся на свободе червь.

Мне стало холодно. Я притащил одеяло, завернулся в него и присел на скамеечку у ящика. Я сидел у ящика, смотрел на этого червя, который уже наполовину уменьшился в размерах, и думал о разных вещах. Вот тогда-то ночью я решил, что поеду к маме. Окончательно решил. Что значит "усыновили"? Я все-таки человек, а не кошка какая-нибудь. А может быть, мама и не хотела тогда, чтобы меня усыновляли?

Я проснулся, смотрю, совсем светло, а надо мной наклонился дядя. Он ни слова мне не сказал, только покачал головой. Тетка прибежала в халате н сразу же приложила ладонь к моему лбу.

- Температуры, кажется, нет, - хмуро сказала она.

- Отправляйся в постель, - сказал дядя.

- Я не хочу спать, - мне и вправду не хотелось. - Честное слово, я здесь очень хорошо выспался.

- Что мне делать с тобой? - сказал, дядя, он вздохнул и, присев рядом, обнял меня за плечи.

Червь перестал двигаться, теперь он не был похож на червя. Черный-пречерный, не больше фасоли, как будто кто-то бросил на шелковые коконы кусочек антрацита.