Михаил Ишков - Вольф Мессинг

• Название: Вольф Мессинг
• Автор: Михаил Ишков
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010
• ISBN: ISBN 978-5-17-063419-4, 978-5-271-25972-2, 978-5-4215-0136-7

Фокусник и гипнотизер, ясновидящий и прорицатель, Вольф Мессинг остался в истории XX века как один из самых загадочных людей. Он предсказал находящемуся в зените славы Третьему Рейху скорый конец в случае похода на Восток. Он в середине 1943 года с точностью до дня назвал дату победного окончания Великой Отечественной войны. Он задолго до смерти Сталина угадал месяц и год его кончины. Наконец, он мог не только видеть с закрытыми глазами, но и читать чужие мысли. Вольф Мессинг знал многие тайны ушедшего века, которые умерли вместе с ним. Но самой великой тайной был он сам, выходец из бедной еврейской семьи, — телепат и артист, гений и волшебник…

---

— Я должен подумать. Посоветоваться с Ханни.

— Конечно, дружище.

* * *

Я все выложил товарищу Рейнхарду — и про шпика, и разговор с Вайскруфтом. Он невозмутимо выслушал меня и как бы со стороны прокомментировал.

— Прекрасный образчик буржуазной демагогии.

— Это все, что вы можете сказать?! — возмутился я.

— Все уже сказано, товарищ Мессинг. Пора в дорогу.

— Я должен поговорить с Ханни!

— Этого только и ждет от тебя господин Вайскруфт.

— Чего?!

— Что ты приведешь его к Ханне. Вы не должны видеться до самой границы. Встретитесь в Варшаве. У нее будут твои документы, далее вы отправитесь как супружеская пара. Брак зарегистрируете в Москве. Желаю счастья, Вольф.

* * *

Была короткая теплая июльская ночь. Я сидел на балконе в плетеном кресле и разглядывал Луну. Искал воду в тамошних морях.

Воды не было. Была Земля, Германия, Берлин, последние трамваи, редкие прохожие, шуцман на углу Фридрихштрассе и Шарлоттенштрассе.

Каким образом Вилли овладел Ханной? Неужели так, как мы занимались любовью? Этот интерес обижал меня. Достойней забыть о словах Вилли. Этого требовали приличия, любовь, благородство и множество других «измов», окруживших меня, пытавшихся успокоить, однако обида не утихала. Еще оскорбительней казалась мысль, что я остался в дураках.

Этот мир оказался не таким простым, каким прикидывался.

Вилли был прав, я люблю драгоценные камни, мне нравится жить в достатке. Я предпочитаю, чтобы моя жена носила в животике моего ребенка, а не партийные документы, но и согласиться на предложение Вайскруфта было откровенной глупостью. Стоит только подписать контракт, и я уже не буду волен над собой. Очень скоро обнаружится, что помимо выступлений в казино, театрах и кабаре, мне придется выполнять кое-какие другие неприятные миссии. Мне будет не за что уважать себя. Это было ясно как день, ведь я уже лежал в гробу и мог с уверенностью, без всякой мистики, различить руны, которые вычерчивались на громадном лунном диске.

Что обещала мне Москва? Место в строю? Чувство локтя, а в перспективе возможность принять участие в грандиозном эксперименте, неизбежность которого я ощутил на собственной шкуре? Но и здесь все было не так просто. Эксперимент экспериментом, но я не мог отделаться от ощущения, что этот таинственный город только и ждал момента, чтобы изменить мне, как изменила любимая женщина. Эта мысль уверенно протаптывала дорогу, и чем глубже я вникал в смутную бездну грядущего, тем откровеннее вырисовывалась незамысловатая истина — чтобы уверенно чувствовать себя в Москве, я должен совершить предательство. Изменить себе. Или себя, что по сути одно и то же.

Что я знал о России, кроме того, что там царствуют большевики, люди там равны, свободны и счастливы, а все неурядицы, моря крови — это болезни роста.

Вспомнился русский матрос, навестивший Гуру Кальварию. Он обладал чудовищной силой, гнул пальцами медные пятаки. Неужели все русские способны гнуть пальцами монеты, пить водку, строить социализм, без жалости расправляться с классовыми врагами и готовить мировой пожар, который скоро будет раздут на горе всем буржуям?

Мне не было никакого дела до русских, но оказаться выброшенным из Германии и не найти приюта в России было страшно. Мне не давали голоса зовущих, каждый старался быть соблазнительным, прельщал. Страшно было поддаться им, ведь в какую сторону ни шагни, сразу угодишь в ловушку — стань таким, как я хочу. Долетел до меня и слабый, тоскливый призыв Ханни. Она думала обо мне, мечтала обо мне.

«Где ты, Вольф? Помнишь ли обо мне, любишь ли?..»

Я мысленно крикнул в ответ — помню, люблю!..

Она не услышала, она была далеко. Интересно, смогу ли я отыскать Ханни в миллионном городе? Предупреждение Рейнхарда относительно подспудного намерения Вайскруфта ко мне не относилось. Остерегаться следует обычным людям — тем, которые шумят, которых видно. Перед Мессингом стояла другая задача — способен ли я стать невидимкой? Хватит ли у меня сил превратиться в не-Мессинга?

Я не удержался от соблазна. Вышел из номера, спустился на первый этаж. Обозревая с площадки лестницы гостиничный холл, обнаружил двух подозрительных субъектов, читавших вечерние газеты. В двенадцатом часу ночи! Что если прикинуться мальчишкой, сопровождавшим гостей и пройти мимо них?

Я задержал дыхание, погрузился в сулонг и двинулся в их сторону. Прошел мимо, обогнул соседний столик и направился к выходу. Никто из низших жрецов полицейского управления не шелохнулся, не скосил глаза, не выдал себя учащенным биением пульса или усиливающимся потоотделением.

Мессинг вышел на улицу, свернул за угол, перевел дух. Эксперимент завершился успешно, можно было возвращаться. С другой стороны, судя по настойчивости, с какой Вилли атаковал меня, трудно представить, что на операцию выделили всего двух человек. Где же другие? Я направился в проулок, осмотрел темный двор. Так и есть, вон он, субчик. Торчит у черного выхода из ресторана? Есть еще и хозяйственный пандус, куда заезжают машины, но его можно и не проверять. Все ясно.

Это называется западня!

Если Вайскруфт и научился чему-то за те годы, что мы были знакомы, к его подчиненным это не относится. Интересно, сумеют ли они обнаружить, что я покинул номер и иду по улице? Если да, вскоре должна последовать суета, телефонные звонки, допрос персонала.

Минут двадцать я торчал возле гостиницы. В гостинице властвовала предсонная тишина, гасли окна. Вывод, полезный и для Москвы, — оказывается, я способен легко ускользнуть от слежки. Это был обнадеживающий итог — если люди Вайскруфта проворонили меня в гостинице, как им отыскать Мессинга в огромном городе?

Это предположение следовало немедленно проверить.

Я двинулся в сторону рейхстага. Никто не преследовал меня, в чем можно было легко убедиться. Улица, названная по имени старины Фрица,[33] просматривалась на большое расстояние, прохожих было мало. Признать в них охотников на такую крупную дичь как Вольф Мессинг, по меньшей мере, глупо.

Я ускорил шаг. Мысли Ханни долетали все отчетливее, исходили они с северо-западной стороны, из Моабита.[34] В них не было и следа незримой червоточинки, о которой упомянул Вайскруфт. Это обнадеживало, придавало неодолимую сладость зовущему из-за реки голосу. Перебравшись через Шпрее, я, ни на минуту не теряя бдительности, двинулся по набережной. Здесь было многолюдней, и все равно никаких следов скрытой угрозы.

На набережной я подхватил подвернувшееся такси и, указав направление, более уверенно двинулся на зов. Остановил машину, когда обнаружил, что Ханни где-то рядом. Вышел из такси и, заметая следы, направился в противоположном направлении. Свернув за угол, обнаружил, что ментальный голос заметно ослабел, затем прервался. Я постоял и, убедившись, что такси скрылось из вида, двинулся в обратную сторону.

Мессингу не надо было оглядываться, бросать взор на витрины, наклоняться, чтобы завязать шнурки на ботинках. Я замечал все, что происходило на сотню шагов вокруг. Я был волен делать в этом огромном городе все, что захочу. Даже обнять Ханни.

В Моабите ночные улицы были тусклы и невеселы. Редкие ночные заведения откровенно экономили на электрическом освещении, отчего город превратился в некое подобие кладбища. Очередное падение марки вогнало горожан в уныние, редкие прохожие походили скорее на тени, машины — на катафалки.

Властелином этого погоста был я, Вольф Мессинг, дрянной еврейский мальчишка, отказавшийся от веры отцов; вундерман, прибившийся к тевтонам, пролетариям и прочим научным работникам. Я мог, взяв за руку каждого зрителя, довести его до счастья. Я мог отыскать всеобщую радость и подарить ее всем, ощущавшим себя униженными и оскорбленными. В этом мне не было равных. У меня не было соперников! Где вы, следопыты и загонщики? Зачем вы попрятались, это бесполезно. Я разгляжу вас в любой подворотне, обнаружу в любой щели, усилием мысли заткну ваши грязные пасти. Выходите, не трусьте, покажите себя.

Я не заметил, как мой шаг стал упругим, равномерным. Я ступал в ногу с судьбой, в такт громыхавшей где-то поблизости американской джаз-банде. Не сразу до меня дошло, что я марширую под звуки ненавистного мне фокстрота, название которого напрочь испарилось из памяти. Когда Вольф осознал, под чью музыку марширует, меня охватила ярость — Вольф Мессинг не позволит так поступать с собой. Меня словно ударили ножом в сердце, боль была нестерпимой, и я вошел в неприметную дверь.

Подъезд был обычный, берлинский, какие устраивают в дешевых домах для рабочих. Сразу за вестибюлем обшарпанная стойка, за ней не менее ободранная и заплеванная лестница. За стойкой меня встретила чрезвычайно накрашенная дама, предложившая любые услуги за пятьсот миллионов марок.