Вероника Капустина - Март

• Название: Март
• Автор: Вероника Капустина
• Жанр: Русская классическая проза

---

Ляля работала в хорошей больнице, много и со вкусом оперировала. Она рано поняла: единственное, что не обманывает, это работа. Все честно: вложил силы - получил результат. Все было бы очень неплохо, если бы на Лялю не накатывали временами приступы неукротимого гнева, которые сопровождались учащенным сердцебиением и распирающим чувством в голове. Артериальное давление повышалось. Но главная беда была в том, что Ляле казалось, будто она должна, она заслуживает быть не здесь (собственная квартира,улица, операционная) и не с теми (родители, знакомые, пациенты, коллеги), а где и с кем - она и сама не понимала. И бог знает почему, сразу после таких приступов на память ей приходили Алеша с Олей. И она успокаивалась, и опять работала, работала и работала.

Оля и Алеша сидели на подоконнике и ждали завбиблиотекой, чтобы поговорить об Олином трудоустройстве. Алешин НИИ помещался в новом бетонном здании с огромными окнами.

- Надо, наверно, делать какие-то простые вещи, например, бегать по утрам, - вяло говорил Алеша.

- У меня бессонница, я засыпаю в три, утром я встать не могу, - устало отвечала Оля.

- Я тоже... засыпаю в три, - сказал Алеша, внимательно посмотрел на Олю и обнаружил то же выражение, каким его каждое утро встречало зеркало.

Сердце у Алеши забилось не хуже, чем у Ляли, которую в этот момент у нее в кабинете как раз скрутил очередной приступ, и сидела она, вцепившись в край стола и с ненавистью глядя на историю болезни больной Кусковой. И Алеша нарочито будничным голосом сказал:

- Ну, что ж, по утрам мы не можем, тогда давай бегать по вечерам.

- Давай, - сказала Оля, и ей стало так жарко, что на носу выступили капельки пота. Проклятое солнце, проклятый март, самый долгий, невразумительный, никчемный месяц года! От радости Оля как-то вся сгорбилась, осела и сказала: - Все равно ничего не выйдет...

Совершенно непонятно было, что должно выйти, но Алеша тоже очень обрадовался. Он отвернулся и смотрел в другую сторону, пока не пришла заведующая библиотекой. Ляля же, у себя в кабинете, за пять километров от НИИ, вдруг вспомнила, как накормила в детстве Алешку немытым яблоком, улыбнулась, перевела взгляд с фамилии "Кускова" на окно и глубоко вздохнула: вот и солнце! Вот уже и март, самый чудесный, самый важный месяц года. Давление упало, пульс нормализовался.

Если усталый поведет усталого, то... к обоим придет второе дыхание. Минут через двадцать медленного бега они действительно освобождались от усталости. Каждый из них полагал, что спасает другого. Кому вообще пришло бы в голову, что их надо спасать, когда, перейдя на шаг, порозовевшие и обветренные, они возвращались домой? Пара как пара. Он на положенную "голову" выше ее, и плечи у него не уже нормы, и бедра у нее не шире, чем надо, и лица мягкие. Один доктор, Лялин коллега, так говорил: "Лицо мягкое...", как будто это не лицо, а живот. Только движения у них были какие-то смазанные, без молодой оттяжки. Но положительная динамика, безусловно, была. Лучше бы им так и бежать без конца, не останавливаться, не садиться, и уж тем более, не ложиться.

Оля вытянула руку, потому что почувствовала, что от нее этого ждут, и... а вдруг не ждут? Оля, воспитанная на "Новой книге о супружестве" Нойберта, не знала, что ждут всегда. Алеша знал, что она не знает, и боялся ей сообщить. "Это потом, - думал он, - а сначала все должно быть как полагается..." И Оля отдергивала руку, а как полагается - не получалось. Ну, черт его знает, почему не получалось как полагается! Оля упорно не желала понимать, что происходит, вернее, чего не происходит, и от этого... их молчаливая нежность друг к другу нарастала, как тихое остервенение весеннего солнца. Не то чтобы они совсем не говорили об этом. Еще как говорили! Только об этом и говорили. Даже удивительно, как это столькими словами они умудрились не сказать простого и необходимого.

Ничего удивительного! Некоторым нравятся такие игры. Они получают от них извращенное удовольствие. Каждый считает себя ужасно виноватым, и это привязывает людей друг к другу не хуже общей венерической болезни. "Это ведь только он будет терпеть, что я..." - думает она, причем заметьте, что собственно "что я..." - никогда не додумывается. "Это ведь только она не станет презирать меня за..." - думает он. Так за что, собственно, она не станет презирать, а? Говорите, она неопытна и не знает, как себя вести? Да ведь на свете есть книги и помимо "Новой книги о супружестве". Не говоря уже о том, что есть подруги. Есть врачи, наконец. Да хоть я! Помочь им было бы очень несложно. Вся штука в том, что они не хотели, чтобы им помогли. Возможно, эти бури в стакане воды и добавляют остроты в пресную жизнь, но, ей-богу, наступает возраст, когда надо перейти от чтения романов и рассказов к медицинскому атласу. А иначе, все это - надуманное, ненастоящее, выморочное. Такова, скорее всего, была бы точка зрения Ляли, если бы она знала подробности. Но она видела только бегущих людей, сначала двоих, потом - одного, вернее - одну. Что до личной жизни самой Ляли, пожалуй, гораздо острее у нее были воспоминания о первой самостоятельно проведенной операции гнойного аппендицита, чем о первой близости с мужчиной. Алеша рывком натянул брюки и яростно дернул ремень. Эти два энергичных движения врезались Оле в память и даже снились потом. Что Алеша больше не ляжет с ней в постель - это она сообразила, но вот когда он перестал бегать, она удивилась. Неужели можно из-за этого расстаться? Их же нарочно родили и вырастили в этом доме, чтобы они потом могли поддерживать друг друга! Правда, с Лялей не совсем понятно. Ее-то зачем? Вероятно, в нагрузку. Олины мысли путались. И потом, что же, он больше никогда ее не обнимет? Оля несколько раз звонила и заходила, и встречала некоторое замешательство, жалобы на плохой сон, головные боли и слабость.

Оля продолжала бегать. Она оказывалась на месте встречи в когда-то условленный у них час, неприлично долго ждала, а потом бежала одна по их маршруту. Иногда она тихо плакала и плач дрожал от бега. Эти-то смешные прерывистые звуки и услышала Ляля, возвращаясь из магазина. Стоял уже сентябрь, но усталое солнце время от времени все же опрокидывало на Лялю порции энергии, прежде чем посадить ее на голодный зимний паек. Ляля с тяжелой сумкой и на каблуках легко догнала изрядно похудевшую и все-таки неуклюжую Олю в кроссовках. И сказала:

- Пошли ко мне. Чаю попьем.

Оля пошла. Еще как пошла! На Лялю хлынула, уже без перерывов и вздрагиваний, мощным потоком, вся история, кроме... кроме той ее части, о которой Ляля сама догадалась, спросив: "У вас отношения близкие?" и услышав в ответ: "Понимаешь, Ляля..."

- Во-первых, меня зовут Ольга, - резко перебила Ляля, которая уже давно вернула себе отнятое в детстве имя. - А во-вторых, всегда лучше знать правду: у него есть женщина. Я их видела. Ехали на соседнем эскалаторе. Поминутно обнимаются. Пока доехали вниз, успели обцеловать друг друга с ног до головы. Смотреть противно. Ладно, это неважно. У вас все равно ничего бы не получилось. Вы - два сапога на одну ногу. Не обижайся на меня. Кто еще, кроме меня, тебе это скажет! И не реви. Тебе еще не тридцать... - Последняя фраза, правда, получилась у Ляли какой-то неуверенной.

Ляле было очень жаль Олю. Как девочку с врожденным пороком сердца, которую вчера оперировали-оперировали, а в результате - то же самое, инвалид. А в терапии Ляля не сильна. Ее дело - резать. Наутро Оля проснулась с мыслью: "Я хочу, чтобы она умерла". Оля не испугалась. Злое утреннее, может, последнее в этом году солнце просачивалось в комнату, и Оля, лежа на спине и одеревенев от напряжения, радостно думала: "Я хочу, чтобы она умерла". Мысль накатывала и разбивалась в мелкие брызги: "Она не нужна, эта Ляля! Она нарочно живет, чтобы нам мешать. Все из-за нее и вышло. Ненавижу. Ее специально здесь родили. Хочу, чтобы она умерла..." И так далее. Голова закинута, подбородок поднят, слезы стекают куда-то в уши. Может быть, эта мысль и была самым решительным поступком в Олиной жизни. Но то ли вялые клетки ее мозга слабо излучали, то ли расхожее мнение, что злая мысль всегда ухитряется как-то выйти наружу и настигает жертву, как пущенная стрела, чушь собачья, только ничего такого не произошло. И хорошо, конечно. И правильно.

Так, ну что у нас дальше? Дальше - все! Прошло семь лет, начался новый жизненный цикл. Ляля вышла замуж, удачно или нет, сказать нельзя, потому что она сделалась героиней совсем другого рассказа, если все-таки допустить, что все мы вставлены в какие-то сюжеты. Работа действительно ее никогда не обманывала, и Ляля тоже платила ей верностью, но обеим это поднадоело. Алеша после смерти матери совсем перестал попадаться соседям на глаза, хотя никуда не переехал. Просто его не было. По крайней мере, для других. Доподлинно известно только одно: на женщине с эскалатора он не женился. Она так и проехала куда-то вниз, куда сползают все недодуманные сюжеты. Оля же еще долго бегала, и ее измученный взгляд кого пугал, кого смешил. Потом она перешла на ходьбу. Когда через несколько лет к ней присоединилась овдовевшая мама, они стали делать передышку на вокзальной скамейке. С Алешей Оля до вокзала никогда не добегала, так что это "ружье" не стреляет. А в остальном она осталась верна маршруту и сюжету. Оля где-то работает, не здоровается с Лялей, чего та просто не замечает. Оля пополнела, стала еще более неуклюжей... В общем, по всему видно, что в жизни ее продолжается март напрасный месяц, которому никогда не свести зиму с летом, человека с человеком, концы с концами.