Натаниель Готорн - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Натаниель Готорн
• Жанр: Историческая проза

Писатель Натаниель Готорн вместе с Эдгаром По и Вашингтоном Ирвингом по праву считается одним из создателей американской романтической новеллы. Главным объектом своих новелл Готорн считал не внешние события и реалии, а сердце и душу человека, где Добро и Зло ведут непрерывную борьбу.

---

— Кто этот дерзкий юнец? — спросил капитан Лэнгфорд, по-прежнему стоявший рядом с доктором Кларком. — Если он в здравом уме, его наглость заслуживает палок; если же это помешанный, следует оградить леди Элинор от подобных выходок в будущем, посадив его за решетку.

— Этого юношу зовут Джервис Хелуайз, — отвечал доктор, — он не может похвалиться ни богатством, ни знатностью — словом, ничем, кроме ума и души, которыми наделила его природа. Он служил одно время секретарем при нашем колониальном посреднике в Лондоне и там имел несчастье повстречать леди Элинор Рочклиф. Он влюбился в эту бессердечную красавицу и совершенно потерял голову.

— Надобно было с самого начала не иметь головы на плечах, чтобы позволить себе питать хоть малейшую надежду, — заметил английский офицер.

— Быть может, и так, — произнес доктор, нахмурясь. — Но скажу вам искренне — я усомнюсь в справедливости небесного судьи, если эта женщина, так горделиво вступающая теперь в дом губернатора, не познает когда-нибудь самое жестокое унижение. Сейчас она стремится показать, что она выше человеческих чувств; отвергая то, что создает между людьми общность, она идет наперекор велениям Природы. Увидим, не предъявит ли эта самая природа в один прекрасный день своих законных прав на нее и не сравняет ли ее долю с долей самых жалких!

— Этого не случится! — в негодовании вскричал капитан Лэнгфорд. — Ни при жизни ее, ни после того, как она обретет покой на кладбище своих предков!

Спустя несколько дней губернатор давал обед в честь леди Элинор Рочклиф. Самым именитым особам в колонии были составлены письменные приглашения, и посланные губернатора поскакали во все концы, чтобы вручить адресатам пакеты, запечатанные сургучом на манер официальных донесений. Приглашенные не замедлили прибыть, и Губернаторский дом гостеприимно распахнул свои двери богатству, знатности и красоте, которые в тот вечер были представлены столь обильно, что едва ли стенам старинного здания доводилось когда-либо видеть такое многочисленное и притом такое избранное общество. Без боязни удариться в дифирамбы это собрание можно было бы назвать блистательным, потому что, в согласии с модой того времени, дамы красовались в обширных фижмах из богатейших шелков и атласов, а мужчины сверкали золотым шитьем, щедро украшавшим пунцовый, алый или небесно-голубой бархат их кафтанов и камзолов. Последнему виду одежды придавалось чрезвычайно важное значение: он почти достигал колен и обычно бывал расшит таким множеством золотых цветов и листьев, что на изготовление одного такого камзола порой уходил целый годовой доход его владельца. С нашей нынешней точки зрения — точки зрения, отразившей глубокие изменения в общественном устройстве, — любая из этих разряженных фигур показалась бы просто нелепой; но в тот вечер гости не без тщеславия ловили свои отражения в высоких зеркалах, любуясь собственным блеском на фоне блестящей толпы. Как жаль, что в одном из зеркал не застыла навеки картина этого бала! Именно тем, что было в нем преходящего, такое зрелище могло бы научить нас многому, о чем не следовало бы забывать.

И не досадно ли, что ни зеркало, ни кисть художника не донесли до нас хотя бы бледного подобия того, о чем уже упоминалось в этой истории, вышитой мантильи леди Элинор, наделенной, по слухам, волшебной властью и всякий раз придававшей ее владелице новое, невиданное очарование. Пусть виной этому мое праздное воображение, но загадочная мантилья внушила мне благоговейный страх — отчасти из-за магической силы, которую ей приписывали, отчасти же потому, что она вышивалась смертельно больной женщиной и в фантастически сплетающихся узорах мне чудились лихорадочные видения, преследовавшие умирающую.

Как только был закончен ритуал представления, леди Элинор удалилась от толпы и осталась в немногочисленном кругу избранных, которым она выказывала более благосклонности, чем прочим. Сотни восковых свечей ярко озаряли эту картину, выгодно подчеркивая ее живописность; но леди Элинор, казалось, не замечала ничего; порой в ее взгляде мелькало скучающее и презрительное выражение; однако от собеседников оно скрывалось за личиной женского обаяния и грации, и в ее глазах они неспособны были прочесть порочность ее души. А прочесть в них можно было не просто насмешливость аристократки, которую забавляет жалкое провинциальное подражание придворному балу, но то более глубокое презрение, что заставляет человека гнушаться общества себе подобных и не допускает даже мысли о том, чтобы можно было разделить их веселье. Не знаю, в какой мере позднейшие рассказы о леди Элинор подверглись влиянию ужасных событий, вскоре последовавших; так или иначе, тем, кто видел ее на балу, она запомнилась страшно возбужденной и неестественной, хотя в тот вечер только и разговоров было, что о ее несравненной красоте и неописуемом очаровании, которое придавала ей знаменитая мантилья. Более того, от внимательных наблюдателей не ускользнуло, что лицо ее то вспыхивало жарким румянцем, то покрывалось бледностью, и оживленное выражение сменялось на нем подавленным; раз или два она даже не смогла скрыть внезапно охватившей ее слабости, и казалось, что она вот-вот лишится чувств. Однако всякий раз она, нервически вздрогнув, овладевала собою и тут же вставляла в разговор какое-нибудь живое и остроумное, но весьма ядовитое замечание. Слова ее и поведение были настолько необъяснимыми, что должны были насторожить всякого мало-мальски разумного слушателя; в самом деле, при виде ее странного, бегающего взгляда и непонятной улыбки трудно было удержаться от сомнения в том, действительно ли она говорит то, что думает, а если так, то в здравом ли она уме. Понемногу кружок гостей, центром которого была леди Элинор, начал редеть, и скоро там осталось только четверо мужчин. Эти четверо были капитан Лэнгфорд, уже знакомый нам офицер; плантатор из Виргинии, прибывший в Массачусетс по каким-то политическим делам; молодой англиканский священник, внук британского графа; и, наконец, личный секретарь губернатора, чье подобострастие снискало ему некоторую благосклонность леди Элинор.

Время от времени в зале появлялись губернаторские слуги в богатых ливреях, разносившие на огромных подносах французские и испанские вина и легкие закуски. Леди Элинор, отказавшись даже от капли шампанского, опустилась в глубокое, обитое узорчатой тканью кресло с видом крайнего утомления, причиненного то ли царящей вокруг суетой, то ли тем, что все это зрелище ей смертельно наскучило. На мгновение она забылась и не слышала ни смеха, ни музыки, ни голосов; и в это время какой-то молодой человек приблизился к ней и преклонил перед ней колено. В руках он держал поднос, на котором стоял серебряный кубок чеканной работы, до краев наполненный вином; и юноша преподнес ей этот кубок с таким благоговением, словно перед ним была сама королева, или, вернее, с таким молитвенным трепетом, как если бы он был жрецом, творящим жертвоприношение своему идолу. Почувствовав, что кто-то прикоснулся к ее одежде, леди Элинор вздрогнула, открыла глаза и увидала юношу с бледным, искаженным лицом и спутанными волосами. Это был Джервис Хелуайз.

— Отчего вы докучаете мне своими преследованиями? — сказала она усталым голосом, но с меньшею холодностью, чем обыкновенно. — Говорят, я виновата перед вами — я заставила вас страдать.

— Пусть небо судит об этом, — отвечал Хелуайз торжественно. — Но во искупление вашей вины, леди Элинор, если вы можете быть виновны передо мною, и во имя вашего блага на этом и на том свете умоляю вас отпить глоток священного вина и передать кубок по кругу. Пусть это послужит символом того, что вы не отрекаетесь от своих смертных братьев и сестер: ведь всякого, кто презрит себе подобных, ждет участь падших ангелов!

— Где этот безумец украл священный сосуд? — воскликнул молодой пастор.

Внимание гостей немедленно обратилось на серебряный кубок; тотчас признали в нем сосуд для причастия, принадлежащий Старой Южной церкви; и, разумеется, он был наполнен до краев не чем иным, как священным вином!

— Уж не отравлено ли оно? — произнес вполголоса секретарь губернатора.

— Выплесните его в глотку этому негодяю! — свирепо вскричал виргинец.

— Вышвырните его вон! — воскликнул капитан Лэнгфорд, грубо хватая за плечо Джервиса Хелуайза; от его резкого движения священный кубок опрокинулся, и вино брызнуло на мантилью леди Элинор. — Вор он, глупец или безумец, невозможно долее оставлять его на свободе!

— Прошу вас, джентльмены, не будьте жестоки к моему бедному поклоннику, произнесла леди Элинор с чуть заметной утомленной улыбкой. — Можете удалить его отсюда, если вам непременно этого хочется; он не вызывает в моем сердце никаких чувств, кроме одного только желания смеяться, — а ведь, по совести говоря, мне полагалось бы проливать слезы при виде зла, которое я причинила! Но пока окружающие пытались увести несчастного юношу, он вырвался от них и бросился к леди Элинор с новой, не менее странной просьбой. С безумной страстностью он стал заклинать ее сбросить со своих плеч мантилью, в которую она после происшествия с вином закуталась еще плотнее, как бы желая совершенно спрятаться в ней.