Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3

• Название: Падение царского режима. Том 3
• Автор: Павел Щёголев
• Издательство: Государственное издательство
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1925

Третий том "Падения царского режима", изданный в 1925 году, содержит материалы Комиссии Временного правительства по расследованию должностных преступлений высших деятелей царского режима, а именно, допросы: начальника С.-Петербургского охранного отделения А. В. Герасимова, начальника дворцовой охраны А. И. Спиридовича, дворцового коменданта В. Н. Воейкова, министра внутренних дел Н. А. Маклакова, заведующего охраной Распутина М. С. Комиссарова, директоров департамента полиции П. Г. Курлова и М. И. Трусевича, ближайшего друга царской семьи и Распутина А. А. Вырубовой, товарища министра внутренних дел С. П. Белецкого, председателя совета министров И. Л. Горемыкина, поклонницы Распутина О. А. Лохтиной, вице-директора департамента полиции, позже члена совета по делам печати и председателя петроградского комитета по делам печати, ещё позже члена совета министра внутренних дел С. Е. Виссарионова, а также показания члена 3 и 4-й государственной думы меньшевика Н. С. Чхеидзе.

---

Маклаков. — Я сказал, что это становится притчей во языцех, все об этом говорят. Мне кажется, раз он говорит, что так предан престолу, то долг его заключается в том, чтобы беречь престол. Государь сказал: «я с ним переговорю» и оставил доклад у себя.

Председатель. — И вы не настаивали?

Маклаков. — Нет, я больше не говорил об этом. Что же мне было еще говорить?

Председатель. — Настаивать, выйти в отставку, добиться, чтобы позор, который падал не только на главу верховной власти и его семью, но и на все государство, где вы были министром внутренних дел, чтобы этот позор снять с России.

Маклаков. — Это уже сколько говорили. Но ему необычайно верили.

Председатель. — А в области ваших поступков?

Маклаков. — Я говорю: я счел долгом доложить об этом.

Председатель. — Это не поступок. Должно быть какое-нибудь действие со стороны министра внутренних дел. Ведь это же позор для России.

Маклаков. — Действия и не могло быть, потому что как раз вскоре после этого я сам ушел.

Председатель. — Но все-таки, между маем и 5 июля прошло два месяца. Я не знаю, как можно мириться с этим, в особенности человеку ваших взглядов. Хотелось бы знать, как министр внутренних дел ваших убеждений мог терпеть такое позорное пятно на громадной государственной постройке? Ведь страна и глава верховной власти — это связано.

Маклаков. — Вы об этом сейчас судите с точки зрения последних дней. В то время, в 1915 году, Распутин такой роли не играл, и не было ничего, кроме скандалов, самого обыденного, очень скверного, но совершенно не политического пошиба. Я в то время не могу указать ни одного назначения. Сколько раз он обращался с просьбами о назначении, эти записки мы все получали и, бывало, друг другу показывали, но никаких назначений не было. А в последнее время, действительно, потому что новые люди были…

Председатель. — Вы изложили свой политический взгляд, которого вы держались и в бытность вашу министром внутренних дел и после, в связи с кружками. Вы сказали, что вы стояли за единую правую политику; во время отсутствия политики, вы стояли за единое правое министерство. Но как вы, отстаивая эти взгляды, относились к тому, что вся страна, — а вы говорили, что было правление большинства, — что вся страна этого не хочет, что вся страна считает это невозможным? С другой стороны — как вы относились к тому, что проводило правительство? Вам хотелось вести систематическую правую политику, вразрез со страной, в тот момент, когда страна, а не кучка министров, вела колоссальную войну. Как вы, министр внутренних дел и член государственного совета, относились к этим вопросам?

Маклаков. Относительно этих вопросов, именно в начале войны, тут был известного рода перелом, не только в моих собственных взглядах…

Председатель. — Я говорю не про начало войны, а про течение войны вплоть до последних моментов. Мы бросили факты и обратились в область ваших взглядов, как государственного деятеля, ибо министр внутренних дел и член государственного совета, является государственным деятелем.

Маклаков. — С самого начала моего вступления, как я вам уже докладывал, я все думал, что страна совсем не выражается в настроениях, которые всегда набегали в Петроград. Я думал, что все то, что волнует верхи, не касается большинства России; не городов, а массы, 90% населения. Это — по первоначальной моей службе; а потом, в начале войны, уже весь совет министров значительно изменил свой взгляд. То, что я говорю, может быть, покажется вам невероятным и неправдоподобным, мне трудно доказать это внешними (хотя, во всяком случае, многочисленными) фактами, но значительное изменение произошло; в начале войны весь совет министров, не исключая меня, решил, что все политические разлады и споры должны быть оставлены в стороне. Я должен сказать, что шло так до 1915 года, т.-е. до половины 1915 года, по крайней мере, у меня не осталось никаких тяжелых воспоминаний, которые часто бывали результатом разлада между тем, что делаешь, и тем, что кажется надо было делать по настроению большинства; а в 1915 году пошли довольно определенные настроения. Был целый ряд фактов. Между прочим, в конце 1914 года, у меня произошел разговор с председателем государственной думы, Родзянко, если не ошибаюсь, после отступления с Карпат, когда не хватало сапог для армии; Родзянко хотел созвать съезд из председателей губернских земских управ, по этому поводу приехал ко мне, и я ему на это возразил… Я на этом факте останавливаюсь, потому что он ярко показывает, как понемногу обострилось лезвие, которого вначале, в сущности не было. Я высказался, что съезд председателей губернских земских управ в думе, под председательством председателя государственной думы, по вопросам снабжения армии, представляется для меня не прецедентом вовсе, а просто — конструкцией совершенно непонятной; не будет ли ему угодно принять участие в этом съезде и отдать его под председательство либо военного министра, либо главного интенданта; но чтобы не связывать этим съездом думу с председателями губернских земских управ, как фронтон со зданием, если можно так сказать.

Председатель. — Отчего же не связать думу, хотя и несовершенную по своей форме, со страной, хотя и представленной несовершенными представителями, потому что это представители цензовые? — Вы немного уклонились в сторону от моего вопроса. Мой вопрос заключается в том, как вы, проводя правые идеи, в качестве министра внутренних дел и члена государственного совета, относились к тому, что страна этого не желает? Вы начали было на это отвечать и сказали: «по-моему, страна безмолвствовала». Но тогда, позвольте мне вас спросить, как же вы отнеслись к тому, что не безмолвствовала представительница страны, хотя и несовершенная, хотя и по цензовому началу выбранная, но, тем не менее, гораздо лучше представлявшая ее мнение, чем министры, назначенные Распутиным или разными кружками? Как вы относились к тому, что кричала страна? Вы даете нам объяснения не только по вашим взглядам 1915 года, а и 1916 года, когда уже все было ясно. Страна отвергает это течение — вы на нем настаиваете. Страна ведет войну — вы настаиваете на своем в тот момент, когда страна подверглась нашествию неприятеля, когда неприятель имеет успех, и целый ряд губерний им занят. В последние месяцы 1916 года вы остаетесь на позиции тех, которых вы считаете вымирающими, своего рода зубрами, последними могиканами, как вы говорите; мне интересно, как все это улеглось в вашей голове?

Маклаков. — Мне трудно ответить на это. Если судить по тому, как это выражалось в государственном совете, — я всего два раза говорил там. В комиссии я принимал участие в самой безразличной — в финансовой.

Председатель. — Будем говорить не о ваших речах, а о вашей политике.

Маклаков. — Я должен сказать, что я всегда голосовал, как мне казалось лучше. И должен сказать, что всегда был в меньшинстве. Бывали случаи, что я был совершенно в единственном числе.

Председатель. — Мне интересно знать, как вы относились к основному вопросу, к возможности проводить, быть может, самое совершенное, самое справедливое, однако, представляющееся вам отжившим, вразрез со страной в то время, когда неприятель в нее вторгся?

Маклаков. — Мне не приходилось принимать никакого активного участия. А если я высказывался, — audiatur et altera pars;[*] мне кажется, что из всех мнений, слева и справа, преобладает то, которое является наиболее многочисленным…

Председатель. — Какое же многочисленное, когда вы знаете по опыту совета министров, что иной раз и без думы законом, во всяком случае, действующей нормой, становился взгляд меньшинства, утвержденный бывшим главой верховной власти?

Маклаков. — За все время, что я знаю, только один журнал, где мнение меньшинства было утверждено. Это об учреждении министерства здравия.

Председатель. — Вы не отвечаете на мой вопрос. Что вы скажете по поводу той мысли, что борьба с народом в момент внешней борьбы его с врагом, есть, в сущности, благоприятствование неприятелю? Если вы хотите благоприятствовать, — это другое дело, но реально — это есть благоприятствование неприятелю. Вы помните 1915 год, отступление, которое гасит немецкие снаряды своей кровью, когда гибнут тысячи людей, и вы ни на минуту не покидаете своей политики; вы стоите на ней и в 1916 году, когда ряд городов российского государства занят неприятелем. Не говорите о ваших голосованиях, не говорите о ваших речах, ответьте на основной вопрос, — как можно итти вразрез со страной, хотя бы представленной думой, говорящей, кричащей, как можно в такой момент итти вразрез со страной? Как это сочетается с тем, что враг у порога? Вам приходилось не только думать, но и высказываться по вопросу о войне. Я бы хотел от вас получить ответ на мой основной вопрос, потому что мы потом перейдем к частностям, а это самое главное.