Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3

• Название: Падение царского режима. Том 3
• Автор: Павел Щёголев
• Издательство: Государственное издательство
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1925

Третий том "Падения царского режима", изданный в 1925 году, содержит материалы Комиссии Временного правительства по расследованию должностных преступлений высших деятелей царского режима, а именно, допросы: начальника С.-Петербургского охранного отделения А. В. Герасимова, начальника дворцовой охраны А. И. Спиридовича, дворцового коменданта В. Н. Воейкова, министра внутренних дел Н. А. Маклакова, заведующего охраной Распутина М. С. Комиссарова, директоров департамента полиции П. Г. Курлова и М. И. Трусевича, ближайшего друга царской семьи и Распутина А. А. Вырубовой, товарища министра внутренних дел С. П. Белецкого, председателя совета министров И. Л. Горемыкина, поклонницы Распутина О. А. Лохтиной, вице-директора департамента полиции, позже члена совета по делам печати и председателя петроградского комитета по делам печати, ещё позже члена совета министра внутренних дел С. Е. Виссарионова, а также показания члена 3 и 4-й государственной думы меньшевика Н. С. Чхеидзе.

---

Трусевич. — В общем я припоминаю, что такое дело было.

Председатель. — Что вам докладывали об этом деле? Вы не отвергаете, что вам докладывали?

Трусевич. — Вероятно, докладывали. Безусловно.

Председатель. — Докладывали вам это дело в момент его открытия?

Трусевич. — Вероятно, если мне докладывали, то стереотипно, как и все докладывали: что получены начальником охранного отделения сведения о том, что то-то и то-то замышляется. Меня детали не интересовали. Меня интересовало одно: поставить розыскное дело так, чтобы можно было предупредить убийство. А как это дело выполнялось технически, это меня не касалось.

Председатель. — Что вам известно по делу об убийстве Карпова агентом полиции Петровым?

Трусевич. — Когда это было?

Председатель. — В декабре 1908 года.

Трусевич. — Конечно, мне было известно, что совершено убийство. Не помню, когда мне стало это известно, во всяком случае, не тогда, когда это подготовлялось. Я не помню, кто заменил Карпова.

Иванов. — Это было 8 декабря 1909 года.

Трусевич. — Я могу только предположительно говорить.

Иванов. — А не припоминаете ли вы тех обстоятельств, при которых некто Петров, по кличке Южный, — была еще кличка Филатов, — был приглашен в Петербург в качестве агента из Саратова?

Трусевич. — Не помню.

Иванов. — Не помните, чтобы вам была прислана от начальника саратовского охранного отделения Семигановского телеграмма о том, что имеется очень серьезный агент, который может сообщить сведения государственной важности?

Трусевич. — Не помню.

Иванов. — Он был осужден на каторжные работы, и перед вами был возбужден вопрос, нельзя ли как-нибудь освободить его, получить от вас разрешение на устройство ему побега?

Трусевич. — Не помню.

Иванов. — Не помните, что тут принимал участие Курлов? Это очень серьезная обстановка.

Трусевич. — Я не знаю. Думается мне, что едва ли я давал согласие на это, если он, действительно, был осужден.

Председатель. — Нужно будет установить это.

Иванов. — Телеграмма была на ваше имя. Потом была дополнительная бумага, поступившая 9 марта. Телеграмма была до вашего ухода.

Трусевич. — Не помню. Я должен вот что сказать, — это, может быть, имеет отношение: я не помню, когда был приказ о моем назначении.

Председатель. — Тут вопрос в днях.

Иванов. — Телеграмма была получена раньше, а затем 9 марта была получена бумага.

Трусевич. — Мы бы тогда могли установить совершенно определенно. Я должен сказать, что фактически я сдал должность раньше приказа о моем назначении — недели за три, потому что я был совершенно болен. Если тут есть какие-нибудь резолюции, — вероятно, это ген. Курлова. Все это можно установить.

Иванов. — Это было за несколько дней до 9-го, но телеграмма была послана на ваше имя. Конечно, вы могли ее не получить.

Трусевич. — На телеграмме должна быть резолюция. Кем она сделана?

Щеголев. — Суть в том, что этот жандармский полковник Семигановский на ваш запрос доводит до вашего сведения, что этот Петров — человек, осужденный на каторжные работы и бежавший из вятской тюрьмы, испрашивает у вас разрешения на принятие его сотрудником, на условии, что ему будет устроен побег. Вы начинаете телеграфировать Семигановскому. Сначала предполагаете, нельзя ли взять от него откровенные показания, а затем представить его на помилование. Но этот жандармский офицер телеграфирует вам, что на эти условия данное лицо не идет. Итак, подведомственное вам лицо доносит, что в его руках находится бежавший из каторги, и вы, вместо того, чтобы сделать какое-нибудь определенное указание, считаете возможным рассуждать о том, можно ли ему устроить побег или нет.

Председатель (обращаясь к Щеголеву). — Может быть это не относится к М. И. Трусевичу?

Щеголев. — Нет, эта телеграмма относится к М. И. Трусевичу.

Трусевич. — Этот Петров был арестован?

Иванов. — Он бежал из Вятки и был арестован.

Трусевич. — Значит, он не был освобожден. Мне Павел Елисеевич напомнил.[*] Кажется, я делал такое распоряжение и кажется, ставил вопрос ребром: никакого освобождения, пускай даст объяснения. Ведь каждый может заявить, что он желает сделать государственное разоблачение и, на этом основании, будет просить освобождения. Пускай объяснит откровенно, — тогда видно будет. Если заслуга будет чрезвычайная, то можно будет возбудить вопрос о помиловании. Это характерный случай моего отношения к этим вопросам. Мне чрезвычайно интересно было бы установить, какого числа был приказ.

Председатель. — Приказ был 9 марта. Это по официальным данным.

Трусевич. — Я дела по фамилии никогда не могу припомнить, а по деталям припоминаю, что я совершенно отказал в освобождении его, я хотел бы спросить вас: собственно говоря, следствие ведется на основании улож. о наказ. или уголовн. улож. со всеми постановлениями общ. части этих кодексов? В смысле совокупности давности все это применяется?

Председатель. — Да, пока все это применяется.

Трусевич. — Или, может быть, создаются какие-нибудь новые карательные нормы, которые могут быть применены?

Председатель. — Комиссия действует на основании существующих законов, а есть ли такие предположения или нет, — это нам неизвестно. Скажите пожалуйста, вы производили расследование по поводу действий Курлова? Мы не будем касаться того, что выражено в вашем докладе. Нам бы хотелось спросить вас изустно, в нескольких словах, как вы, ревизовавший дело об убийстве Столыпина, относились к участию в этом деле Спиридовича, Кулябко и самого Курлова?

Трусевич. — Я не знаю, у вас был всеподданнейший доклад или черновик?

Секретарь. — Все производство.

Трусевич. — Мне задача была поставлена весьма узкая. В конце концов, это было производство расследования, по поводу убийства Столыпина, организации охраны его величества и высших должностных лиц в Киеве. Для меня, конечно, это было самое тяжелое дело, какое только выпадало на мою долю, потому что это был, можно сказать, вихрь предположений. Высказывались и крайние предположения — о злоумышлении убийства Столыпина ген. Курловым; другие говорили, что абсолютно ничего нет, что это просто примазка Кулябки.[*] В этих пределах надо было найти ту точку, которая отвечала действительности. Было давление со всех сторон, но я считаю, что мы провели это дело довольно удачно. Ни в одну из крайностей не впали, а выяснили хорошую середину, которая дала основание для предания Курлова и его помощника суду за бездействие и превышение власти. Два обвинения было. Надо сказать, что обвинение было поставлено в государственном совете совершенно в соответствии с моим всеподданнейшим докладом. Хотя потом было произведено предварительное следствие сен. Кузьминым,[*] но я старался вести расследование настолько объективно, а это не особенно часто бывает, что административное расследование вылилось в то самое обвинение, которое было в постановлении государственного совета. Я тогда лечился. Меня вызвали, не спрашивая моего согласия, как сенатора. Я явился и выяснил вопрос относительно того, какова моя задача, затем сразу обратился в департамент полиции и взял там дело. При этом оказалось, что департамент полиции был устранен от участия в этом киевском деле. Затем я отправился в Киев. Курлов и Веригин находились в Петербурге, Кулябко был в Киеве, а Спиридович в Ливадии, и мне приходилось разбрасываться. В Киеве я явился в охранное отделение и отобрал все документы. Затем приступил к допросу Кулябка. Кулябко давал крайне сбивчивые показания, и все вертелось на вопросе, был ли осведомлен Курлов о том, что агент Богров был допущен в театр. Я установил, что он еще два раза был в толпе, в которой находился Столыпин. Кулябко после упорных, с его стороны, запирательств все-таки признал это. Я боялся, главным образом, что Кулябко свалит вину на Курлова и прикроется его приказанием. Поэтому, надо было вести дело чрезвычайно осторожно. В моем протоколе, я думаю, заметно, что в конце концов я вывел его на эту дорожку, мне стало ясно, что Курлов был осведомлен об этом. По отношению к Кулябке была обнаружена растрата с подлогом. Это дело было выделено и направлено, и он был осужден. Затем, относительно Курлова, было установлено, что Курлов был осведомлен о том, что агент был допущен в театр. Дело было поставлено чрезвычайно неудачно, проверки не было никакой. Я сам установил целый ряд фактов, которыми можно было проверить все заявления этого Богрова. Припоминаю, что там какой-то Николай у него на квартире сидел. Оказывается, там была прислуга, к которой один из филеров ходил в гости, и самое пребывание этого Николая в квартире можно было проверить 20 раз. И было бы обнаружено, что эта была сплошная ложь со стороны Богрова. Это я поставил в вину Кулябке.