Мустай Карим - Деревенские адвокаты

• Название: Деревенские адвокаты
• Автор: Мустай Карим
• Жанр: Русская классическая проза

---

Бей, каблук, назло беде,

Сунул нос я к Сагиде,

А теперь свою красу

В кулаке домой несу!

На базар, Нажип, ступай,

Нос покрепче покупай,

Нос крючком - небось тогда

Сразу клюнет Сагида!

Нос и шея - вот и вся

Красота, как у гуся.

За любовью зря погнался

Сам же с носом и остался!

Но и припевки эти скоро забылись. Песенки и анекдоты про мужскую дурость и оплошность отчего-то вкус теряют быстро. Это про женщину - коли зацепилось, так уж на всю жизнь, не отдерешь. Да, частушка забылась, но прошло время, и отголосок ее вернулся.

ТАЛАК! ТАЛАК! ТАЛАК!

Халфетдина ранило под Варшавой, снарядом оторвало левую ногу по самое колено. На деревянной ноге и с солдатским крестом на груди вернулся он домой. Стараясь не стучать деревянной култышкой, вошел тихонько в дверь и замер. Хлопотавшая возле печки за занавеской Сагида дверного скрипа не учуяла.

- В этом доме калек принимают? - сказал осевшим голосом муж и опустил солдатский сундучок на пол.

- Халфетдин! - вскрикнула жена. Еще не увидев, она узнала его. Халфетдин! - Бросилась, прильнула к мужу. - Ты ли это? Господи, живой, здоровый! Господи! От радости ведь умру! - всхлипывала она и терлась лицом о грудь мужа.

Услышав, что мать сейчас умрет, игравший на полу четырехлетний их сынишка пустился в рев. Только тогда Сагида оторвалась от Халфетдина и взяла ребенка на руки. Мальчишка барахтался, отбивался изо всех сил, но она сунула его в отцовские объятия.

- Сынок, это ведь твой отец! Не плачь! Смотри, и усы есть! Как на карточке.

Мальчик тут же затих. Откинулся чуть и с размаху тонкими ручонками обнял отца за шею, и так крепко сжал, что от тоски и блаженства тот чуть не застонал.

- Живой-здоровый, целый-невредимый! - радостно причитала жена.

- Нет, Сагида, не целый, не здоровый, видишь, на одну ногу убавился.

Но Сагида на ногу даже не посмотрела.

- Пусть! Зато сам весь целый. Сын целехонек. Я цела. Все трое целые и вместе. - Она засмеялась. - С ума ведь сойду, господи!

Доволен был Халфетдин, Дом, хозяйство, живность-скотина - все в сохранности. Женой налюбоваться не мог. Расцвела, налилась, вызрела - вот какая славная жена ждала его!

Короткими летними ночами он даже лампу гасить не давал.

- Душа не сыта, на лицо твое никак не нагляжусь, - говорил он. Проснусь и смотрю...

- Уж будто... - отвечала Сагида, очень этим довольная. Муж в дом благо в дом. Даже огонь в очаге забился

веселей. С первого же дня деревянная нога уверенно, по-хозяйски переступила через порог. Плотнику - что? Плотнику - были бы руки целы. Со страхом, с чувством своей убогости вернулся солдат домой, а теперь вздохнул спокойно. Потому что жена не жалела, не утешала его. Отстегивая ремень, которым деревянная култышка пристегивается к ноге, Сагида шутила: "Ну-ка, отпряжем скакуна". - "Скакун-то скакун, только сам не скачет", - отвечал принявший шутку Халфетдин. Когда жена мыла ноги мужу, ласково гладила культю: "Батыр ты мой..."

И вдруг вся эта жизнь верх дном пошла... чуть было не пошла.

Халфетдин ковылял на своей деревяшке с Совиной улицы и, как на грех, наткнулся на вора Муратшу. Тот о житье-бытье даже не спросил, сразу выложил:

- Пока тебя не было, тут у нас всякие красивые песни насочиняли. Слышал, наверное?

- Нет, не слыхал. Какие песни?

- Как же так, все слышали, один ты не слышал?

- Не знаю. Не помню, - насторожился солдат.

- Тогда, пожалуй, напомню. Вот эта.

На базар, Нажип, ступай,

Нос покрепче покупай,

Нос крючком - небось тогда

Сразу клюнет Сагида!

- Тьфу! Наушник! Ничуть не изменился. Все тот же подлый Муратша. - И пошел Халфетдин своей дорогой, через несколько шагов обернулся, сплюнул еще раз: - Злыдень!

- Не я эту песню выдумал, не я распевал, и жену твою не я обольщал, хихикнул вслед вор. - Иди, хромай, служба царская...

Но сомнение в солдатское сердце запало; пока до дому дохромал, из той искорки уже разгорелся пожар. Мнительному человеку много ли надо? Всякие безобразные виды разыгрались перед глазами. "Греховные-то дрожжи кстати пришлись, сдобная стала, в глазах вожделение горит", - со злобой подумал он про жену.

Когда еще парнями были, Халфетдин на Ишбаевском лугу застал Муратшу ворующим чужое сено и избил его так, что тот неделю ходил с заплывшими глазами. Вот ведь когда должок-то вернул!.. А солдат давно об этом забыл.

Домой Халфетдин явился чернее тучи. Простукал через сени, вошел и молча сел на лавку. Дома была одна Саги-да. Мальчика недавно бабушка увела к себе.

- Что случилось, Халфетдин? Ощетинился весь...

- Ничего не случилось.

- Ну, коли так...

- Со мной ничего не случилось. Меня никто не соблазнял. А вот тебя...

- О чем ты, Халфетдин?

- "Сразу клюнет Сагида..." Вот о чем.

- Ах, вон оно что! - покачала головой Сагида. - Донесли, значит? - она коротко рассмеялась.

- Не кудахтай, беспутница!

- Халфетдин!

- Молчи!

- Нет, молчать я не буду. Напраслину несешь, Халфетдин. Побойся греха. Я перед тобой чистого чище, белого белей.

- На мне греха нет, бойся ты.

- Нет, Халфетдин, вранье это. Вранье! Все не так было! Сейчас я тебе все расскажу.

- Не рассказывай. Не бывает дыма без огня. - Значит, бывает.

- Нет, не бывает!

- Выслушай меня, Халфетдин. Иначе жизнь прахом пойдет.

- Не буду слушать! - стукнул он деревянной ногой об пол. - Не буду я распутницу всякую слушать. Пусть прахом пойдет! Постель нашу замарала, блудница!

Сагида заплакала навзрыд. Но мужний гнев лишь разгорелся сильней: "Ишь, слезами грех замыть хочет, беспутная баба!" - распалялся он. Опять топнул своей деревяшкой.

- Талака хочешь, падшая!

Но тут и у жены самолюбие взыграло.

- Ну и что? То-то напугал!

- Ах, так?

- Да, так!

- Тогда талак! Талак, грешница, талак, талак, та-лак!

- Не боюсь я твоего талака, не боюсь! Плевала! Теперь свобода!

В Халфетдине, который два года сидел в окопах, людей побил изрядно (медаль ведь на войне дают, если человека убьешь), валялся по лазаретам, муки принял немалые, лютый бес проснулся. Он вскочил. Бросился к лежавшему возле печи топору, но дотянулся не сразу, деревянная нога задержала. Тем временем Сагида успела выбежать из дома. Халфетдин, схватив топор, запрыгал следом за женой. Выскочив на крыльцо, он размахнулся и уже готов был пустить топор в спину бегущей к огороду жены, как возник откуда-то Курбангали, подпрыгнул и перехватил за топорище, стал выворачивать из руки Халфетдина. Тот не противился, отпустил. (Должно быть, от неожиданности растерялся.) Все произошло как во сне.

Однако случайно, говорят, и муха не пролетит. Услышав в доме у дружных соседей крики, Курбангали подошел к плетню. Подождал. Крики не утихли. Вскоре донесся плач Сагиды. Никак, беда какая? - подумал Курбангали и перепрыгнул через плетень. Только подошел к двери, вылетела Сагида, следом вывалился Халфетдин с топором в руках. В этот миг худой, маленький Курбангали ощутил в себе такую мощь, что впору медведя повалить. Да и проворства джигиту не занимать.

Курбангали потрогал пальцем лезвие топора.

- Топор ведь, дядя-сосед, бревна тесать придумали, а не людям головы снимать, - сказал он немного погодя и сел на порог распахнутой двери.

Халфетдин не сказал ни слова. Откинув ногу, опустился на траву и закрыл лицо руками. Сагида прислонилась к углу клети. Так они молчали долго. Когда все трое поостыли, Курбангали рассказал Халфетдину об оказии с носом. О том, как и где Нажип свой нос покалечил, и о том, что Сагида в этом происшествии чище снега и белей молока, весь аул знает. Откуда знает? Отчего же ему не знать? Знает. На то он и аул.

- Эх, Халфетдин-агай, сплетне поверил, зазря жену обидел! У нас бы спросил, ведь ближе соседей нет. За три года у снохи и ворота не ко времени не открывались, и дверь не скрипнула.

- Да ведь дыма без огня... - промычал Халфетдин. - Ворюга этот, Муратша, душу замутил.

- Вот такие, как Муратша, дыма и напустят - весь об-коптишься.

Сагида молчала, не шевельнулась даже. Но сердце уже оттаяло. Один жест, одно слово мужа - и вновь она станет той любящей душою, что была прежде.

- Как же теперь дальше жить собираетесь? - спросил безусый-безбородый "аксакал".

- Не знаю, браток, ума не приложу. У меня ведь "талак" вырвалось три раза.

- Вот это нехорошо. Надо бы Кутлыяра-муэдзина на совет позвать. Если, конечно, сноха не воспротивится...

Сагида опять промолчала.

- А что Кутлыяр может сделать?

- Уж что-нибудь придумает, найдет выход, - сказал Адвокат. - Если, конечно, сноха согласна...

Сагида чуть заметно кивнула.

Тревожить самого муллу Мусу по всяким мелким надобностям народ не осмеливается. Он только совершал свадебные и погребальные молитвы, давал имя новорожденному, встречал приезжее начальство или высокого сана священнослужителей. А неимущий, многодетный муэдзин Кутлыяр всегда наготове, приходи с любой просьбой. Летом ли, зимой ли, на люди он выходил в синем с красными полосками узбекском чапане с залохматившимися уже полами, на голове - белоснежная чалма с зеленым верхом, на ногах желтые ичиги с глубокими кожаными галошами. Усы и борода всегда подчернены, голова гладко выбрита. Голову всегда брил сам. Чистый и собранный ходит Кутлыяр-муэдзин. Остабике* его хоть женщина не слишком расторопная, но опрятная. Малышам своим, кто на четвереньках ходит и кто на своих уже ковыляет, она каждый день втолковывает: "Выше всех, сильнее всех на свете господь-создатель, потом - Мухаммед-пророк, за ним - царь, наш государь, а за ним - ваш отец родной. Господь-создатель - в небе высоко, пророк наш - в земле глубоко, царь-государь - во дворце далеко, кто же рядом остается?" "Отец родной!" - хором отвечают дети. (Муэдзин женился поздно, потому дети еще маленькие.) "Он вам еду добывает, кормит вас. Почитайте отца", наставляет остабике. На сухие кости муэдзина ни мясо не сядет, ни жирок не набежит. Может, ухода, заботы повседневной не хватает, а может, суетлив очень. "Наш муэдзин не жадный, не загребущий, потому и не разживется никак, - говорят миряне, - вон в том приходе муэдзин - раздулся, что фаршированная курица". А Кутлыяр, коли даяние посчитает чрезмерным, лишнее вернет: "Господу неугодно будет".