Мустай Карим - Деревенские адвокаты

• Название: Деревенские адвокаты
• Автор: Мустай Карим
• Жанр: Русская классическая проза

---

- За радушие спасибо, ровесник, - пророкотал Курбангали, когда сели за стол. - Однако мы... я и Кумешбике... с просьбой пришли к вам. - И голос и лицо его были серьезны. И даже немного испуганны. Никогда прежде Курбангали к председателю ни домой, ни в сельсовет с просьбой не приходил. Какая же сейчас нужда привела? Хозяин насторожился.

- Есть просьба, так говори, Курбангали.

Курбангали вышел из-за стола, шагнул к лежащему поперек кровати младенцу, отогнул краешек пеленки и заглянул в лицо. Кумешбике подошла и стала рядом.

- Эх, подружка, Гульгайша, - вздохнула она, и всколыхнувшаяся грудь ее поднялась, как подушка, - я ведь пеленок не стирала, младенца не ласкала, так и жизнь моя прошла. Кто саму теперь под старость утешит?

- Ты канкритна говори, жена.

- Какая канкритна есть, я всю и говорю, - опять вздохнула Кумешбике. Вы уж подкидыша нам отдайте.

- Теперь уже, килен, не подкидыш, а найденыш она. - Кашфулла бросил взгляд на кровать. - В своем доме, у отца с матерью.

- Очень мы надеялись, Кашфулла, Гульгайша-енге, неужто возьмете и обездолите? - сказал Курбангали.

- Будь у меня слиток золота с младенца этого величиной, отдал бы с радостью, не моргнул даже. Не обессудь, ровесник, единственную твою просьбу не уважил.

- Золото нам без надобности...

- А что мне с золотом делать? В объятиях его согревать? - подкрепила Кумешбике мысль о бесполезности золота.

Но известно - слово у Кашфуллы одно. Так что дальше сюда и долбить бесполезно. Курбангали пробормотал смущенно:

- Выходит, разбил ты надежду нашу...

- Только рукой ее коснулся, сразу в сердце вошла, Кур-бангали. Оттуда уже не вынуть.

- Хозяйка - ты, Гульгайша, ты что скажешь? - сделала последнюю попытку Кумешбике.

- Что же сказать, Кумешбике? Скажу, что судьба, видать, скажу, что назначено так.

- Выходит, суждено, - сказал всегда быстро приходивший к соглашению Курбангали, - где бы ни росла, пусть со счастьем своим растет вровень. Случись нужда, и мы присмотрим.

- Только помани, подружка, тут же прибегу, - подхватила давно уже всякий бег забывшая Кумешбике.

Снова сели за стол, поужинали, долго пили чай. Простые крестьяне, они знали, каковы бывают грех, добродетель, совесть, расплата, что хорошо, что плохо, оттого и ругать кого-то, винить и проклинать, выискивать младенцу родню и всякие пустые догадки строить не стали. Коли явился миру новый человек, принять его надо уважительно и без жалоб. Но Каш-фулла, знавший в Кулуше каждый дом от завалинки до трубы, сразу понял, что дитя из другого урочища, из чужого гнезда. Потому как взял на руки, так лебедушкой маленькой и назвал. Увидев же льняные волосы и голубые глаза, уверился в своей догадке. Впрочем, по нынешним временам не очень-то угадаешь, прохожих да проезжих нынче стало много.

- Имя уже нашли? - спросила Кумешбике, ей вдруг загорелось помочь искать имя.

- Еще не думали. В записке сказано "имени нет", - Каш-фулла достал из кармана кителя тот листок.

- Ты же, Кашфулла, как вошел, так и сказал: "Вот, лебедушку тебе маленькую принес". Красивое имя - Аккош. Есть в Кулуше Хандугас Соловушка, будет и Аккош - Лебедушка.

- А что, и волосики льняные, и лицо белое, - обрадовалась Кумешбике. Очень нравятся ей имена, каких ни у кого больше нет, и чтоб красота их была открытая. Скажем, Ал-ма - яблоко, Хурма - ну, это и так понятно, Йондоз звездочка, Карлугас - ласточка, Шафак - заря вечерняя. У своего имени первую половину - Кумеш - серебро, она тоже любит больше.

- Ну, а мужчины что молчат?

- Кхм... пожалуй... Повторять почаще, так и привыкнешь, - стал прикидывать Курбангали, как тут к суждению жены подладиться.

- К словам женщин тоже прислушиваться надо, ровесник, я согласен, одобрил имя Кашфулла.

- К лицу имечко, как раз. Ты и сама, Гульгайша, ну, впрямь как прародительница наша Марьям, не зачав, с ребенком оказалась, - хихикнула было Кумешбике. Но Курбангали такое подшучивание жены не понравилось. Себя бы знала. Будто у самой детишки, как яблоки с яблони, падали.

- Не та мать, что родила, а та, что вскормила. Енге сегодня помолодела вся, - сказал он.

С этого дня замкнутый, с медленным, строгим взглядом Кашфулла на глазах изменился,, как-то открылся весь. Только сумерки - спешил скорей домой; мальчишек своих даже в колыбельке не укачивал, а тут ночью вставал, плачущего младенца на руках убаюкивал; девочка голову начала держать - с груди не спускал, на четвереньках пошла - на колени стал сажать. Даже когда первый раз на ножки стала - за крепкий указательный палец отца держалась. Поначалу глаза девочки были голубые, потом перешли в густую синь. Уедет куда-то Кашфулла, один только день этих глаз не видит - и уже сердце не на месте. Гульгайша к дочери привыкала дольше. Что-то мешало ей сразу принять девочку своей. Оттого, видно, что телом ее не выходила. А тело не льнет - и душа в оковах. Но однажды на рассвете заплакала девочка в колыбельке отчаянно - у Гульгайши словно трещинка пробежала по сердцу. И жалость к ребенку в этот миг стала любовью.

Младший сын Зулькарнаевых, последняя кровиночка, он в тот год заканчивал в Калкане десятый класс, от сестренки пришел в восторг:

- Вот это номер так номер! - радовался он. - А голос-то какой! Я только в аул вошел, сразу с Нижнего конца услышал. Правда, мама!

Росла Аккош и все крепче отца с матерью привораживала. Брат уехал в город учиться - и осталась в доме отрада, один свет в окошке. Послушная, ласковая была девочка, белолицая, беловолосая, с густою синью в глазах соседка Минзада ее с магазинной куклой сравнивала, видела как-то в городе такую.

Однажды Аккош чуть не ввергла отца с матерью в великое горе. И только ли горе...

В лето, когда исполнилось дочке три года, Зулькарнаевы пошли косить в самый дальний пустынный угол поймы Са-тырлы, где лесхоз выделил им участок. Аккош по дороге умаялась, укачалась и заснула. Положили ее в тени арбы на краю луга, а сами, звеня на весь свет, проширкали брусками косы и вошли в густую траву. Косить Кашфулла был не мастак, однако вот так, вдвоем с косой, идти само по себе праздник, только раз в году и бывает. Сначала муж двинул вперед, но прошли немного - и жена принялась подшучивать:

- Отхвачу ведь пятку, медведь, иди сзади.

Они поменялись местами. Еще вида не потерявшая, статью крепкая, в движениях все такая же быстрая, Гульгайша, только сорок минуло ей, так легко, так красиво ведет косой, будто не тяжелую работу исполняет, а широкими саженками плывет. Смотрит Кашфулла на жену и словно в первый раз видит ее, налюбоваться не может. Она же мужнин взгляд спиной своей, шейными прожилками чует и еще задорней ведет косой. Чистое колдовство: ребенок, которого муж с женой не зачинали, не вынашивали, не рожали, вдруг взял и омолодил их. Пройдет коса по траве, срежет с шипящим свистом - взж-взж-взж - а Кашфулле в уши слова бьются: "люблю все, желаю, люблю все, желаю". Должно быть, сердце у желанной так шепчет. Если в звоне косы такое слышится, значит, и муж в свои пятьдесят еще вконец не остыл... А жена-то! Какая легкая, красивая, горячая, какая любимая у него женушка!

Так косили они, порою прислушиваясь к ребенку. Тихо, ни звука. Но вздрогнули оба, глянули друг на друга. Страх охватил их разом, отбросили косы и побежали к арбе. Отцов китель, на котором лежала дочка, был пуст. Сначала на лугу и поблизости от луга искали, звали. "Аккош! Аккош!" Потом бросились в лес, разбежались в разные стороны. "Аккош! Аккош!" Девочка не откликалась. В густом кустарнике в двухстах шагах от опушки Кашфулла наткнулся на волчье логово. Рядом - целый выводок, пятеро волчат играют, кувыркаются друг через друга. Маленькие еще, позже обычного родила их мать. Между резвящихся хищников с важным видом расхаживает Аккош. Одного за хвост потянет, другого погладит по спине. Кашфулла, чуть не задохнувшись, бросился к дочери. Волчата, поджав в испуге хвосты, рассыпались кто куда, а потом один за другим шмыгнули в логово. Старшие волки в то время были на промысле, вернее, перед ночной охотой отправились на разведку. Прижав дитя к груди, серый как пепел, отец закричал что есть мочи:

- Гульгайша!

Жена откликнулась где-то поблизости.

- Нашел! Ступай к телеге, - сказал Кашфулла.

Когда они сошлись, сказать, где он нашел дочку, у Каш

фуллы не повернулся язык, пожалел жену. Бросил коротко:

- Там, в чащобе нашел. Гульгайша расплакалась:

- Как ты нас напугала, доченька! Что же ты там делала?

- С собачками играла. Одна меня в нос лизнула.

- Какие еще собачки?

Только тогда Кашфулла рассказал о грозившей их дитю погибели. Жена обняла ребенка и всхлипывала долго.

- Аккош моя! Заблудившаяся моя лебедушка!

- То-то, как подъехали сюда, лошадь все фыркала. Видишь, и сейчас уши топорщит, - сказал Кашфулла.

Сторожкое животное всегда чутье свое держит на взводе, а человек беспечно полагается на ум, вот и попадает в беду. А лошадиная порода в этих случаях всегда начеку.

Тут из леса донесся истошный, перекрученный яростью волчий вой. У хищника этого повадка есть: как почует, что его детенышей коснулась человеческая рука, становится как бешеный. Заодно и своевольное потомство кару свою получает.