Мустай Карим - Помилование

• Название: Помилование
• Автор: Мустай Карим
• Жанр: Русская классическая проза

---

Все Мария Тереза делала размеренно, не суетясь. Завязав мешок, спокойным неспешным взглядом обвела избу. Хоть убранством и не богат, но свой кров, свой приют. Любит Мария Тереза чистоту и порядок. А дом, если с улыбкой проводит, с улыбкой и встретит.

В хлопотах она и не заметила, что уже свечерело. Но и заметив, не заволновалась, не засуетилась, все так же размеренно продолжала собираться. Когда дошел самовар, накрыла на стол и сходила за бабушкой Федорой. Держалась она так спокойно, так уверенно, словно все нервы смотала в один клубок и зажала в ладони. Заметив это, чуткая старушка встревожилась. Но беспокойства своего не выдала, наоборот, заговорила оживленно:

- Когда ни зайди, все у ней блестит, все смеется, будто жених в красном углу сидит. Даст бог, и жениха дождемся...

На эти ее слова хозяйка ничего не сказала. Только вздохнула спокойно и с видом человека, завершившего все дела, обернулась к Федоре.

- Давай-ка, бабушка, как ты говоришь, сядем рядком, попьем чаю с медком.

- Попьем, попьем. На Руси еще никто чаем не подавился. Только меду-то у тебя нет, для складу сказала... - привычная мягкая улыбка разгладила на миг ее лицо. Никто не помнит, чтобы Федора-самокат громко смеялась или говорила что-нибудь с хохотком, даже представить трудно. Может, святым душам и положено так...

- Верно, матушка, для складу только. Хлеб вот зачерствел немного, ты в чай его макай.

Гостья от угощения не отказалась, отломила ломтик и положила в чай. Пошла беседа, но главный разговор пока где-то стороной ходит. Стоявший в углу заплечный мешок Федора, как вошла, сразу увидела - но допытываться не стала, ждала. Все повадки молодой женщины, голос, жесты, странное ее спокойствие и неожиданное это чаевничанье - говорили о том, что судьба Марии Терезы, все ее житье-бытье переломилось, пошло на другой лад. Вот завяжется сейчас семнадцатый узел ее жизни, а дальше завьется-заплетется совсем по-иному. Вот что почуяла бабушка-соседка. Но тревогу свою все еще прятала.

- Женщине так и положено - жить, словно гостя ожида-ючи, - сказала она. - Хоть нужда подопрет - и тогда. Я и сама живу, словно гостя жду. И надежды больше, и утешения. Может, огонь в твоем очаге кого-то согреет, радушие твое кого-то утешит. Вот и у тебя - всегда дом прибран и сама ухожена.

- Я, бабушка Федора, не жду, я сама уходить собираюсь, - сказала Мария Тереза спокойно, без тени печали.

- Вот те на!- будто бы удивилась старушка Федора. - Вот так, бросишь дом и уйдешь?! И куда же?

- На фронт. К Любомиру.

- Эх, глупенькая! Как же ты в этой толчее кромешной отыщешь его? Не трогалась бы. Я маленькая еще была, на ярмарке потерялась, так два дня пропадала. С возчиками вернулась, - "два дня" старушка сказала для убедительности, полтора дня прибавила. Но случай такой с ней действительно был. - Уж лучше не трогаться. Бабья участь - ждать и терпеть, деточка.

- Нет, ждать не могу. Уйду. Люди же там, а не муравьи в муравейнике. А люди друг друга должны знать, буду спрашивать. Найду.

- И когда же?

- Сейчас. Только чашки вымою.

- Сейчас? На ночь глядя?

- Пусть. Я ведь за тем солнцем вслед пойду, - она кивнула на окошко.

Федора-самокат повернулась к пустому, без икон, углу, перекрестилась наспех, пробормотала что-то и глубоко вздохнула. Выражение, дескать, ничего не вижу, ни о чем не ведаю - разом слетело с ее лица.

- Только ты на глаза показалась, у меня сердце замерло, - сказала она. - Уговаривать не буду. Тебя, упрямицу, не переубедишь. Благослови тебя бог, и я благословляю, вот и все, что могу. Знала бы заранее, трав бы целебных в дорогу приготовила.

- Эх, бабушка, - вздохнула вдруг Мария Тереза, - сама ты целебная, и слова твои целебные. Тягостно станет - тебя буду вспоминать. - Чашка, которую она мыла, вдруг выскользнула из рук. Но не разбилась, только ручка откололась.

- Перед дорогой на счастье истолкуем, - сказала Федора. - Чашница-то цела. Может, и ранен будет, но жив останется. Встретитесь.

Поначалу Мария Тереза так вся и обмерла. Но тут же напасть с чашкой отнесла на сегодняшнее положение Любомира - если даже и накажут его, то тем все и кончится. Коли жив-здоров будет, конечно, встретятся. Уж на этом-то свете своего любимого она всегда найдет.

Надежде многого и не нужно. Даже чашки иной раз хватит - упала, да не разбилась, только ручка откололась.

Рассиживаться дольше не оставалось времени. Солнце уже коснулось крыши соседского дома. Мария Тереза надела пиджак. Оказывается, не так уж и выросла из него, только рукава коротковаты и карманы вверх немного уползли. Довольно увесистый охотничий мешок взлетел на плечо. Бабушка подсобила надеть поудобней. Молча вышли на улицу.

По пути Мария Тереза сняла с гвоздя в чулане маленький, с осиновый листок, обметанный ржавчиной замок и заперла наружную дверь. Ключ отдала Федоре.

- На, бабушка, дом на тебя остается. Жди нас. Война кончится, вместе домой вернемся.

- Бог даст, так и будет. Сверните голову этому поганому фашисту. Он ведь, окаянный, и живой на живого не похож - сущий клещ. И даже крест его на клеща похож. - Она опустила ключ в карман юбки. - За дом не беспокойся, покуда сама жива, все в целости сохраню. И часы заводить буду, и цветы поливать. Разве только огонь-полымя - от него спасения нет, это уж в милости божьей. Лишь бы сами живы-здоровы воротились.

Только Мария Тереза коснулась ногой большого плоского камня, на котором сидели они в первый вечер с Любомиром, всем телом сразу и обмякла. Сколько раз она ступала на этот камень, но Зуха при этом не вспоминала камень был сам по себе, Зух сам по себе. А теперь они - человек и камень слились вместе, и она, не в силах переступить, так и села на крыльцо.

- Уважим обычай, посидим на дорожку, - сказала старушка и приткнулась неподалеку. Долго сидели. Оказывается, у этого обычая есть свой смысл. Клубок нервов, который выкатился было из рук, Мария Тереза за это время смотала заново и зажала в горсти. Не чувствуя клади за плечами, она стремительно встала и твердыми шагами пошла со двора. Щеколду на воротах Федора накинула сама. Что ни говори, теперь за дом она в ответе.

Мария Тереза хотела было обнять старушку, но та остановила ее.

- Не здесь, за околицей попрощаемся. Если не провожу, душа будет не на месте.

Нужно сказать, Мария Тереза с односельчанами не ссорилась, жила в ладу, со всеми была приветлива, однако близко, чтобы хлебом-солью делиться, ни с кем не соседилась. Да и те бойкую, безоглядную, острую на язык, вольную испанку в свои до конца так и не приняли, то настороженно, то удивленно следили за нею со стороны. Вот почему с остальными она прощаться не стала.

Они прошли пыльным проулком, ведущим на большак. Никто навстречу не попался, только кое-где из-за плетня или от ворот посмотрели им вслед. Но никто не удивился. Решили, видно, мало ли что этим двум чудаковатым, на особинку, женщинам взбредет на ум. А взбрело на ум - ноги покой теряют, подошвы жгутся. Так думали соседи, которые сами все делали с толком, по разумению.

В конце проулка к ним молча присоединился Гусар, весь в клочьях прошлогодней шерсти, - от старости и жизни впроголодь он и за весь год никак не мог перелинять. Его не прогнали. Истолковав это как разрешение, старый лохмач потрусил рядом. Вот и идут эти трое. Справа - поднимая пыль сапогами, с кладью на спине шагает Мария Тереза, посередине - катит на своем самокате Федора, слева - трусит Гусар со своей почти уже человеческой душой.

Поднявшись на взгорок, где давеча пропылил тот хвостатый "виллис", они остановились.

- Ну, прощай, дочка. Может, и не увидимся, больно уж время лихое, а сама я... уже не лихая. - Старуха вдруг расчувствовалась, даже две-три слезинки выкатились из глаз. - Вот, слезами тебе дорогу вымочила. Я так просто... - Она тут же повернула разговор на другое. - Дом твой в сохранности будет, себя береги.

И Гусар тоже кивнул Федориным речам.

Мария Тереза, за полдня повзрослевшая сразу на несколько лет, ни словам старушкиным, ни слезам не поддалась, только припухлые губы дрогнули чуть.

- Ладно, я пойду. Прощайте. Оба... - сказала она и быстро зашагала прочь. Бабка Федора сначала одной худенькой сморщенной рукой помахала ей вслед, потом другой, а Гусар, затосковав, глухо проскулил дважды. Провожающие сразу домой не повернули, так, покинутые, и остались стоять. Дойдя до вершины холма, Мария Тереза оглянулась назад: они все там же, Гусар даже присел на задние лапы. У нее сжалось сердце: "У одной - старость человеческая, у другого - старость собачья. Сколько они в этой жизни изведали, сколько слез пролили, горечи и мук испытали... А кто их когда-нибудь приласкал, кто им спасибо сказал? Потому они и вместе... как мул и его тень", - вдруг вспомнилось ей забытое, из детства, присловье. Она махнула им рукой и пошла дальше.

По ту сторону холма дорога упирается в лес. Эти места немного знакомы ей. Позапрошлым летом они с Кондра-тием Егорычем ходили через этот лес в какую-то деревню покупать корову. Страшно было - а вдруг волк, и она все жалась к отцу. То-то обрадовалась, когда живы-невредимы вышли из леса. А возвращались - уже ни капли не боялась, а ведь корову-то волки могли учуять быстрей. (Ту безрогую корову прошлой осенью немец съел.) Вот и сейчас, уже перед сумерками, Мария Тереза без страха углубилась в лес. Она уже долго шла, когда ей в глаза бросился присыпанный палой листвой след железной гусеницы. Знакомый след. След Любомира. Значит, направление взяла верное. Она зашагала еще быстрее. Дорога, можно сказать, совсем пустынна. Пока шла через лес, только три грузовые машины обогнали ее. Одна машина, поравнявшись с ней, резко остановилась, из кабины высунулась рыжая усатая голова.