Михаил Гефтер - Мир миров - российский зачин

• Название: Мир миров - российский зачин
• Автор: Михаил Гефтер
• Жанр: Публицистика

---

Скажешь ли, не будучи высмеянным или препровожденным в желтый дом, - вперед к абсурду! Но согласишься ли, обозрев трудность, аккумулирующую в себя все, передать ее в руки калифов на час? Тогда спасение, залог его - в демократии?! И даже не во всеобщем соответствии ее однозначному регламенту, а только в ее предварительности - устранении вопиющих авторитарных препон ей? В шансе на селекцию здравых и дерзких, какие не убоятся риска доверия?

Да, так. Пожалуй, так.

И вроде бы немногое надо, чтобы восторжествовало Гегелево все действительное разумно.

Немногое, но как неподъемно оно.

Мы у себя дома митингуем и законодательствуем, открывая новые имена и познавая старые и вовсе новые тупики. Полыхает Нагорный Карабах. Круто переломилась судьба Восточной Европы. А на далекой оконечности Африки Генеральный секретарь ООН привел к присяге первого президента Намибии. Многое из искомого стало ближе, а многое - отдалилось.

Баланс не поддается обсчету. Ибо это и гигантское силовое поле, и хрупкая человеческая плоть. Польский теолог сказал, памятуя о нацистских крематориях для живых: не шесть миллионов загубленных, а шесть миллионов раз - по одному человеку. В пересчете на планету - возвести в степень. Живущих и призванных БЫТЬ, каждый раз ПО ОДНОМУ.

Это, если совсем коротко, суть МИРА МИРОВ.

Шагая из глубин тысячелетия и вплоть до середины XX века так или иначе гибель уравновешивалась рождениями - людей, цивилизаций. Затем - навсегда нарушенное равновесие, БАНКРОТСТВО ИЗБИРАТЕЛЬНОЙ ГИБЕЛИ. И отсюда проистекающий диктат, беспощаднее выбора. Либо Мир - в останках человечества, либо всеобщность развития без любого за счет...

И под временным небом чистилища

Забываем мы часто о том,

Что счастливое небохранилище

Раздвижной и прижизненный дом.

Человек одного поколения с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, я вряд ли успею вселиться в этот дом, предсказанный другим замученным гением. Но знаю, кто закладывал фундамент этого дома и какое место в космополитическом братстве строителей занимает сутулый человек с всепонимающими глазами. Наш домашний Невпопад, приговоренный к одиночеству. Не к одинокости (ее не было никогда), а к одиночеству: мысли и поступка, столь радикально отклоняющих позволительный конформизм, сколь и примиряющих с человеческой слабостью.

Мы потеряли Андрея Дмитриевича Сахарова. Как известно, он был последовательным сторонником конвергенции. Стало быть, я оппонирую ему? Это не вполне так. Ибо Андрей Дмитриевич создал собственную версию сближения и породнения людей, притом версию, находившуюся в непрестанном развитии.

Но важно не только это и даже, полагаю, не столько это. Всего важнее - он сам. Человек Сахаров.

Для меня он один - уже воплощенный МИР МИРОВ.

30 января 1993 Вчера или также Завтра?

[Выступление в Театре Талия (Гамбург) на международной акции

антифашистов в день 60-летия прихода Гитлера к власти.]

Уважаемые коллеги, друзья! Дамы и господа! Я позволю себе задать

Вам тот же вопрос, что задаю и себе. Для чего, собственно, мы

собрались? Для чего и ради чего? Не правда ли, странный вопрос.

Разве не достаточно полномочий памяти, возвращающей к тем 11 часам

30 января, отдаленного от нас уже более чем полувеком, к этому

легитимному эпизоду в жизни одной конституционной страны, к тому

событию в мировой истории, которое повергло в пучину страданий,

смерти и попранного достоинства десятки миллионов человек? Разве

одно прикосновение к названной дате не обязывает нас, оторвавшись

от злобы дня, вернуться к ней же, к этой злобной злобе дня

сегодняшнего, чтобы разглядеть в ней нечто, превышающее реестр

разъединенных кровопролитий, от истинного значения которых мы

стыдливо увертываемся посредством эвфемизма горячих точек? Все

будто вновь на круги своя. Власть тьмы, гимны и клики, топот ног,

стоны падающих. Вздыбленный этнос. Войны родословных, сотрясающие

Землю. Однако лишь незрячему дано не заметить, насколько изменился

Мир. Не станем приговаривать - к лучшему или к худшему. Нет ничего

нарочитого и предосудительного ни в утверждении, что худшее и

поныне однояйцевый близнец прогресса, ни в допущении, что именно

то, что сегодня более всего мрачит взор, таит в себе самый

существенный задаток перемен, выводящих нас не только за пределы

досрочно окончившегося века, но и за рубежи по меньшей мере двух

уже исполненных тысячелетий. В качестве человека, у которого

достает трезвости, чтобы измерить отпущенные ему сроки, я все же

рискну поделиться с вами некоторыми соображениями, сжатый смысл

которых может быть выражен словами: Третьего тысячелетия не будет.

Не будет в метафорическом и, тем самым, в доскональном смысле. Это

не заклинание и даже не прогноз. Скорее - реакция на расхожие

высказывания, авторы которых доверяются внешней схожести

происходящего с тем, что уже случалось и в конечном счете как-то

устраивалось, возобновляя человеческое существование на новом

витке. Почему же не повториться этому в 1990-х? А что помехою

переизбыток ли достатка при кричаще неравном доступе к нему? Либо

заново перекрывающее все межчеловеческие перегородки деление на

свое и чужое, при том, что самая чуждость не требует ни

разъяснений, ни доказательств, заявляясь в качестве всеобщей

отправной точки? Или, наконец, помехою - экспансия прошлого,

которое отказывается служить обыкновенным прологом, настаивая на

входе в будущее таким, каково оно есть - необратимым и

неисправимым. Не здесь ли источник последней земной схватки - в

разъединении человека и Времени? И не окажутся ли люди погребенными

под рассыпающейся храминой ВСЕМИРНОЙ ПОСТУПАТЕЛЬНОСТИ? А может,

именно ей - и только ей - пришел конец? Конец истории, но не

человеку. Род Homo, наверно, сохранится, совершив непомерное усилие

возврата в эволюцию. Жизнетворящее разнообразие малых человеческих

миров придаст нестесненную связность большому Миру, заново

космическому в земных границах. Идея же человечества, кумир

ЕДИНСТВЕННОГО ЕДИНСТВА, который веками вдохновлял людей, требуя от

них жертв без числа, этот кумир будет даже не сокрушен, но

похоронен с почестями. Идея человечества станет вновь навещать наши

сны, уступив (навсегда!) дневную явь аритмии повседневных

существований, где человек только и способен быть сувереном самого

себя. Я понимаю, что это звучит декларативно. И, конечно же, не

этими словами доступно остановить бритоголового осквернителя

еврейских могил, либо импровизированных лидеров, разжигающих

страсти организованных скопищ зыком: Вон иностранцев!, или тех

владельцев множительных аппаратов, которые еще в 1990-м году

внушали делегатам партийного ареопага в советской столице: Нам

нужен новый Гитлер, а не Горбачев. Встает вопрос - а допустимо ли

вообще в этих, как и во множестве других случаев, полагаться на

образумление Словом? Мы подошли здесь к роковому пункту. Ибо за

вычетом слов существует лишь сила. Сила, воплощенная в законе. И

сила, превышающая закон. Тогда, в 1933-м году, достало ли бы одного

лишь закона, чтобы воспрепятствовать нацистской диктатуре? А если

нет, ежели его не хватило бы, даже если б его служители не были

скованы бессилием классового эгоизма и геронтологическими страхами,

то можно ли, оглядываясь назад, представить себе коалицию Фемиды и

ревнителей будущего, притом (не забудем) радикально расходящихся в

представлениях об этом будущем?.. Школьные малолетки

провинциального города, я и мои сверстники ждали тогда со дня на

день сводок о баррикадных битвах на немецкой земле. Сегодня,

признаться, я немногим мудрее того четырнадцатилетнего мальчика с

пионерским галстуком и значком международного слета в Галле,

которым я особенно гордился, хотя и не был там. Я и сейчас не мыслю

справедливости, в истоках которой не было бы самоотреченного

подвига равенства. Я и сейчас воспринимаю свободу как радостную

возможность облегчить участь того, кто рядом и совсем далеко. Но я

и узнал немало того, что наливает ноги свинцом, а на место прежних

упований ставит не оборотней их, не мнимости скоропостижного

прозрения, а мучительные и неуходящие вопросительные крючки, как

иронически именовал их Пушкин, впрочем, быть может, ощущая их

близость к тем вервиям, на которых вешали людей. В самом деле,

разве в оплату за знание не входят гибели, и кто ведет их подсчет?

Я знаю теперь, что солдаты немецкого вермахта не только убивали, но