Яков Михайлик - Соколиная семья

• Название: Соколиная семья
• Автор: Яков Михайлик
• Жанр: О войне

Автор воспоминаний начал свой боевой счет в грозовом небе Подмосковья и закончил его над поверженным Берлином уничтожил более двух десятков вражеских самолетов. В разгар Сталинградской битвы он стал коммунистом, а на Орловско-Курской дуге – гвардейским офицером. Вместе с другими крылатыми воинами 16-й воздушной армии принимал участие в освобождении Белоруссии и земли Польской, громил врага на Висле и Одере. О себе и своих однополчанах мужественно сражавшихся с немецко-фашистскими захватчиками повествует кавалер Золотой Звезды в книге "Соколиная семья". Ныне гвардии полковник Я. Д. Михайлик продолжает службу Военно-Воздушных Силах страны.

---

Заметив нас, Ю-88 потянули вверх, поближе к спасительным облакам. Вражеских истребителей не видно. Обнаглели, ходят на разбой без прикрытия. Ну теперь-то уж отведу душу! — дрожа от нетерпения, подумал я и снял предохранители с пулеметных гашеток.

Туши юнкерсов расплываются в облачном молоке. Вслед за ведущим ныряю в белесый омут, отвернув в целях безопасности градусов на десять вправо. Облачность оказалась не очень толстой, и через минуту я снова увидел бомбардировщиков.

Раздумывать некогда. Враг передо мной. Моторы Ю-88 оставляют полосы несгоревшей смеси. Значит, работают на пределе. Даю максимальный газ и занимаю выгодное положение для атаки. Фашисты отстреливаются. Вижу точечные вспышки. Нет, не выйдет! Небольшое скольжение, и очередь вражеского стрелка прочертила небо в стороне от меня. Маневр удался. Теперь буду бить я. Выравниваю самолет и самому себе командую: Огонь!

Снаряды зажгли переднюю часть фюзеляжа. Бомбардировщик резко сбавляет скорость. Чтобы не столкнуться с ним, круто ухожу вниз. Сбил или нет? Смотрю: летит, гад… Повторяю атаку. Теперь уже с набором высоты. Но скорость потеряна, и огненная трасса прошла где-то впереди юнкерса. Вспомнилась неудача с мессершмиттом. Довольно уроков, этого не упущу. Левый боевой разворот, и бомбардировщик снова в прицеле. Стрелок молчит. Видно, получил свое. Капут. Надеясь спастись, летчик крутым пикированием пытается уйти в облако. Поздно! Длинная очередь прошивает правое крыло и мотор. Из-под капота выбивается пламя. Еще удар! Фашистский бомбардировщик рухнул вниз.

Боевым разворотом выхожу из атаки. Вокруг меня черные шапки разрывов. Это бьют вражеские зенитчики. Бьют сквозь облачную пелену на звук мотора. Но теперь я знаю, что такое шевелящиеся клубки. Подальше от них! Ложусь на обратный курс. Смотрю на часы. Ого, сорок с лишним минут в воздухе. Наверное, далеко забрался в погоне за юнкерсом. Удача подмывала на размышления. Зря, пожалуй, ныл, прибеднялся. И сам я – парень не такой уж никудышный, и самолет у меня что надо. Скорость куда больше, чем у юнкерса и даже мессера. Значит, бьет советский як фашистских вояк. Дай время, мы еще загоним их за Одер…

Радость первой победы, открытия личного боевого счета вытесняется тревогой – как попасть на свой аэродром. Облака. Облака снизу и сверху. Что делать? Набрать высоту и выброситься с парашютом? За это никто не осудит. Но у тебя есть совесть, и она не позволяет бросить самолет. Нельзя бросать: в полку каждая машина на счету. Бросишь – останешься безлошадником. А жизнь, разве она дешевле машины?

Прочь сомнения! Надо снижаться. Вот уже пятьсот метров, двести пятьдесят… А кругом все так же клубится непроглядная муть. Едва видны плоскости яка. Стрелка высотомера подходит к цифре двести. Где же земля? Еще мгновение – и самолет столкнется с землей. Сокращаю угол планирования до минимального. Прибор не показывает потерю высоты. Еще немного и… в кабину ворвался свет. Свет, отраженный от снега.

Стало легко. Так легко, будто с плеч сброшена многослойная тяжесть коварных облаков. Впрочем, ощущение легкости оказалось недолгим. Где я? Ни одного знакомого ориентира. Снега да лесные массивы. Насколько хватает глаз. И облака. Они уже прижали меня до семидесяти метров. Где-то поблизости должна быть железная дорога Брянск – Москва. Мой курс перпендикулярен к ней.

Лечу. Каждая минута кажется вечностью. А их прошло семь, этих минут, пока подо мной показалось железнодорожное полотно. Теперь-то найду своих. Очертания строений. Дымящиеся трубы. Город. Знакомое шоссе. Но что за наваждение? Не узнаю города. Делаю круг, второй, третий… Смотрю на карту. Карта не помогает на такой высоте. Зло отшвыриваю планшет и снова до боли в глазах всматриваюсь в очертания города. Ба, да это же Малоярославец! Разворачиваюсь и иду на Медынь.

Наконец-то свой аэродром. Из кабины вылез совершенно обессиленный.

К утру Шаповалов залатал плоскость машины, развороченную снарядом. Я поблагодарил уставшего, озябшего на морозе техника. Он стеснительно улыбнулся:

— За что меня-то? Это вы сбили гитлеровца, а я…

Он так и не закончил фразу. Может быть, оттого, что технический состав не очень баловали вниманием, а может, оттого, что Шаповалову тоже хотелось летать, но в – силу каких-то обстоятельств он вынужден обслуживать самолет.

Кстати, я никогда не думал о техниках, механиках и мотористах высокомерно. До войны, после окончания Казалинского железнодорожного фабрично-заводского училища, мне пришлось работать слесарем-паровозником в депо. Я любил технику и с уважением относился к людям, знающим ее. Что же касается Шаповалова и его товарищей, то я всегда считал, что они делают не менее важное дело, чем другие воины. На неисправном, неподготовленном самолете не вылетишь. Каждая мелочь, зависящая от них, влияла на исход боя в воздухе, на результат выполнения полетного задания. Откажи пулемет, какой-нибудь прибор, выйди из строя незначительная на первый взгляд деталь, и летчик может оказаться небоеспособным, а то и просто беспомощным. К тому же в то время были нередки случаи, когда техники и механики после краткосрочной учебы обретали крылья, становились летчиками.

— Спасибо, Шаповалыч, — еще раз поблагодарил я техника самолета. — Моя удача – это и твой успех. Враг у нас общий, и боремся мы против него вместе.

Техник приосанился.

— Вот так-то, дорогой мой друг. А теперь иди отдыхать. Кто знает, сколько придется работать над нашим яшкой после очередного полета.

Шаповалов улыбнулся шутке: меня ведь тоже зовут Яковом, Яшкой. Яшка полетел на яшке, — балагурили порой ребята.

Солнце уже поднялось довольно высоко над горизонтом, разогнало мглистую хмарь, поубавило ярость все ещё не сдававшегося мороза и подкрасило заиндевевшие малахаи деревьев. В такую погоду хорошо поохотиться на зайчишек с ружьем. Тишина. Поскрипывает под лыжами снег. Петляют узорчатые следы, ведут в нехитрый тайничок – овражек, ложбинку, выемку. Но в нынешнюю пору люди охотятся на двуногих зверей. И нет в этой охоте ни прелести, ни романтики. Только злость, только священная ненависть…

На стоянку пришел озабоченный Андреев. Нет ни улыбки на его широком лице, ни добродушия.

— Вылетаем двумя парами, — коротко сообщил он мне. — Ты со мной, Ефтеев с Выдриганом.

Пять тысяч пятьсот метров. На этой высоте Як-1 развивает максимальную скорость. Со снижением идем в заданный район для прикрытия наших войск от бомбардировочной авиации противника. Беспредельная даль, не омраченная ни разрывами зенитных снарядов, ни росчерком трасс гитлеровских самолетов.

Постепенно углубляемся на вражескую территорию, чтобы встретить юнкерсов на дальних подступах к прикрываемому объекту. Солнце осталось в хвосте, и мы периодически делаем отвороты то вправо, то влево, просматривая воздушное пространство. Если бы не перестрелка внизу, можно было подумать, что просто утюжим небо, зря расходуем бензин.

Я даже начал вспоминать безмятежную голубень над кременчугским аэродромом. Там курсантом аэроклуба впервые поднялся над землей на По-2. Там отросли мои крылья. Там впервые ощутил чувство власти над высотой, такой заманчивой, зовущей! Что и говорить, чумазый слесаренок за штурвалом воздушного корабля! Дети рабочих и крестьян штурмуют пятый океан…

Командир эскадрильи резко развернулся в мою сторону, словно заметил атакующего врага. Мне ничего не оставалось делать, как маневрировать, чтобы оказаться у Андреева с противоположной стороны. Пристроившись, тотчас же почувствовал, как вздрогнула машина. Тяга мотора прекратилась. Фонарь кабины покрыла темно-желтая пленка, сквозь которую почти ничего нельзя рассмотреть.

Снаряд! — обожгла мысль. — Но откуда? Кто стрелял? Ни мессеров, ни юнкерсов нет. Неужели зенитки?

Открываю фонарь кабины, залитый маслом. Иначе ничего не видно. Стараясь выдерживать необходимую скорость, иду со снижением. Ребята остались где-то вверху. А территория? Чужая… Надо развернуться в свою сторону. В глаза ударили лучи солнца. Плохо, но все же на мгновение успел увидеть бешеную карусель. Это Андреев с хлопцами ринулся в бой против Мессершмиттов-110, пытающихся нанести штурмовой удар по нашим войскам.

Убедившись, что за мной погони нет, выбираю площадку для посадки. Впереди между двумя лесными массивами – снежная поляна. Прямо под крылом мелькают окопы. Свои? Чужие? По мне не стреляют. Вероятно, свои. Необходимо спасти самолет. Жалко сажать его на фюзеляж: погнутся винт, щитки, обшивка. И я решаюсь на запретное – приземлиться на лыжи. Будь что будет… Як плавно касается наста у самой опушки леса и, замедляя движение, оставляет глубокий след.

В лес. Немедленно в лес! А как быть с самолетом? Не отдавать же его немцам, если они поблизости отсюда. Вон уже бегут. Еще минута, и будет поздно. Загоняю патрон в ствол пистолета. И вдруг…