Николай Федь - Литература мятежного века

• Название: Литература мятежного века
• Автор: Николай Федь
• Жанр: Искусство и Дизайн

---

"Зачем ты пришел? Зачем? - повысил он голос и, закипая давним чувством гнева, стукнул по гранитному парапету. - Лучше бы тебе не приходить!"

"Я знаю, - отозвался сын молодым, чистым голосом, по-прежнему с трудом скрывая радость от встречи. - Просто я не мог удержаться, ведь мы не встречались так давно... Что же в этом плохого? Прости, отец, я ничего не мог изменить, мою жизнь всегда вела чужая воля. Я знаю, ты меня все-таки по-своему любил... потому и расплатился мною за все содеянное. И я тебе не судья - ты так смотришь... Все уже прошло - не надо. Так было невыносимо, неожиданно пожаловался он, вспоминая серое чужое небо, чувство обреченности в ожидании самой последней минуты, когда немцам наконец надоест уговаривать и убеждать, и невыносимо тихая улыбка осветила его лицо. - Мне так хотелось жить... это тоже прошло".

И тогда раздражение у Сталина сменилось тоской - безысходной и глубокой.

"Жить, - глухо, как эхо, повторил он слово, ставшее всеобъемлющим и страшным. - А что она такое - жизнь? Никто этого никогда не узнает, ведь каждому приходится умирать..."

"Жизнь больше смерти, - возразил сын, неожиданно смело и независимо, подчеркивал равенство между ними, и отец почувствовал это. - В жизни у каждого своя судьба, свой путь, в смерти же все равны. Жизнь, отец, больше смерти".

Сдерживаясь, обдумывая услышанное, Сталин долго молчал, не открывая глаз, ставших пронзительными, какими-то ищущими, от худого лица сына, слова которого о равенстве и смерти всех и каждого ему не понравились, собственно, встречаться им было незачем. Сын уже собирался повернуться и уходить.

"Погоди, - глухо попросил Сталин. - Подойди ближе..."

Сын послушно сдвинулся с места, шагнул вперед, и отец здоровой рукой неуверенно пощупал еле заметные неровности в одежде, залипшие от старой крови, - следы от пуль...

"Тебе было очень больно?" - спросил он осевшим голосом, ищуще заглядывая в лицо сыну и находя в нем только самому ему что-то знакомое и необходимое.

"Я не помню, кажется, нет, - беспечно ответил сын. - Так быстро все... А затем тишина, покой, почти счастье... Ты не бери в душу, ты ни в чем не виноват".

"Иди, - с видимым усилием уронил Сталин (...). - Все, все прошло! негромко, почти неслышно произнес он..."

Глубокой скорбью, которую не смогло приглушить даже всесильное время, пронизана эта сцена. Она предельно уплотнена, возвышенна и многомысленна. Стилистические и образные средства максимально использованы художником для того, чтобы заострить экспрессивность и напряженность ситуации, придав ей историческую достоверность и внутреннюю завершенность. При этом он не погрешил ни при создании образа Сталина с характерным для него мироощущением, по-своему любящего и жалеющего Якова, ни при взгляде на судьбу его бедного сына, мягкого и трепетно относящегося к суровому отцу и оба они, каждый по-своему, несчастны...

Вместе со Сталиным уходила героико-величественная, подсвеченная трагическими отблесками истории, советская эпоха.

После вместо лиц мудрых государственных мужей на кремлевском подворье замельтешили маски одна другой диковенней и гнуснее: Хрущёв, Черненко, Горбачев, Ельцин... Лишь дальние зарницы освещали скорбный путь обездоленного народа. Путь куда: в будущее или в небытие?

Вот как об этом пишет великий русский писатель и мыслитель П.Л. Проскурин: "Свершилось. Старчески немощная, переродившаяся трусливая клика произвела на свет циничный и беспощадный выкидыш, для которого нет ничего святого или запретного. Начиналась крупномасштабная игра. Пришел новый хозяин.

- Ну, что здесь? - глухо и ровно спросил Андропов, быстрым и каким-то неуловимым движением поправляя очки, - в голосе ни одной живой ноты, словно спрашивала сама судьба.

- Вот... думаю, умер.

Андропов, давно и нетерпеливо ждавший именно этого момента и исхода, ненадолго как бы разрешил себе ощутить наслаждение свободой и свершением самой заветной своей мечты.

Долгожданный час пробил, но он слишком долго готовился, и сейчас не было даже чувства завершения, словно открылся зияющий, черный обрыв и в него было трудно заглянуть. Да, да, одна усталость и ощущение черной бездны под ногами. И нерассуждающая вспышка ненависти к этому слепому, безглазому чудовищу, с необъятным, беспорядочно колышущимся телом, по имени - русский народ, который, по всему чувствовалась, после очередной многолетней спячки опять начинал стихийно пробуждаться и даже прозревать. Прозревать? А зачем? Для нового всплеска зависти и ненависти во всем мире? И в цепкой, ничего не упускающей памяти высветилась уходящая глубоко в прошлое, до мельчайших деталей рельефная картина, скорее похожая на схему или карту, - это был заранее определенный и разработанный во всех подробностях путь длиной в целую жизнь, путь к нынешнему горнему пику... У него осталось не так много времени для воплощения задуманного, зато под ногами теперь твердая, надежная почва. Блеснув стеклами очков, скрывающими холодные глаза, Андропов повернулся и вышел к коридор, Казьмин последовал за ним и здесь коротко и четко, по-военному сухо, доложил о случившемся.

- Не нам. Не нам, а имени твоему, - негромко сказал он, выражая какой-то особый смысл, ведомый только ему.

Повернувшись, Андропов пошел по коридору к лестнице вниз, как всегда невозмутимый и непонятный. Новый вестник грядущих катастроф и перемен, он удалялся словно в прозрачной, неосязаемой капсуле".

Позже Проскурин скажет, что именно Андропов заметил и все время двигал с должности на должность Горбачева, пока руководил полтора десятилетия КГБ. "Мне надо было понять, какие силы подготавливают верховную фигуру, каков механизм приведения к власти. А главное, какие тенденции в нашем государстве дали подняться наверх именно этому функционеру, Михаилу Меченому, страшному человеку, который нанес последний удар огромной державе и самому передовому социальному строю".15

***

Вопросы взаимоотношения человека и государства, человека и природы были и остались для Проскурина главными. И это естественно. Человек и его окружение, человек и власть находятся в довольно сложных отношениях, зависящих от напряженности социальной действительности. Испытывая жесткое давление власти, личность начинает воспринимать историю как враждебную силу, что особенно наглядно проявляется в последние десятилетия. И в эти годы художник продолжает неутомимо искать ответы на тревожные вопросы современности, связанные с уничтожением российской государственности и тяжелейшими условиями жизни. Человек из народа как и прежде, остается главным предметом его творчества. Ибо настоящий художник и в сложные периоды истории остается верен гуманистическим идеалам. Здесь истоки проскуринского новаторства, формы проявления которого неожиданны и разнообразны.

Вот эта способность к обновлению, к использованию разнообразных комбинаций субъективно-объективного повествования и усиление роли интеллектуально-философского начала позволили ему стать бесспорным главой русской литературы конца ХХ - начала ХХI столетия. Проскурин стоял в самой гуще жизни, чреватой, как во всякое смутное время, грозными и непредсказуемыми событиями. Он видел, как новая власть спешно возводила перегородки между различными слоями общества, был свидетелем стремительного морального и интеллектуального падения интеллигенции. Все это вызывало недоумение и горечь, навевало грустные размышления.

Не случайно тема интеллигенции заняла значительное место в творчестве художника и в частности в романе "Число зверя". В общем виде ее можно представить так. Перетекая из корпоративного состояния в элитарное, интеллигенция утрачивает свои родовые черты, обретая космополитическую сущность, которую защищает самыми жестокими и изощренными способами, не уставая поднимать гвалт на весь мир, что страдания и бедствия русского народа являются его естественным состоянием и неизменны. Естественно, либеральная интеллигенция утрачивает ранее присущее ей (впрочем, слабо выраженные) национальные корни и опоры, признавая первенство лишь одной этнической группы, якобы богоизбранного народа, вечно страдающего и вечно пребывающего в изгнании. Это ложь, как многие подобные штучки, придуманные и широко распространяемые для сокрытия истинных целей богоизбранных, а именно: порабощения других народов и, в частности, русского. Все эти "плакальщики" в лице Солженицыных, Арбатовых, Шафаревичей, вкупе с Сахаровыми и Лихачевыми, растлевают народную душу, бесстыдно и нагло сколачивают целые направления русофобии и теперь уже открыто утверждают о якобы рабской сущности и неполноценности русских, на шее которых они весьма удобно устроились и за счет которых живут припеваючи.

Но есть среди них и русские по паспорту - писатели, ученые, актеры. Такова певица Зыбкина, написанная в романе сочными красками. Спекулируя своим рабоче-крестьянским происхождением, она выбилась в народные артистки и зажила по-купечески: отгрохола дворец с концертным залом, лифтом, и гаражом, похожим на крытое футбольное поле, обзавелась золотом и бриллиантами, возомнив считая себя достоянием, гордостью народа. Есть в произведении весьма колоритная юмористическая сценка, раскрывающая подлинную суть таких как она советских интеллигентов. Речь идет об ограблении певицы на территории ее обширных загородных владений.