Иван Евдокимов - Левитан

• Название: Левитан
• Автор: Иван Евдокимов
• Жанр: История

---

служила самоотверженно. Картина "Над вечным покоем" подвигалась быстро.

В конце лета в собственную усадьбу, соседнюю с панафидинской, прибыла семья видного петербургского чиновника. Через несколько дней новоприбывшие явились знакомиться со знаменитым художником. Это была дама средних лет, когда-то очень красивая. От былой красоты остались грация, изящество, дивный певучий голос, но глаза уже приходилось подводить и губы требовали большого ухода, чтобы не казаться слишком бледными. Петербургская кокетка безукоризненно одевалась. Изящные, со вкусом сшитые костюмы значили очень много в ее беде, помогая молодившейся женщине убавлять свои лета. Мешали ей в этом лишь две очаровательные, лет по восемнадцати, дочки, с которыми она приехала к Панафидиным. Мать когда-то была гораздо красивее дочерей. В вечернем освещении, скрывающем морщины и цвет лица, она соперничала со своим юным потомством. Знакомство завязалось. И скоро искусство отступило перед жизнью. Софья Петровна появлялась на людях грустная, заплаканная. Порой она внезапно прекращала играть и с громом захлопывала крышку рояля.

Левитан все чаще и чаще, пропуская обычные свои рабочие часы, бывал на охоте. Возвращался он всегда с пустым ягдташем, в чистых сапогах. Софья Петровна открыла однажды его патронташ -- патроны были целы. С тех пор она невольно зачем-то проверяла их, словно желала ошибиться. Левитан не знал этого. Она не проговорилась ни в одну из шумных и тяжелых ссор о своей мучительной тайне.

Борьба между женщинами длилась недолго. Кувшинникова почувствовала себя побежденной. Она вернулась в московскую квартиру раньше срока. Дмитрий Павлович и художник Степанов играли в шахматы и были навеселе. Кувшинникова ничем не выдала своего несчастья. Она вбежала в комнату мужа, как всегда, горячо обняла его, схватила за голову, пристально вгляделась в глаза и... на этот раз ничего не сказала. Сказал только Дмитрий Павлович:

-- Соня, тебя заждался твой журавль. Он обезумел от скуки и от злости. Совсем забил моих сеттеров... Вот каналья...

Софья Петровна поспешила в свою спальню. Скоро оттуда донесся какой-то странный звук: там плакали. Художник Степанов вскочил, готовый кинуться на помощь. Дмитрий Павлович усадил его на место и мягко сказал:

-- Оставьте ее... Она сейчас дочитывает эпилог своего романа... Все на свете когда-нибудь кончается...

Левитан не знал счастья с женщиной, оттеснившей Кувшинникову. Старшая дочь его новой подруги, неистовая и страстная, почти до безумия полюбила Исаака Ильича и выступила соперницей матери. Борьба между женщинами за него не затихала до самой смерти художника. Левитан не раз терял присутствие духа, отчаивался, не видел выхода, переживал сильнее семейную драму, чем она того стоила и чем угрожала всем.

Искусство отступало перед жизнью надолго. Он не мог работать. Это вызывало мучительные страдания, он утрачивал веру в свой талант, вновь овладевала художником старинная болезнь -- хандра.

Через несколько месяцев после разрыва с Кувшинниковой Левитан не совладал с собой. В июне 1895 года Антон Павлович получил телеграмму из имения под Вышним Волочком, где жил Исаак Ильич. Героини его романа умоляли Чехова немедленно приехать лечить своего друга. Антон Павлович знал последнюю романтическую сложную историю Исаака Ильича и поехал нехотя. Левитан легко поранил голову. Пуля оцарапала кожу.

Левитан удивился приезду Антона Павловича, а узнав причину, рассердился на своих дам. В гневе на их бесцеремонность, при пылком объяснении с женщинами, художник внезапно сорвал с себя повязку и швырнул на пол. Потом, нагромождая одну неловкость на другую, Левитан выбежал из комнаты, скоро вернулся с убитой для чего-то чайкой, которую бросил к ногам плачущей в кресле обиженной женщины.

Чехов ежился, смотрел в пол, лечить не стал, быстро уехал. Но поездку вспомнил, когда писал "Чайку", воспользовавшись этой сценой.

Через месяц после отъезда Чехова другой приятель Исаака Ильича - А. П. Ланговой уже из письма самого художника прочел: "Вам я могу, как своему доктору и доброму знакомому, сказать всю правду, зная, что дальше это не пойдет: меланхолия дошла у меня до того, что я стрелялся, остался жив, но вот уже месяц, как доктор ездит ко мне, промывает рану и ставит тампоны. Вот до чего дошел ваш покорный слуга. Хожу с забинтованной головой, изредка мучительная боль головы доводит до отчаяния. Все-таки с каждым днем мне делается лучше. Думаю попытаться работать. Летом я почти ничего не сделал и, вероятно, не сделаю. Вообще, невеселые мысли бродят в моей голове".

Разрыв с Левитаном поразил Софью Петровну больно, навсегда. Она как-то вдруг погасла, славно ее задули. Кувшинникова по-прежнему принимала друзей в своем салоне под пожарной каланчой, с какими-то художниками ездила на этюды, но самое дорогое и незабываемое постоянно напоминало о себе, и ничто с ним не могло сравниться в настоящем. Она часто стояла перед своим портретом, сделанным на память Левитаном. Он написал ее в лучшие дни, сидящую, в белом платье. Она бережно хранила и это платье, больше не надевая его.

По смерти Левитана, со слов Софьи Петровны, Голоушев записал воспоминания о художнике. Они единственные в своем роде по теплу, скромности и трогательности отношения к умершему. Ничто лишнее не вкралось в них, ни одного упрека, ни одной обиды... Кувшинникова была свидетельницей создания Левитаном всех крупных и знаменитых картин его. Без этих прозрачных и простых воспоминаний самое важное в жизни и творчестве Левитана было бы непонятно.

Еще ни одному из русских пейзажистов не выпадало такой славы, какую принесла Левитану картина "Над вечным покоем". Величие художника стало неоспоримым. Художник любил славу, жаждал ее. Картину "Над вечным покоем" понимали по-разному. Чаще не так, как ее задумал и осуществил художник. Великий пейзаж, суровый, мощный, грандиозная масса воды, грандиозное небо, неохватные русские пространства. Поэму о могучей русской природе, а через нее символическое представление о шири в размахе самой исполинской страны многие поняли жалко, нищенски, как призыв художника к вечности, едва ли не к религиозному самоуничижению. Реальное, здоровое, жизнерадостное, восхищенное познание своеобразного русского пейзажа, восторг перед величием его, идею силы и могущества его свели к каком;у-то мизерному поповскому "вечному покою", к смирению перед обычным человеческим концом, к смерти. Левитан мучился. Непонимание угнетало его. Он негодовал на товарищей-художников, на зрителей, смотревших на его вещь незрячими глазами. Но обвинял он только себя. Ему казалось, что он не сумел передать в картине тех мыслей и ощущений, которые волновали его и доставляли художнику счастье в большой и долгой работе над картиной.

НА ЗАКАТЕ

Левитан жил в Трехсвятительском переулке, близ Мясницкой части, во дворе, во флигеле. Вокруг росла буйно и густо сирень, которую так любил Исаак Ильич. Флигель был двухэтажный. Внизу были уютные, теплые жилые комнаты, наверху удобная красивая мастерская, отделанная в коричневых тонах. Среди мольбертов и картин стояло несколько кресел и стульев красного дерева с обивкой малинового штофа, пианино, фисгармония. Мастерскую построил для себя дилетант-любитель С. Т. Морозов. Он мало пользовался ею и, будучи горячим почитателем Левитана, уступил мастерскую художнику. Здесь прожил Исаак Ильич последние шесть лет своей жизни. Здесь он создал картины: "На севере", "Тишина", "Дорожка", "Буря. Дождь", "Солнечный день", "Сумерки", "Иэба", "Озеро", "Стога", "Летний вечер".

Всякая из них упрочивала прежнюю славу. Творчество приобретало все больший и больший размах. В гении Левитана открывались новые и новые стороны. Работал Исаак Ильич ежедневно. Никогда не пропускал светлых утренних часов, запираясь в мастерской от друзей и приятелей-художников. Маленькие левитановские кисти бездействовали во время сердечных припадков Исаака Ильича, часто укладывавших его в постель. Да еще семейные неурядицы, острые и яростные чувства вторгались в работу, ломая заведенный порядок жизни. Здоровый Левитан трудился с редким напряжением. Так течет большая река в равнине. Во внешнем спокойствии творческих часов художника не было самолюбования, каменной уверенности в себе. Он постоянно искал новых форм выражения, дробовал одни, бросал, возвращался к ним вновь, находил другие. Картины стояли на мольбертах годами, дожидаясь последнего мазка. "Они "доспевают" сами", -- говорил шутливо Исаак Ильич, показывая их посетителям мастерской. Только ранние свои вещи -- "После дождя", и "Вечер. Золотой Плес" -- Левитан написал в один день.

После утренней работы Исаак Ильич отправлялся на прогулку, уходил далеко, долго блуждал в одиночестве по Москве, навещал приятелей и возвращался к позднему обеду. Левитан даже охотничий костюм носил с изяществом, пригнанный, опрятный от белого отложного воротничка на куртке до русских сапог с голенищами за колено. По Москве шел он своеобразной стремительной своей походкой, нарядный, в безукоризненно сшитом пальто у лучшего столичного портного, высокий, стройный, опираясь на прочную трость. Таким его, в движении, красивым щеголем, изобразил на портрете Валентин Серов. Левитана узнавали на улицах неизвестные ему люди и оглядывались вслед. Иногда по вечерам в мастерской Исаака Ильича собирались близкие ему художники, бывшие школьные товарищи, поклонники хозяина, артисты, артистки, музыканты. Бывали здесь Чеховы, Коровины, Нестеров, Переплетчиков, Аладжалов, Голоушев, Степанов. Неизменно на этих вечерах было много музыки, пения, страстных споров, шума и смеха. Гости расходились по домам за полночь.