Иван Евдокимов - Левитан

• Название: Левитан
• Автор: Иван Евдокимов
• Жанр: История

---

Левитан внимательно уставился на полотно, закрыл глаза и открыл.

-- Шумит, Алексей Кондратьевич. Могу это вообразить легко...

-- Верю. Врать тебя я никогда не учил. И они опять работали в молчании, только слышалось прикосновение кистей к холсту. И Левитан себе под нос запел любимую саврасовскую:

Среди долины ровныя,

На гладкой высоте,

Растет, цветет высокий дуб

В могучей красоте...

Алексей Кондратьевич немного прислушался. Не торопясь, они два раза спели песню, переглянулись, прыснули и затянули в третий.

Вдруг Саврасов перегнулся к Левитану с чурбачка, на котором сидел, и заинтересованно сказал:

-- А ведь ты меня, Исаак, нынче перещеголял. Скажи, пожалуйста, как это ты хорошо несколько веток за кромочку полотна пустил. Чудно! Дуб стал живее. Правда, у тебя места моего меньше. Да нет, и у меня бы было так лучше. Вот посмотри, я продолжу эти три ветки.

Саврасов быстро пририсовал их углем.

-- Не знаю, Алексей Кондратьевич, -- сказал Левитан, разглядывая, --почему-то у меня другие. У меня гуще дуб. Я теснюсь с местом... У вас зато простор для воздуха. Ветки славно висят. Как сквозные... И в них дует ветер...

-- Пожалуй, и это верно. Оставим так. Поверни-ка мне твой холстик с испода, я тебе отметку поставлю.

И он яркой прозеленью написал: пять с минусом. Левитан покраснел.

-- Должно быть, никогда мне не дождаться без минуса?

Саврасов подумал и серьезно ответил:

-- Этого я пока еще не знаю... Случается и так.

Они пели, писали наперегонки, враз бросали работать и задумчиво смотрели в голубое высокое небо, разыскивая в нем жаворонков. Маленькая, почти невидимая птичка где-то стремительно неслась на высоте и точно оставляла за собой длинный звенящий след. Учитель и ученик находились в том радостном, благодушном состоянии, которое охватывало их всегда на подмосковных этюдах.

Левитан знал наизусть почти все русские стихотворения, где встречалось описание пейзажей. Саврасов часто просил его читать. Саврасов затихал, старался осторожнее касаться кистью холста, чтобы не помешать чтецу, в такт кивал головой, никогда не перебивал, а подчас по лицу его текли слезы. У Левитана срывался голос, огромные глаза не видели...

Растравил Левитана Саврасов и сегодня. Он сначала глубоко вздохнул, потом протяжно произнес:

Дубовый листок оторвался от ветки родимой

И в даль укатился...

Это было привычным сигналом. Левитан не заставил себя ждать. Лермонтов, Пушкин, Некрасов, Тютчев, Фет, Баратынский, Майков следовали один за другим. У юноши горели щеки. Он старался работать в такт стихам, делал то замедленные, то ускоренные мазки. Иногда получалось, чаше это мешало и стихам, и живописи. Тогда Левитан переставал писать и, прижмурив глаза, дирижировал сам себе кисточкой:

Как солнце золотит прощальными лучами

И избы за рекой, и пашни, и леса,

А теплый ветерок меж тем, шумя листами,

Едва-едва мои взвевает волоса.

И ласково лицо мое целует ива,

Нагнув ко мне свои сребристые листы...

-- Как это, -- спросил Саврасов, -- откуда это про "жидкие осины"? Не могу припомнить...

-- А, -- сказал Левитан небрежно, -- так это же старое, знакомое нам:

Вон вдали соломой крытые избушки,

И бегут над ними тучи вперегонку

Из родного края в дальнюю сторонку,

Белые березы, жидкие осины,

Пашни да овраги, -- грустные картины.

Не пройдешь.без думы, без тяжелой мимо -

Что же к ним все тянет так неодолимо?..

-- Хорошо, -- вымолвил Саврасов, -- родина... Недаром слово "родная" относится к матери и... к родине.

И они опять пели, читали стихи, попеременно разглядывали друг у друга работу. Саврасов требовал, чтобы Левитан нашел у него ошибки, и юноша почти всегда их находил, вызывая одобрение учителя.

Солнце понемногу утрачивало свою яркость. В темно-зеленых дубах стало больше черноты, и листва изменилась на глазах. Тогда захотел есть Саврасов. Он сбегал в рощу и кого-то из учеников послал в соседний с Измайловским зверинцем трактир "Свидание". Вскоре подошел к ним Чехов и, подавая Алексею Кондратьевичу сверток в серой бумаге, сказал:

-- Водки нет. Одна закуска. Колбаса -- "собачья радость", двенадцать копеек за ситный.

-- И пива нет? -- недовольно спросил Саврасов.

-- Ничего.

-- Вот, подлецы, жрут! Шутка сказать -- опустошили трактир еще далеко до вечера.

Алексей Кондратьевич разломил ситный и колбасу, молча, не глядя, подал половину Левитану.

-- Давай-ка, Исаак, подкрепимся, -- приказал Саврасов. -- Не знаю, как ты, а я во вкусе и к "собачьей радости".

Всю весну саврасовская мастерская работала на воздухе. Школа живописи, ваяния и зодчества была только местом утреннего сбора. В Сокольниках, Останкине, Черемушках, Коломенском, Покровском-Стрешневе, во всех других близких и далеких подмосковных Алексей Кондратьевич знал каждый кустик, тропку, овраг. В тех же самых местах юноша подсмотрел такие уголки, мимо которых Саврасов пробегал торопливо, не замечая, увлекаемый более эффектным, и примечательным. Левитан стал ходить сюда один. Он приносил Алексею Кондратьевичу новые свои вещи, удивляя его и радуя.

Летние каникулы Левитан проводил в Москве. Ему было некуда ехать а главное -- не на что. Пейзажей начинающего художника никто не покупал, в церквах он не умел работать, в мелкие иллюстрированные журнальчики, куда брали рисунки учеников, он еще не пробился. Он любил окрестности Москвы. Сюда Левитан пробирался тайком от отца и матери еще совсем мальчиком, пропадал здесь по целым дням, возвращался домой поздно вечером.

Раз в самом начале появления этой дурной привычки, как называли ее старшие Левитаны, перепуганный отец художника кинулся в поиски за сыном. Сверстники мальчика указали дорогу. Он ушел в Останкино. Отец издали узнал своего сына. Исаак бросился бежать. Илья Левитан со всех ног кинулся вдогонку, кричал, ругался, но Исаак мчался легче кошки.

Отец подобрал зеленый карандаш и детский альбом, потерянные сыном. Усталый, он перелистал рисунки Исаака. Зеленый сыновний карандаш поработал много. Мальчик берег место, и почти не оставалось свободного клочка бумаги. Рисунки деревьев, травы, полянок с муравьиной кучей показались отцу скучными и бесцельными. Для кого и для чего нужны эти ольхи, осины, березы, осока, гнилая ветла с дуплом?

С тех пор Исаака не искали. Когда он возвращался сам, его наказывали, ставя в угол или оставляя без ужина. Упорный мальчик молча переносил наказание и убегал снова.

Саврасов тоже проводил свои каникулы под Москвой. Учитель и ученик натыкались друг на друга. Иногда работали вместе по нескольку дней, пока Алексей Кондратьевич куда-то надолго не исчезал. Левитан хорошо изучил любимого учителя. Накануне запоя Саврасова нельзя было узнать. Он придирался к каждому мазку, ему все не нравилось, художник безнадежно махал рукой, отворачивался от этюда, открыто бормотал ругательства, и лицо доброго и веселого человека становилось неприветливым.

Однажды, под вечер, Левитан проходил в Сокольниках. Юноша ничего не видел и не слышал, торопясь к заветному месту, которое писал в последний раз. Вдруг Левитана окликнули. Вблизи дорожки, между двух кустов, на подостланной газетной бумаге сидел Алексей Кондратьевич с каким-то незнакомым человеком. На оборотной стороне подрамника стояла бутылка водки, лежали колбаса, огурцы, яйца и черный хлеб.

-- А что я всегда тебе говорю, -- закричал Саврасов, -- художник должен мало спать и много видеть. Куда, на ночь глядя, бежишь? Где был утром? Что делал в вонючей Москве? Художники должны все лето жить в палатках среди природы... Садись с нами. Вот, пожми руку моему другу Ивану Кузьмичу Кондратьеву. Поэт. На Никольский рынок поставляет литературный товар. Повести, романы и арабески.

Друзья невесело засмеялись и чокнулись. -- Водки хочешь?

Левитан отказывался, но Саврасов заставил его выпить. Алексей Кондратьевич отобрал у

юноши все художественные принадлежности, засунул в куст и резко, повелительно сказал:

-- Не пущу никуда. Академик Саврасов сегодня отдыхает, и все русское искусство на отдыхе... Маляры! Все равно никто не напишет вторых "Грачей"! Скопцы! Где им понять земную красоту! Краска у них только разноцветная, а души в ней нету. Труп, раскрашенный труп, а не природа в вашей мазне!

-- Жарь их хорошенько, Алексей Кондратьевич! -- выкрикнул с наслаждением Иван Кузьмич. -- В-верно, пророчески говоришь! Кто, кто может, кроме тебя, изобразить вот, например, эту великую картину великого поэта. --И он со слезами, потрясая кулаком, громко прочел:

Есть в светлости осенних вечеров

Умильная, таинственная прелесть...

Зловещий блеск и пестрота дерев,

Багряных листьев томный, легкий шелест,

Туманная и тихая лазурь

Над грустно сиротеющей землею...