Владимир Дягилев - Весенний снег

• Название: Весенний снег
• Автор: Владимир Дягилев
• Жанр: Советская классическая проза

«Весенний снег» (1969) — первая книга тетралогии «Море изобилия», главного литературного труда Юкио Мисимы (1925–1970), классика японской литературы XX века.

Основу сюжета тетралогии Юкио Мисимы «Море изобилия» составляет история, реально воплощающая буддийскую концепцию круговорота человеческого существования. Переселение души, возрождение в новой телесной оболочке юноши по имени Киёаки, умершего в двадцатилетнем возрасте, наблюдает всю свою долгую жизнь его одноклассник и друг Хонда.

Киёаки с детства знает Сатоко — дочь придворного аристократа, в семье которого он воспитывался. Сатоко горячо любит его, но Киёаки холоден, как лед. И вдруг, когда уже решено дело о замужестве Сатоко, которая должна стать женой принца императорской крови, Киёаки осознает, что любит ее. Их недолгая любовь кончается трагедией — уходом Сатоко в монастырь и смертью Киёаки.

---

Крылов подошел к открытой форточке и сделал несколько глубоких вдохов.

Некоторые люди говорят о хирургах; "привыкли", "мясники", "им что". Если бы они понимали, как это непросто-идти на крайний риск, зная, что оперируемый может погибнуть на операционном столе. Если бы они знали, какую ответственность перед родными, перед друзьями оперируемого человека, перед начальством и товарищами, а главное, перед своей совестью взваливает на свои плечи хирург..,

Кто-то из великих сказал: "Врач умирает с каждым больным". Что касается хирурга-то это уж точно.

Только никто этого не видит-ни бессонницы, ни бесконечных терзании "почему?", ни вечных душевных колебаний: брать или не брать? И-новый круг. Новые угрызения совести, хотя она, совесть, чаще всего ни в чем не виновата, напротив, чиста, но сознание и своей вины в неудаче не проходит. С годами все это накапливается, и каждая новая катастрофа не уменьшает, а увеличивает степень переживаний.

"Да, да. Кумуляция, - подтвердил сам для себя Крылов, как будто это сейчас было очень важно. - С годами тяжелее переживать ошибки. Лучше их скрываешь, но переживать тяжелее".

Он по привычке погладил кончики пальцев и уловил дрожание их.

"Нет. К черту. Никаких операций, пока все не наладим, не отработаем до последней мелочи".

Отдав себе такой приказ, он подошел к телефону и позвонил в клинику:

- Ну, как там Ванечка?

Когда Ванечка открыл глаза и Вера Михайловна увидела это, у нее будто в душе посветлело. Вновь блеснул забытый лучик надежды, не призрачный, не придуманный, а реальный, наглядный. Вот он, мальчик, который был еще хуже Сережи,-сознание терял, а выжил, смотрит, у него порозовели губы.

"Значит, очередь за Сереженькой. Значит, и его могут вылечить..."

В этот вечер Вера Михайловна рано приехала на квартиру, отоспалась, постирала - свое и Сережино (на случай выписки после операции), посидела со стариками за чаем.

- Тут тебя навещали, - сообщил Федор Кузьмич. - Будто родственник, Нефедов по фамилии.

Вера Михайловна не сразу сообразила, а когда вспомнила о письме Никиты, о человеке из Вырицы по фамилии Нефедов-заволновалась:

- Так что же?! Где же?!

- Да как быть-то? Да разве тебе до этого было? Да вот уже теперь,-успокоила Марья Михайловна.

Вера Михайловна уже успела съездить до Дежурства на последнюю процедуру, повидалась с профессором Жарковским. Он дал на прощанье пакетик-стимулятор и обнадежил:

- Рассчитывайте на успех. Если кто появится - сообщите.

В клинике Вера Михайловна прежде всего заглянула к Ванечке, убедилась, что он жив, смотрит и даже отвечает на вопросы, а затем - к Сереже.

По его озабоченному взгляду поняла: сын ждет ее с нетерпением.

- Мама, ну теперь моя очередь?-спросил он, как только она подсела к нему на кровать.

- Твоя. Должно - твоя.

И тут у нее мелькнула мысль: узнать. Пойти к самому профессору. Но вспомнила о роковом походе к Горбачевскому и забеспокоилась.

"Там все не так было. Все по-другому", - утешала она себя, но беспокойство не проходило. "Нет, надо узнать. Надо выяснить. А что особенного?"

Весь день она выбирала подходящий момент для разговора. И все не получалось. То она занята, то профессора нет, то у него люди. Хотела посоветоваться с лечащим врачом, но Аркадий Павлович тоже не сидел на месте, да и опасно было с ним беседовать. А вдруг скажет: "Это наше дело". Тогда уже не сунешься к Крылову.

На следующий день она снова появлялась в приемной и опять не могла уловить момент. Раза два ее видел профессор, но не обратил внимания. На этот раз он приоткрыл дверь кабинета, окликнул ее. Когда она вошла, усадил напротив себя, спросил строго:

- Чего вы там маячите второй день?

По этому приглашению, по неласковому тону она- догадалась, что он понимает, почему она здесь, и не одобряет ее появления. Вера Михайловна тотчас устыдилась своей навязчивости. "Он и сам все знает. Он и сам..."

Она медлила, а Крылов, видимо и не ожидая ответа, сказал:

- Видите ли, вашему сыну необходима операция, которая относится к разряду сверхсложных.

Кивком головы она как бы подтвердила его слова.

- Сверхсложных, - повторил Крылов и, помедлив, заключил: -Мы таких операции не делаем.

- А Ванечке?!-крикнула Вера Михаиловна и с недоумением посмотрела в усталое лицо профессора. Ей сделалось неловко за свой крик. Она повторила сдержаннее:-А Ванечке?

- Ванечке...-как бы для себя повторил профессор и замолчал надолго.

Она заметила, как он растирает подушечки пальцев, волнуется.

Крылов встал, прошелся по кабинету, избегая встретиться с нею глазами.

- Не делаем, я сказал,-произнес он решительно.

- Вы же обещали, - проговорила Вера Михайловна, чувствуя, как у нее садится голос и перехватывает дыхание. - Обещали...

Крылов отвел глаза и начал потирать подушечки пальцев.

- Если не сделать, то... вы же знаете, - прошептала она.

Крылов молчал.

Силы покидали Веру Михайловну. Чтобы не расплакаться, не раскиснуть, не упасть в обморок здесь, в кабинете, она сделала над собой невероятное усилие, сдерживая стон, поднялась и устремилась к двери.

Крылов не остановил ее.

Крылов долго сидел за столом, чувствуя душевную боль, и не решался сдвинуться с места, точно движение могло усилить его страдания. Каждый раз, который раз в жизни, вот в такие минуты его охватывало чувство вины. Хотя он не был виноват ни перед матерью, ни перед ее ребенком, он все равно испытывал терзания, отказывая в помощи. Он-то, конечно, понимал, что единственное спасение этого "синего мальчика" - операция.

Но не мог сказать "да", потому что не был уверен в успехе. Какое это мучение отказывать человеку в помощи, зная, что без нее он непременно погибнет. Это все равно, что благословлять на смерть. А он врач, его задача как раз противоположная: спасать от смерти. Спасать! .. Но это пока что выше его сил. Операция Ванечки еще раз доказала бессилие медицины, недостаточную вооруженность ее на сегодняшний день. Но так бывало уже не раз, и он вот после таких же переживаний всетаки брался за сверхсложную операцию и, случалось, спасал человека. Сначала одного из десяти, потом двух, трех, четырех. Но на сей раз плохое стечение обстоятельств. Неудача за неудачей. О нем уже говорят, в него тычут пальцем. Добро бы страдал он, черт с ним!

Но страдает коллектив, клиника, институт.

"Но если бы это был мой мальчик, мой сын?" - спросил он себя и вздохнул прерывисто.

Крылову вдруг вспомнилось, как еще во время финской кампании его здесь же, в Ленинграде, принимали в партию. Председатель комиссии задал вопрос: "Что вы считаете главным для коммуниста?" И он ответил:

"Любить человека".

"С этого начал, этим и кончу", - прошептал Крылов и поморщился от непроходящей боли.

Еще в детстве появилось в нем это и осталось на всю жизнь-любовь к людям. Семья у них была такаячуткая, отзывчивая на горе людское. Кто. ни придетнакормят, обогреют. Ссыльный ли человек, или дальний родственник, или совсем незнакомый заезжий - все у них, у Крыловых, приют находили, всем они помогали.

И позже, когда он уже врачом стал, в городе работал, все мама, бывало, с просьбой к нему обращалась: "Ваденька, уж ты помоги человеку".

Он видел и зло, и ненависть, и врагов видел. В период коллективизации в него стреляли кулаки. Но любовь к человеку от этого не исчезла. Чтобы объяснить зло и ненависть, он сам для себя в молодые годы придумал теорию, назвав ее "теорией крайностей". По этой теории выходило: не любят друг друга и вообще людей только богатые или очень бедные, из жадности или от голода.

Позже он узнал о классовой борьбе, о других причинах, заставляющих враждовать и убивать. Позже он узнал фашизм. Пережил блокаду. Но не изменил своего отношения к человеку. Он верил: настанет время, когда его девиз будет девизом всех людей. Любить человека!

Крылов с юности запомнил и при случае повторял слова Максима Горького: "Всё в человеке, всё для чедовека. Существует только человек, все же остальноедело его рук и его мозга. Че-ло-век!"

Этими словами он начинал и заканчивал свои лекции для студентов.

"Ах, если бы..." - произнес Крылов и с горечью подумал, что той прекрасной аппаратуры, что существует у нас в конструкторских бюро, и той, что он видел за границей, у него в клинике еще нет. А без нее невозможно проводить на высоком уровне вот эти злополучные сверхсложные операции. А жизнь не ждет, она подкидывает "синих мальчиков". И от этого не уйти,

"На самолюбии работаем. Собственное сердце подключаем, - подумал он, прерывисто вздыхая, и тотчас ободрил себя: -А в общем, не так плохо. Из десяти Фалло, оперированных в этом году, шестерых все-таки спасли. И если бы..."

Он снова припомнил последние неудачи и покачал головой.

"Н-да-а... Но теперь у нас новый АИК. А подготовку нужно проводить еще более тщательно. И готовить более индивидуально... И наркоз..."