Владимир Дягилев - Весенний снег

• Название: Весенний снег
• Автор: Владимир Дягилев
• Жанр: Советская классическая проза

«Весенний снег» (1969) — первая книга тетралогии «Море изобилия», главного литературного труда Юкио Мисимы (1925–1970), классика японской литературы XX века.

Основу сюжета тетралогии Юкио Мисимы «Море изобилия» составляет история, реально воплощающая буддийскую концепцию круговорота человеческого существования. Переселение души, возрождение в новой телесной оболочке юноши по имени Киёаки, умершего в двадцатилетнем возрасте, наблюдает всю свою долгую жизнь его одноклассник и друг Хонда.

Киёаки с детства знает Сатоко — дочь придворного аристократа, в семье которого он воспитывался. Сатоко горячо любит его, но Киёаки холоден, как лед. И вдруг, когда уже решено дело о замужестве Сатоко, которая должна стать женой принца императорской крови, Киёаки осознает, что любит ее. Их недолгая любовь кончается трагедией — уходом Сатоко в монастырь и смертью Киёаки.

---

Крылову подали обмотанные бинтами электроды с плоскими блестящими концами.

Сердце еще вздрагивает, не все сразу, а отдельными участками, еще никак не хочет остановиться. И зайчики на экране еще подпрыгивают, но уже не высоко и не далеко, часто возвращаются назад, на исходные позиции, словно бегуны, взявшие фальстарт.

- Девятнадцать.

- Восемнадцать и три.

Это напомнило Владимиру Васильевичу запуск космического корабля: отсчитываются последние секунды перед стартом. "А что? Это, во всяком случае, не меньшее чудо".

- Температура сердца? - поинтересовался Крылов.

- Шестнадцать и четыре.

- Фибрилляция еще есть,-сказал он. - Подождем.

Хирурги ждут, пока сердце охладится, остановится, уснет.

А Владимир Васильевич полон восторга и изумления.

Как это просто и как необыкновенно! Веками врачи заботились о том, чтобы сердце не останавливалось, все делали, чтобы оно продолжало биться. А теперь хирурги ждут его остановки.

А вокруг идет жизнь. Снова отчетливо звенит трамвай. Сейчас, когда напряжение несколько спало, этот звук хорошо уловим и не кажется голосом другого мира.

По карнизу ходит голубь и крутит точеной головкой. Наверное, тоже восхищается работой хирургов.

Врачи немного расслабились, как будто набирают сил для значительных, самых главных дел.

- Четырнадцать и две.

- Тринадцать и девять.

- Сердце?-спрашивает Крылов.

- Тринадцать и шесть.

- Подождем до десяти. Еще есть небольшая фибрилляция.

Сердце уже не бьется, уснуло. Только на экране изредка скачут блестящие зайчики... Это и есть фибрилляция: отдельные не ритмичные движения отдельных участков сердца.

- Одиннадцать и шесть.

- Десять и восемь.

- Чуть подождем.

Владимир Васильевич вспомнил о матери этого Сережи. Каково ей сейчас? Надо бы ободрить. Да не выскочишь. К тому же начинается самое главное.

Сердце остановилось. Совсем остановилось, не шелохнется, не дрогнет. Блестящие зайчики на экране проплывают почти неподвижными светлыми точками. Зато мигалка на аппарате АИК не переставая сигналит, дает знать о себе-работает, жужжит аппарат, старается, и по трубкам в организм человека идет необходимая кровь, идет жизнь. Анестезиолог приоткрывает веки м-альчика, берет фонарик и светит. Зрачки реагируют на свет. Сережа живет.

Владимир Васильевич полон восторга и удивления:

"Только в сказках и фантастических романах читали мы о том, что человек живет не дыша, с остановившимся сердцем. Еще несколько лет назад, когда я учился, это считалось утопией, мечтой. И вот наяву не бьется сердце, не дышат легкие, а человек живет! Ну почему этого ие видят люди? Нужно, чтобы все видели это чудо!.."

- Скальпель,-негромко произносит Крылов, обрывая восторги Владимира Васильевича.

Это слово звучит значительно и сильно. Оно вновь "вставляет всех насторожиться, припасть к аппаратам.

Вот оно, великое мгновение, когда все слилось воедино: жужжание АИК, пощелкивание аппаратов, мигание лампочек, напряжение врачей, поиски и контроль лаборантов, многодневные сложные обследования, труд многих людей-все сейчас на кончике блестящего скальпеля, все в руках этого невысокого человека, все получило свой смысл и ясную .цель.

Потрескивают зажимы, жужжит АИК, и лампочка на нем все мигает, как маячок жизни. Опять ничего не слышно из того, другого мира - ни звона трамвая, ни воркования голубей.

Меж бровей профессора появляется надломленная складка-галочка. Он машинально, по привычке произносит чаще всего два слова:

- Так. Хорошо.

Не оборачиваясь, протягивает руку за инструментами и работает. Его пальцы двигаются быстро, мягко и ловко. Они проводят сейчас тончайшую работу.

"С чем можно сравнить эти руки, эти пальцы? - подумал Владимир Васильевич.-С руками часового мастера, ювелира, музыканта? Вероятно, со всеми вместе.

То, что делает Крылов, действительно волшебно: это и чуткость музыканта, потому что надо уловить мельчайший дефект на нежном клапане; это и ловкость часового мастера, потому что нужно уверенно исправить этот едва уловимый дефект; это и мастерство ювелира, потому что необходимо сделать все так, чтобы получилось правильно и красиво, чтобы самый главный судья твоей работысердце-не обиделось, а, начав биться, билось бы правильно и точно".

На Владимира Васильевича нахлынула восторженная волна. В какой-то миг он готов был вслух высказать восхищение от увиденного чуда.

"Сердце человека!-продолжал он свой внутренний монолог. - Вот оно лежит в руках Крылова, сердце, о котором столько сочинено несен и стихов, которое любит и ненавидит, творит добро и зло; Сейчас это неподвижный розовато-синий мешочек. А там, в нем, в самом сердце, чуткие, умные пальцы хирурга шьют, исправляют дефект, делают его здоровым".

- Иглу поменьше,-попросил Крылов.

Сердце не бьется двадцать минут.

Хирург шьет внутри сердца. Как будто все идет как надо. Никто, кроме Владимира Васильевича, не удивлен, не потрясен этим фактом, все спокойны, все на своих местах.

А между тем веками хирурги боялись не то что оперировать - прикасаться к сердцу. Великие медики завещали своим ученикам: не трогайте сердца, это святая святых. В научных трактатах утверждалось: все можно оперировать, сердце-нельзя.

Известный хирург Бильрот писал: "Тот хирург, который зашьет рану сердца, потеряет уважение своих товарищей".

Нет, это не было суеверием, -но было следствием панического страха. Все, кто прикасался к сердцу, терпели фиаско. Люди после таких прикосновений умирали, а хирург вызывал презрение как величайший невежда.

Все это было закономерно. Действительно, в те годы, при том состоянии науки и техники операции на сердце были невозможны. Не было надежного обезболивания, и больные умирали от шока. Не было антибиотиков, и больные умирали от инфекций. Хирурги боялись повредить соседние органы, боялись кровотечения, попадания воздуха в артерии, тромбоза, пневмоторакса...

"Да и сейчас не все, совсем не все, - произнес мысленно Владимир Васильевич,-а только такие, вернее, такой, как Крылов, способны на подобную операцию.

А я... А я вот ошалел от одного вида ее..."

- Так. Хорошо, - произнес Крылов. - Еще шить.

Сердце не бьется уже тридцать минут. И все спокой"

ны, и никакого страха. Даже у Владимира Васильевича он исчез. Но сколько сил и энергии нужно было потратить хирургам, чтобы доказать, что к сердцу человека не опасно прикасаться, что его можно брать в руки.

Следовало уверить врачей в силе и выносливости человеческого сердца. Нужно было преодолеть, во что бы то ни стало преодолеть тяжкий барьер-веками воспитанную боязнь. "А это, пожалуй,-думал Владимир Васильевич,-так же трудно, как в авиации-преодоление звукового барьера. Наверное, еще-труднее, потому что речь идет о живом человеке, о жизни и смерти... Но вот нашлись, преодолели..."

Сорок минут сердце не бьется. Сорок минут не дышит мальчонка. Жужжит АИК, то зажигается, то гаснет мигалка.

Крылов делает паузы, осматривает свою работу.

Владимир Васильевич понимает: надо сделать аккуратно. Потом не поправишь ошибки, вторую такую операцию не сделаешь этому Сереже, мальчику, которого он, врач Петюнин, подставил под нож.

- Кажется, все,-сказал Крылов и впервые оторвал взгляд от сердца и оглядел ассистентов.

Они подтвердили:

- Все.

- Начали согревать, - приказал Крылов и снова склонился над сердцем.

Что-то негромко щелкнуло. Жужжание стало более резким. Это переключили змеевик. Теперь кровь из аппарата АИК пойдет не через холодную воду, а через теплую и постепенно начнет согревать организм мальчика.

Через несколько минут-первые измерения температуры. Слышатся первые рапорты:

- Пятнадцать и три.

- Пятнадцать и восемь.

- Шестнадцать.

Крылов не отрывается от работы. Теперь он шьет сердце. Пальцы его словно порхают.

- Девятнадцать и шесть.

- Двадцать.

- Двадцать и две.

Приближается решительный момент, как бы воскрешение человека.

Владимир Васильевич вновь весь напрягся, вытянулся, ожидая этой необычной, волшебной минуты.

Забьется ли снова сердце? Станут ли дышать легкие?

Будет ли работать мозг? Он знает, все тысячи раз проверено, проделано на животных, уже не один раз прошли успешные операции на людях - и все же, и все же...

А вдруг не забьется? А если и электрод не поможет?

Возможно, упущена какая-то мелочь, не учтены особенности организма именно этого ребенка, Сережи Прозорова.

Забьется сердце, но откажется работать мозг. Забьется сердце, но наступит паралич дыхания. Все может быть.

Каждая такая операция-это задача со многими неизвестными, а на решение ее отводятся считанные секунды.

"Ну же. Ну!-про себя повторяет Владимир Васильевич. - Забейся. Вздрогни".