Владимир Дягилев - Вечное дерево

• Название: Вечное дерево
• Автор: Владимир Дягилев
• Жанр: Советская классическая проза

---

Журка не понимал, с чем они соглашаются. И только еще раз взглянув на рисунок, догадался: Колька своим удачным рисунком сам себя выдал. Так правильно и хорошо неспособный не нарисует.

- А теперь смотрите, - строго сказал Георгий Фадеевкч и кивнул Сене Огаркову.

Тот поднялся, достал завернутые в газету кондуктор, медную шину, сверло, развернул и принялся объяснять и показывать, каким образом, при каких обстоятельствах может получиться перекос. И оттого, что это разбирал Сеня Огарков, почти их сверстник, объяснения звучали особенно убедительно.

Сеня разобрал несколько вариантов. Ему задавали вопросы, уточняли детали, просили еще раз показать, как может лежать пластина и под каким углом может идти сверло.

Начальник цеха взглянул на часы.

- Все ясно?-спросил Георгий Фадеевич, заметив этот жест.

- Ясно,-подтвердили рабочие.

И опять они больше ничего не сказали, только так посмотрели на учеников, что тем стало не по себе: их уличили, но им дают возможность исправиться.

- Надеюсь, вы все поняли?-спросил Георгий Фадеевич.

- Неспособные мы,-упрямо повторил Колька.

Журка видел, что он смущен и с трудом переламывает себя, но все-таки стоит на своем, баран упрямый.

Начальник цеха скосил на Кольку глаза, подозвал отца и что-то негромко сказал ему. Что именно, Журка не расслышал.

* * *

В горкоме партии прошло деловое совещание, имеющее прямое отношение к Степану Степановичу Стрелкову.

После совещания Скоков попросил Полянцева остаться. Они подошли к раскрытому окну и несколько минут молча разглядывали перспективу проспекта.

- Ты заметил, люди стали ярче одеваться? - спросил Скоков.

Полянцев посмотрел вниз, увидел девушку в зеленом платье.

- Помню, я возвращался из Швеции и обратил на это внимание. - Скоков круто повернулся и неожиданно спросил: - А сколько стоит копейка?

Полянцев не удивился ни вопросу, ни переходу. Он знал Скокова более двадцати лет, привык к подобным перескокам.

- А ты нарочно подкинул этого полковника?

- Просто так получилось.

- Все совещание повернул... И что же все-таки главное в этой проблеме?

- Человек.

- Общо.

- Зато правильно.

Скоков не ответил, вновь посмотрел на улицу.

- Ходят. Тысячи людей, и ни один не догадывается, о чем мы сейчас думаем. Им не до проблем, не до экономики. Хотя эта экономика их и одевает, и обувает, и кормит. Наверняка думают: сидят тут чиновники, телефонами обставились.

- Как раз и о деле думают,-возразил Полянцев.- У нас народ, особенно теперь, думающий. Это я тоже после заграничной поездки заметил.

- А ты когда-нибудь задумывался, что означает единица? - прервал Скоков. - Одна копейка. Одна минута.

Одно сверло. Один человек. Великое понятие! Основа основ. Ты говоришь, что за границей рабочие не задумываются над общими проблемами. Так там хозяин за всех думает. А у нас все хозяева. По идее. Нужно довести каждого до уровня хозяина.

- В том-то и суть, - согласился Полянцев.

- Суть, - с усмешкой повторил Скоков. - Как это сделать - вот в чем суть. Мы тратим миллионы на строительство, новую технику, станки. И не всегда получаем должный эффект. А тут... Никаких миллионов, только добиться, чтобы каждый работал как для себя, думал, искал, экономил. Кто подсчитает, сколько, какая выгода от этого?

- Сосчитать невозможно.

- То-то. Это может нарастать бесконечно, по прогрессии. И прогрессивка, конечно,-Скоков усмехнулся. -А что ты думаешь делать с этим полковником? Наш комсомол прав. Для молодежи он находка.

- Не только.

- Но для молодежи особенно. Какая у вас отдача? - спросил Скоков. Сколько школьников, проходивших практику на заводах вашего района, остались, вернее, пришли работать?

- Точного процента не знаю, - ответил Полянцев. - Думаю, три, ну пять, не больше.

- Меньше. Вообще, эта политехнизация не дала ожидаемых результатов. В рабочие все равно не идут. Как ты думаешь, почему?

- Причин много,-сказал Полянцев.-Мы с пеленок внушали им: "Все дороги открыты. Нам было плохо, так хоть вы..." Мы создали им иллюзию легкой жизни.

А на самом деле никаких иллюзий нет. Есть труд, трудности, борьба. Столкнутся с жизнью такие вот зеленые, морально неподготовленные, и начинается нытье, разочарование, спад.

Скоков постучал пальцами по стеклу, посмотрел на Полянцева с грустинкой. Полянцев понял: наболело у него на душе, думал он над этими вопросами и спрашивает лишь для того, чтобы проверить, так ли он думает.

- А все-таки не в этом главное, - произнес Скоков раздумчиво. - Не в этом. Наши социологи провели интересную работу. Они спрашивали у молодежи, у выпускников, кем они хотят стать и почему? А через год-полтора: "Кем стали? Довольны ли?" Так вот, по их данным - а я лично присоединяюсь к этому-молодежь хочет быть научными работниками, физиками...

- Но не лириками?

- И лириками, но не рабочими... И вот почему. Заметь, какие формулировки: "Мало элементов творчества", "Нет возможности роста". А потом уже деньги, заработок, общественный престиж и так далее. Каково?

- Это отрадно, - сказал Полянцев. - Но почему же все-таки не идут в рабочие?

- Причин, по-моему, две. Во всяком случае, я пока что нашел две причины. Первая. Наша школа призвана учить и воспитывать молодое поколение. С задачей обучения она справляется удовлетворительно, с задачей воспитания - слабо. Вообще слабо, а с воспитанием любви к рабочим профессиям - неудовлетворительно.

На уроках, на внеклассных занятиях говорится преимущественно о достижениях нашей науки и техники. И это ставится во главу угла. Слов нет. Достижения науки и техники велики и прекрасны, и о них стоит говорить, ими стоит гордиться. Но все они невозможны без помощи рабочего класса, без умелых рук. Ученые всегда и всюду заявляют об этом, они-то ценят рабочий класс. А вот школа молчит, не говорит о заслугах рабочего класса.

Там даже кружки организуют физический, химический, авиамодельный и прочие. И нет кружка слесарного, токарного.

- Неужели в кружках дело?-уловив паузу, спросил Полянцев.

- А тут еще вся наша пропаганда, - не обратив внимания на вопрос, продолжал Скоков, - всячески поднимает ученых, и только ученых, либо артистов, врачей, учителей, то есть не рабочий класс. В результате наши дети с малых лет слышат, читают, смотрят достижения ученых, их прекрасный труд, и у них, естественно, появляется тяга и любовь к науке, к чистым профессиям. Одним словом, морально они не подготавливаются к работе на заводе. Понятие "рабочий класс" потеряло для них романтику и поэзию. А второе...

- Пожалуй, согласен.

- А второе,-продолжал Скоков,-практическая сторона. Школьники идут на заводы и фабрики, там проходят практику (точнее надо бы сказать: отбывают).

И, увьт, чаще всего, кроме разочарования, ничего не выносят они с этой практики. Я беседовал с десятками людей, с юношами и девушками, девяносто девять из ста заявляли: "Ни за что. Куда угодно, только не на завод".

- Почему? - прервал Полянцев.

- Вот и я спрашивал: почему? Потому что на практике, как будто нарочно, все делается так, чтобы отпугнуть, оттолкнуть молодежь от работы, от завода. Чаще всего практика проходит или плохо организованной, или организованной не так, как нужно. Школьники во время этой практики либо стоят, либо слоняются по цехам, либо выполняют непроизводительную, неинтересную работу: таскают тачки, перекладывают детали, перетирают станки. Так теряется романтика, появляется неприязнь к работе на заводе... Скажи, а этот твой полковник не мог бы быть действительно наставником молодежи?-по привычке неожиданно спросил Скоков.

- Он и является бригадиром молодых рабочих.

- Так слушай, это хорошо. Это очень важно. Вот что. - Скоков повернулся к Полянцеву, посмотрел в упор.-Давай мы это предложение-статус о наставниках-обсудим. Я скажу в отделе, Сокольчикову. А ты сам на заводе, на парткоме.

- Согласен.

Скоков помолчал, потом сообщил доверительно:

- После пленума укреплять партийное руководство в промышленности будем. Песляк ваш как?

- Как раз тот случай. Не прижился он на заводе.

Не понял сути... Слова у него с делами расходятся...

Скоков засмеялся.

- А все-таки стареть мы с тобой начали. Вот побурчали, посудачили, молодежи косточки перемыли и вроде успокоились.

- Нет, почему же?

- Давай не успокаиваться.

Скоков подал Полянцеву руку и так, не выпуская его руки, проводил до самой двери.

* * *

Цех звучал по-новому. В чем состояло это новое, Журка не мог бы объяснить. Все так же гудели станки, тарахтели автокары, с мягким шипением проплывали над головой мостовые краны. И вместе с тем было в этих привычных звуках что-то непривычное, торжественное и радостное. Быть может, это происходило потому, что Журка никогда раньше не вслушивался, как звучит цех, не вдумывался, из чего состоит его музыка. Никогда не замечал раньше, что этот общий гул делится на частные, отдельные гулы, что каждый станок поет по-своему. Никогда раньше не улавливал этих звуковых нюансов, свойственных тому или иному станку. Никогда не обращал внимания на то, что и он, и все другие рабочие разговаривают в полный голос, иначе не услышишь слов.