Константин Романенко - Последние годы Сталина. Эпоха возрождения

• Название: Последние годы Сталина. Эпоха возрождения
• Автор: Константин Романенко
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-27805-3

Благодаря кому Советский Союз обрел статус сверхдержавы? Каким чудом удалось в считаные годы восстановить страну после самой страшной войны в человеческой истории? Почему в конце 1940-х годов по СССР прокатилась новая волна репрессий — по «ленинградскому делу», «делу ЕАК», «делу врачей»? Что стало причиной «опалы Жукова»? Кто такие «безродные космополиты» и кто убил Вождя?

На все эти вопросы вы найдете ответ в новой книге К. Романенко.

Автор утверждает, что на закате жизни Сталин совершил еще одну революцию, подлинный прорыв в будущее, превратив СССР в сверхдержаву и мирового лидера. Эта книга неопровержимо доказывает, что последние годы Вождя были не «периодом репрессий и упадка», как твердят его враги, а настоящей Эпохой возрождения.

---

Примечательно, что Хрущев не забыл своего сообщника. Бывший министр КГБ Игнатьев, исключенный 28 апреля из членов ЦК, уже на пленуме 2 июля 1953-го — сразу после ликвидации Берии — был возвращен в его состав. Но все это произойдет потом…

За профессором А. Мясниковым приехали, чтобы отвезти на место событий, только «поздно вечером 2 марта». «Состав консилиума, — пишет он, — решил остаться на все время, я позвонил домой. Мы ночевали в соседнем доме». Описывая состояние Сталина, Мясников отмечал: «Он тяжело дышал, периодически то тише, то сильнее (дыхание Чейн-Стокса), Кровяное давление 210-110. Мерцательная аритмия, лейкоцитоз до 17 000. Была высокая температура — 38 градусов с долями. При прослушивании и выстукивании сердца особых отклонений не отмечалось, в боковых и передних отделах легких ничего патологического не определялось.

Диагноз: кровоизлияние в левом полушарии мозга на почве гипертонии и атеросклероза. Каждый из нас нес свои часы у постели больного… Третьего утром консилиум должен был дать ответ на вопрос Маленкова о прогнозе. Ответ наш мог быть только отрицательным — смерть неизбежна. Маленков дал нам понять, что он ожидал такого заключения…

…Сталин дышал тяжело, иногда стонал. Только на один короткий миг показалось, что он осмысленным взглядом обвел окружающих его. Тогда Ворошилов склонился над ним и сказал: «Товарищ Сталин, мы все здесь, твои верные друзья и соратники. Как себя чувствуешь, дорогой?»… Ночью много раз казалось, что он умирает.

На следующее утро, четвертого, кому-то пришла в голову идея, нет ли вдобавок ко всему инфаркта миокарда. Из больницы пришла молоденькая врачиха, сняла электрокардиограммы и безапелляционно заявила: «Да, инфаркт».

Переполох. В деле врачей уже фигурировало умышленное недиагностирование инфаркта миокарда у погубленных-де ими руководителей государства… Жаловаться на боль, столь характерную симптому инфаркта, Сталин, будучи без сознания, естественно, не мог. Лейкоцитоз и повышенная температура могли говорить в пользу инфаркта».

Первый бюллетень о состоянии здоровья Сталина составили на 2 часа ночи 4 марта. В нем сообщалось: «Второго и третьего марта были проведены соответствующие мероприятия, направленные на улучшение нарушенных функций дыхания и кровообращения, которые пока не дали существенного перелома в течении болезни». В сообщении содержалась фраза, рассчитанная на успокоение страны: «Проводится ряд терапевтических мероприятий, направленных на восстановление важных функций организма».

В принципе, это была ненужная ложь. До смерти Вождя успели обнародовать только два бюллетеня — второй на 2 часа ночи пятого марта. Во втором повторялась информация, что и в первом: «К ночи на пятое марта состояние И.В. Сталина продолжает оставаться тяжелым. Больной находится в ступорозном (глубоком бессознательном) состоянии. Нервная регуляция дыхания, а также деятельность сердца остаются резко нарушенными». Третий бюллетень был опубликован в «Правде» одновременно с сообщением о кончине Сталина.

Мясников пишет в рукописи: «Утром пятого у Сталина вдруг появилась рвота кровью: эта рвота привела к упадку пульса, кровяное давление упало. И это явление нас несколько озадачило — как его объяснить?

Для поддержки падающего давления непрерывно вводили различные лекарства. Все участники консилиума толпились вокруг больного и в соседней комнате в тревоге и догадках… Дежурил от ЦК Н.А. Булганин. Я заметил, что он на нас посматривает подозрительно и, пожалуй, враждебно… Стоя у дивана, он обратился ко мне: «Профессор Мясников, от чего это у него рвота с кровью?» Я ответил: «Возможно, это результат мелких кровоизлияний в стенке желудка сосудистого характера — в связи с гипертонией и инсультом». «Возможно? — передразнил он неприязненно. — А может быть, у него рак желудка, у Сталина? Смотрите, — прибавил он с оттенком угрозы, — а то все сосудистые да сосудистые, а главное и про… (Он явно хотел сказать — провороните или прошляпите, но спохватился и закончил: «пропустите».)»

Врачи почему-то не удосужились взять рвоту на исследование. «Объяснение желудочно-кишечных кровоизлияний, — продолжает Мясников, — записано в дневнике и вошло в подробный эпикриз, составленный в конце дня, когда больной еще дышал, но смерть ожидалась с часу на час… Весь день пятого мы что-то впрыскивали, писали дневники, составляли бюллетени. Тем временем на втором этаже собрались члены ЦК: члены Политбюро подходили к умирающему, люди рангом пониже смотрели через дверь, не решаясь подходить ближе даже к полумертвому хозяину. Помню Н.С. Хрущев… также держался у дверей…»

Да, Иуда не решался войти к умиравшему Учителю. В это время, вечером пятого марта, в Свердловском зале Кремля собирались участники совместного заседания ЦК, Совета министров и Верховного Совета. Задолго до начала в зале собралось более половины участников, а за полчаса до времени открытия заседания пришли все.

«И вот несколько сот людей, — пишет К. Симонов, — среди которых почти все были знакомы друг с другом, знали друг друга по работе, знали в лицо по многим встречам, — несколько сот людей сорок минут, а пришедшие раньше меня еще дольше, сидели молча… Сидели рядом, касаясь друг друга плечами, видели друг друга, но никто не говорил друг другу ни одного слова. Никто ни у кого ничего не спрашивал… До самого начала в зале стояла такая тишина, что, не пробыв сорок минут сам в этой тишине, я бы никогда не поверил, что могут так молчать триста тесно сидящих рядом друг с другом людей. Никогда по гроб жизни не забуду этого молчания».

В правительственном сообщении указывалось, что несчастье с Вождем случилось в его кремлевской квартире, то есть где-то рядом; и для присутствовавших это усиливало остроту восприятия происходившего. Председателем Совета министров, еще при жизни Сталина, был назначен Маленков. И когда уже был утвержден дележ власти, обусловленный заговорщиками, сердце Вождя стало останавливаться.

Рыбин пишет, что больной иногда «пытался открыть глаза или шевельнуть губами. 5 марта пульс стал падать, больной иногда пытался открыть глаза, Берия подошел к нему со словами: «Товарищ Сталин, скажи что-нибудь. Здесь все члены Политбюро».

Ворошилов оттащил его за рукав, говоря: «Пусть к нему подойдет обслуга. Он лучше ее узнает». Пока охрана протискивалась через тесное кольцо членов правительства, Сталину сделали какой-то сильнодействующий укол. От него тело вздрогнуло, зрачки расширились, и минут через пять наступила смерть. Оказывается, подобный укол, способный или поднять или погубить больного, полагалось делать лишь после согласия близких родных. Но Светлану и Василия не спросили…»

Г. Чеснокова рассказывала: «Незадолго до смерти Сталин неожиданно поднял левую руку. Казалось, что он пришел в сознание и хочет что-то сказать. Все правительство, которое стояло перед нами, напряглось, приумолкло. Но он уронил руку обратно и ничего не сказал».

«В какой-то момент, — пишет дочь Сталина, — не знаю, так ли это на самом деле, но так казалось, — очевидно, в последнюю минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг… Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть — тут он поднял вдруг кверху левую руку… и не то указал ею куда-то наверх, не то пригрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно, к кому он относился… Душа отлетела. Тело успокоилось, лицо побледнело, приняло свой знакомый облик; через несколько мгновений оно стало невозмутимым, спокойным и красивым. Все стояли, окаменев, в молчании, несколько минут, — не знаю сколько, — кажется, что долго».

Вождь советского народа скончался на диване с круглыми валиками и высоко взбитой спинкой, находившемся в левой части спальни. Рядом на светлом лакированном паркете стояло несколько пальм. В последней строке заключения консилиума от 5 марта 1953 года написано: «21.50. Товарищ И.В. Сталин скончался».

Профессор Мясников вспоминал: «Это был момент, конечно, в высокой степени знаменательный. Как только мы установили, что пульс пропал, дыхание прекратилось, в комнату тихо вошли руководящие деятели партии и правительства, дочь Светлана, сын Василий и охрана. Все стояли неподвижно в торжественном молчании долго, я даже не знаю сколько — около тридцати минут или дольше. Свершилось, несомненно, великое историческое событие. Ушел из жизни Вождь, перед которым трепетала вся страна, в сущности, в той или иной степени и весь мир».

«Ворошилов плакал, — вспоминает Г. Чеснокова. — Маленков был спокоен. Берия кричал, носил мундир Сталина, что-то еще на улицу в машину. «Скорую» он вызвал…» По словам С. Аллилуевой: «В последние минуты, когда все уже кончилось, Берия вдруг заметил меня и распорядился: «уведите Светлану!» На него посмотрели те, кто стоял вокруг, но никто не подумал пошевелиться… он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: «Хрусталев! Машину!»