Василий Катанян - Прикосновение к идолам (фрагмент)

• Название: Прикосновение к идолам (фрагмент)
• Автор: Василий Катанян
• Жанр: Русская классическая проза

---

-- А у кого надо?

-- Вон у того попа-расстриги. Посмотри, какой он красивый, надо купить у него!

Подходим. Выясняется, что это не поп-расстрига, как хотелось Сереже, а волосатый коновал, и помидоры у него никудышные, и глаз слегка косит -словом, полное фиаско.

Вот мы идем домой к Тарапуньке -- кто не помнит этот веселый эстрадный дуэт Тарапуньки и Штепселя? -- и несем ему свистульку, так как у него родился сын. И хотя Сережу не ждали, но очень ему рады. Он вообще возбуждался от известия, что у кого-то появился ребенок. Детей любил, но, клевеща на себя, утверждал, что "лишь чужих и на два часа". Очень любил Суренчика, своих племянников, сыновей Тарковского и Любимова, вообще окружающую ребятню. Недаром дети у него во дворе играли "в Параджанова"! Однажды ему очень понравился один детский спектакль, на следующее представление он откупил ложу и пригласил всех ребятишек из переулка. В антракте одарил их конфетами, а оставшиеся стал кидать в партер тем детям, что смотрели на странного бородатого дядю.

Вот мы идем втроем по Подолу: Сережа, я и моя московская приятельница Светлана Успенская. На ней нарядный французский платок. Сереже очень понравился и цвет его, и рисунок, тогда такие вещи были в новинку.

-- Ну, если вам так нравится мой платок, я могу им поделиться с вашей женой.

-- Каким образом?

-- Придем домой, разрежем его по диагонали, и получатся две треугольные косынки, платок ведь большой.

-- Вы серьезно говорите?

-- Абсолютно.

Чего тут ждать, пока придем домой? Сережа тут же остановился у раскрытого окна, за которым у плиты хозяйничала толстая распаренная тетка:

-- Мадам, у вас есть ножницы?

-- Чего?

-- Я разве тихо говорю?

Женщина протянула ему ножницы, как будто так и надо. Сережа снял со Светланы платок, с нашей помощью разрезал его на две половины, бережно сложил свою косынку, отдал ножницы, и мы пошли дальше как ни в чем не бывало.

На исходе зимы 1972 года Сережа сказал, что завтра мы пойдем на барахолку: там можно встретить самые неожиданные и крайне необходимые вещи.

-- Например?

-- Чайницы! (Он тогда увлекался чайницами.)

-- Ну, мне они не нужны. Я мечтаю о тулупе, у меня нет зимнего пальто, а тулупы теплы и нынче в моде. Я бы купил и себе и жене.

-- Я это вам с Инной устрою в две минуты. У меня знакомые в деревне, и по моим эскизам они сошьют дубленки и вышьют их бисером, украсят сутажом, как я им нарисую.

Сказано -- сделано! Бумаги под рукой не оказалось, он схватил французский журнальчик "Brieves Nouvelles de France", на чистых местах моментально набросал несколько моделей и назначил цену. Я только рот разевал.

На барахолке он подолгу стоял перед китчевыми клеенчатыми ковриками с русалками и лебедями, беседовал с продавцами по-украински, торговался, не покупая, и все подбивал меня приобрести эту "потрясающую красоту". Никаких тулупов не было, мне надоело, я замерз и звал его уехать. "Хождение за покупками -- монолог", -- отшил он меня. Я часто вспоминаю это меткое выражение. Действительно, один ищет одно, другой -- другое и томится, пока спутник рассматривает что-то, на что тебе наплевать. На сей раз дело закончилось покупкой за гроши чайницы старого стекла, и мы ушли только тогда, когда Сережа убедился, что больше ничего интересного нет, и тоже окоченел. Никаких тулупов он мне не устроил ни "в две минуты", ни в два года. Зато остались у меня его чудесные фантазии на страницах французского еженедельника.

Узнав, что у нас стоит письменный стол стиля "жакоб", Сережа решил подарить мне шесть стульев и два кресла того же стиля, чтоб был полный гарнитур. Ни более ни менее. Оглянувшись и ничего этого не обнаружив в его комнате, я подумал с облегчением: "А, пусть себе болтает. Мне это абсолютно не нужно, некуда ставить, да и как можно принимать такой дорогой подарок? Слава Богу, очередная фантазия". Но не тут-то было. "Они стоят у моих знакомых, я им обставил квартиру, а "жакоб" им не подходит, и я отдам его тебе". Через пару дней он повез меня в новую пятиэтажку, хозяев не было, но Сережа открыл дверь своим ключом. Квартира была им обставлена в народном стиле: керосиновые лампы, иконы, рушники, сундуки, бумажные цветы и тому подобное. В спальне Сережа возмутился, что хозяева что-то сделали по-своему, он переставил комод и снял со стены семейную фотографию. На кухне достал из буфета вино и бокалы, пошарил в холодильнике, красиво накрыл стол и принялся меня потчевать. Я же чувствовал себя домушником. От шести стульев я отбрыкался, а кресел, к счастью, не оказалось -- хоть немного, да присочинил Сережа. Но все же один стул он мне велел забрать в подарок Инне, а себе прихватил второй. (Сережа играл роль Остапа Бендера, я -- Кисы Воробьянинова.) Ничего не убрав со стола, мы спустились вниз. "Что подумают хозяева, когда вернутся? -- спросил я в крайнем смущении. -- Верно, решат, что была кража". "Они привыкши", -- уверенно ответил Сережа. А стул очень подошел к столу, за которым Инна и сейчас работает.

Три метра чернобурки

Если он видел вещь, подходящую к той, что есть у вас, он сходил с ума, но добывал ее и приносился в два часа ночи, чтобы подарить. Увидел в комиссионке молочник желтый с золотым ободком, купил и принес мне. "???" -"Но ведь у тебя есть две чашки такого же цвета, а теперь к ним и молочник!" Да я и помнить о них не помнил, затерянных в недрах буфета, а ему они запали.

В Киеве он раздобыл трубку для курения и стал уговаривать Гришу Чухрая подарить ее Борису Барнету. Почему Барнету? Они были почти незнакомы и вообще по какому поводу? "Как ты не чувствуешь -- Барнету так пойдет курить трубку. Он будет такой живописный. Особенно в профиль". -- "Да он вроде бы не курит". -- "Все равно, ты только представь: Барнет в профиль с трубкой. Он красивый. Надо ему подарить. Так будет вальяжно -- профиль, трубка..." И он показал.

А однажды шел по улице Горького с Володей Наумовым -- в студенческие времена -- и нес в руках зеленого керамического барана -- кувшин из Гуцулыцины, очень красивый. Вдруг говорит: "Слушай, в этом доме живет Илья Эренбург. Давай зайдем к нему и подарим барана". -- "А ты знаком с ним?" -"Нет, но какое это имеет значение?" Зашли, подарили, Эренбург очень удивился, угостил их заморским ликером, и больше они никогда не виделись.

Нет ни одного человека, который был бы с ним знаком, даже мимолетно, и не получил от него подарка -- хоть "царского", хоть ерундового, но всегда отмеченного печатью его неповторимого вкуса.

Мир его любимых вещей! Долго он хвастался подозрительным кольцом, говорил, что это подарок Католикоса. Один друг наконец сказал: "Успокойся, все видели его. Кроме Католикоса". Он не обиделся, только с мнимой многозначительностью переодел кольцо на другой палец. Халат эмира Бухарского, в котором танцевала Тамара Ханум (я ему рассказывал о нем), не давал ему покоя, пока он не вырядился в нечто тоже живописное, шелковое, более или менее персидское, с вышитой надписью, которая в его переводе звучала так: "Я касался Надир-шаха". Ерунда, конечно, но очень уж ему хотелось. Да еще пришил колокольчик подмышку и любил неожиданно поднять руку, чтобы раздался звоночек. Все улыбались. Я и сейчас улыбнусь, как вспомню.

С семьдесят восьмого года Сережа вернулся жить в свой родной Тбилиси и вскоре поехал на Украину повидаться со Светланой и Суренчиком, с многочисленными друзьями. И накупил там всякую всячину. Какую и для чего? А вообще. Ему дают деньги, чтобы он купил что-либо интересное -- посуду, лампу, коврик, бусы, а то и просто туфли или кашне -- на его вкус. И он всем привозит, ему доставляет удовольствие разыскивать, торговаться, покупать, держать в руках. Бывает и так, что купит что-либо себе, не может удержаться, а потом долго старается подарить эту вещь. На сей раз он зачем-то привез черное шелковое платье тридцатых годов -- ретро! Всем женщинам, которые у него появлялись на галерее (имя им -- легион), он стремился его презентовать. Они с ажиотажем пытались напялить его на себя, но тщетно: оно было всем мало. Все же одна худышка втиснулась. Сережа обрадовался: гора свалилась с плеч. Девица же, пока не передумали, тут же улетучилась, расточая воздушные поцелуи.

И еще он привез подлинный шляхетский кафтан -- бархат болотного цвета расшит шелковыми цветами. Красиво, все примеряют, но опять мало, хоть плачь! К счастью, пришли дети и на одну девочку налезло: кафтан оказался детский. Радости не было предела, и девочка побежала домой в бесценном, музейной работы костюме.

А черную шляпу-канотье с вуалеткой Сережа пытался подарить всем подряд, но дело кончилось тем, что надел ее на лампу вместо абажура и успокоился. Его учитель Игорь Савченко говорил: "Ах, Параджанов, ты умрешь бутафором". И, помолчав, задумчиво добавлял: "Или церемониймейстером".

Истоки сего -- в детстве. Его отец был коммерсант -- то продавал спинки никелированных кроватей (!), то был директором комиссионки, -- и мальчик вырос среди разговоров о купле-продаже. Он с детства научился разбираться в стилях, марках, фирмах, каратах. Он любил просто держать вещи в руках, рассматривать, перебирать и примерять -- перстни, меха, тарелки, канделябры. Он обожал торговаться, уступать или стоять на своем, иной раз и слукавить -словом, принимать участие в торжище. Он любил не только сияние драгоценных камней, но сами их названия, мог бормотать ни к селу, ни к городу: "Алмазы, топазы, сапфиры..." Он фантазировал на эти темы бесконечно, выдавая желаемое за действительное. То и дело, надо не надо, я слышал от него: