Елена Катасонова - Концерт для виолончели с оркестром

• Название: Концерт для виолончели с оркестром
• Автор: Елена Катасонова
• Жанр: Любовные романы

---

Выхода у нее не было: любовь превратилась в тяжкую ношу, и сбросить эту ношу хотя бы на время могла только музыка. Звуки лились мощно и страстно, виолончель пела о жизни, где все - испытание, даже радость, даже любовь. Боже мой, как одинок человек, как скудна жизнь на чистые радости!

Кончался ноябрь, выторгованный у Алика, читать его письма было невыносимо; постоянно обижался и капризничал, как ребенок, Володя; строго поджимала губы свекровь, хмурился дирижер - Рабигуль стала допускать хоть и маленькие, но сбои; болела в Казахстане мама. Виолончель жаловалась на несовершенство жизни, пела о несбыточном и счастливом. А потом Рабигуль все это записала. Она высказалась, переплавив свои чувства в музыку, и ей стало легче.

Зазвонил телефон. Радостно, счастливо схватила Рабигуль трубку.

- Что делаешь? - спросил Володя. Спросил сдержанно, даже сухо. Значит, из дома.

- Слушала Высоцкого, - не задумываясь ответила Рабигуль.

- "Ой, Вань, гляди, какие клоуны..." - дурашливо пропел Володя.

- Да, - снова сказала она не правду.

- Не знаю, чем он всем нравится? - раздраженно повысил голос Володя. Сейчас - так прямо кумир, когда сыграл в ящик. "У нас любить умеют только мертвых..."

- Я любила его всегда, - возразила Рабигуль. Переполнявшая ее радость исчезла.

- Да ладно тебе! Примитив, на потребу самого низкого вкуса. Певец для плебеев.

- Не только, - устало возразила Рабигуль. - У него есть все и для всех. Есть нежнейшая лирика. Есть так о войне, что фронтовики думают, он воевал. Есть философские - о жизни и смерти, о попрании человека...

- Только не агитируй меня, - разозлился Володя. - Сам знаю. И вообще, ну его в баню! Ты обо мне вспоминала?

Рабигуль не удержалась от вздоха: Володе, как воздух, необходимы слова.

- Чтобы вспоминать, надо сначала забыть, - сказала она.

- Не придирайся.

Положив трубку, Рабигуль села в кресло, задумалась. Потом встала, подошла к окну, отдернула шторы. Мелкий снежок сыпался с неба, закручиваясь у тротуара легонькими бурунчиками. Качался под ветром одинокий фонарь. Прошла женщина, прикрывая лицо воротником - значит, мороз? "Я поля влюбленным постелю..." И совершенно не важно, каким он был. Главное, что оставил после себя. Рабигуль взяла тетрадь, прочитала, пропела ноты. "Завтра покажу Маше. Если скажет, что хорошо, отдам старику.

Очень строго он на меня косится, косится и ждет..."

Маэстро и в самом деле поглядывал на Рабигуль хмуро и вопросительно. А неделю назад вышел на прямой разговор.

- Ну-с, голубчик, позвольте вас поздравить.

Он нависал над оробевшей Рабигуль, как скала - огромный и мощный, - а ее колотило от страха, надежды, а потом - радости.

- Значит, понравилось? - не веря услышанному, переспросила она.

- Я же сказал, - буркнул маэстро. - Только помните: на одном рывке далеко не уедешь. Что у вас есть еще?

Рабигуль забормотала что-то невнятное - об отъезде мужа и что больна свекровь. О главном, конечно, умолчала.

- Это я уже слышал, - сморщился брезгливо маэстро. - Но вы, голубчик, ввязались в серьезное, мужское дело, придется отбросить все эти мелочи.

Какие мелочи? Разве муж - мелочь? А Любовь Петровна?

- Я понимаю, понимаю, - угадал ее мысли маэстро: изумление было написано у Рабигуль на лице. - Муж, свекровь - это и есть жизнь, и на женщину ложатся все ее тяготы. - Он помолчал и добавил сочувственно, сокрушенно:

- Вот почему так прискорбно мало среди выдающихся композиторов, поэтов, писателей вашего брата, вернее сказать, сестры.

Рабигуль смотрела на него виновато.

- Ничего, - ободряюще похлопал ее по руке маэстро. - Ваша подруга, скрипачка - как там ее зовут? - живописала всему оркестру чудесное выздоровление вашей свекрови.

- Ее зовут Маша, - напомнила Рабигуль.

- Ну, Маша. Значит, сей тяжкий груз спал с ваших плеч. Муж, как я понимаю, далече. Чего ж еще?

Работайте!

Он не знал - где уж ему было знать! - о Володе. Не знал, что Володя мучает Рабигуль - совершенно непонятной, необоснованной ревностью, требованием написать обо всем Алику, не знал, что Володя злится, когда она занята, и ей приходится скрывать, что она опять пишет музыку: этого он бы просто не вынес.

- Пойми, я теперь импотент! - кричит он в отчаянии, когда что-то стоящее появляется у других в "Литературке". - Никогда, ничего больше не напишу! То, в Пятигорске, было последним. Какой ужас, последним!

- У всех бывают простои, - пытается успокоить его Рабигуль.

- Ты-то в этом что понимаешь? - огрызается Володя. - Тебе-то хорошо: все написано в нотах.

Смотри и пиликай!

И тут же вспоминает, как она писала музыку, сидя на скале, в Пятигорске, как, глядя на него невидящим взглядом, попросила бумагу и карандаш. Тогда они были вместе: огонь внезапной любви захлестнул обоих, вызвал такой приток чувств, что стихи и музыка рождались сами, выплескивались из них.

- Прости. - Володя подошел к Рабигуль, сел у ее ног на ковер, положил голову ей на колени. - Я в таком душевном раздрыге. Не надо бы в таком состоянии приходить, но только ты меня успокаиваешь.

Рабигуль гладила его мягкие светлые волосы, огромная жалость - аналог женской любви - подкатила к горлу.

- Приходи всегда, в любом состоянии, - попросила она. - Мне с тобой хорошо. Даже когда ты кричишь.

Володя поднял на Рабигуль измученные глаза;

- Правда?

- Правда.

- А тогда почему ты ему не напишешь?

Так кончались почти все их встречи: нежность, когда с порога они бросались друг к другу и стояли, тесно прижавшись, не в силах разомкнуть объятий, ослепительная, невозможная близость - миг, когда нет одиночества, болезней и смерти, нет времени и пространства, а есть лишь они, два существа, слившихся воедино. Но затем, после горячих слов, уверений, смеха и слез, неизбежный вопрос: "Ты ему написала?" - и ссора.

3

- Гулька, ты здорово повзрослела, - сказала Маша, проштудировав ноты. Она серьезно, без обычных веселых искорок в глазах смотрела на Рабигуль. После тех, пятигорских, ты поднялась еще на одну ступень, нет, перелетела через пролет к какому-то другому качеству высшего порядка.

- Правда? - боясь радоваться, переспросила Рабигуль.

- Правда. Ну-ка сыграй. Читать ноты - одно, слушать, как они звучат, совсем другое.

Рабигуль взяла виолончель, ласково коснулась струн - сначала пальцами, потом смычком. И полилась музыка. Маша сидела, забившись в угол, не шевелясь, с трудом переводя дыхание. И это - ее подруга!

Гулька, которую она знает тысячу лет. Гулька, с которой столько оттопала в Гнесинку, жила в одной комнатушке, пила вечерами чай. Ах, дурочка, дурочка!

Страдает о каком-то малахольном поэте средней руки, копается в земле на треклятой даче, мучит Альку и мучается сама. А ей надо писать, писать и писать, все остальное - побоку! Так она и сказала, когда Рабигуль опустила смычок и стало тихо.

- Любовь - не пустяк, - сразу погрустнев, возразила Рабигуль.

- Она пройдет, - усмехнулась Маша, - а музыка останется навсегда. Это ты понимаешь?

- Но я хочу быть счастливой! - прижала руки к груди Рабигуль. - Мне трудно, неинтересно с Аликом.

- Тебе и с Володей трудно, - напомнила Маша. - И что уж такого в нем интересного? И мне, кстати, кажется, что дома должно быть спокойно, интересы все - на работе. Правда, - погрустнела она, как только что Рабигуль, - тут я могу судить только теоретически.

Рабигуль взглянула на подругу с сочувствием, виновато - Маша одна, любовники то возникают, то исчезают, и не важно, что чаще всего она сама их бросает, - села рядом с подругой, обняла за плечи.

- Да говори, говори, - без слов поняла ее Маша. - В моей жизни есть много плюсов, во всяком случае, пока.

- Понимаешь, - помолчав, нерешительно заговорила Рабигуль, - когда мы вместе, я растворяюсь в нем, кроме него все пропадает и ничего не нужно. Огромные глаза Рабигуль наполнились светом. - Я никогда ничего подобного не ощущала, даже близко к такому не подходила.

- Так научи Алика-, - поняла ее по-своему Маша.

- Этому научить нельзя, - покраснела Рабигуль.

- Еще как можно! - тряхнула кудряшками Маша. - Двадцатый век - век технологий.

- Машка, не издевайся! - взмолилась Рабигуль.

- А я и не издеваюсь, - спокойно возразила Маша. - Просто то, что кажется тебе любовью...

- Не кажется! Я знаю! - воскликнула Рабигуль. - Аебли ты о близости... Понимаешь, есть в ней высшая точка, ну знаешь... Так вот с Аликом я только иногда к ней приближаюсь, с Володей этот взлет мы переживаем, когда вместе, снова и снова. Только все кончится, - запинаясь, в смущении призналась Рабигуль, - и опять... С чем можно сравнить такое счастье?

- Ну и радуйтесь на здоровье, - покосилась на подругу Маша: "Эти мне восточные женщины - самое простое возводят в культ". - Только Альке не говори, - Надо же уезжать, - вздохнула Рабигуль. - Я там с ума сойду.

- Научишь Алика, - снова сказала Маша и глубоко задумалась. - Как некстати подвернулся этот Алжир. А если съездить месяца на два?