Елена Катасонова - Переступая грань

• Название: Переступая грань
• Автор: Елена Катасонова
• Жанр: Любовные романы

---

Он звонил и звонил - домой, в поликлинику, в больницу, к Марине Петровне, - но так и не смог поймать Таню. "У меня только два дня, лихорадочно соображал он. - Откуда она поедет на море? Наверное, от мамы: ведь там ее дочка. Номер поезда я знаю, а вот номер вагона... Ничего, встану у самого первого, перехвачу. Но что можно сказать при Саше? Трудно... Да и времени, может, не будет. Значит, надо объясниться сейчас..."

И Женя помчался к Тане. Долгой дороги он попросту не заметил: механически пересел с автобуса на метро, механически перешел в метро на знакомую линию. Воспоминания обрушились с такой силой, что, казалось, вот-вот раздавят его. Он даже не вспоминал, он видел их первую встречу и то, как провожал Таню на дачу, а потом маялся в Олимпийке, как она печалилась на его плече, а он целовал ее дивные волосы и мокрые, русалочьи глаза. Картины пережитого вместе мелькали все быстрее, стремительнее.

- Эй, дядя, куда ты лезешь? - оттолкнул его от края платформы парень в белом берете. - Жить надоело?

Но Женя даже не понял, что лез под поезд.

Уже отцвела черемуха, распустилась сирень. Традиционные майские холода стояли в Москве, хорошо хоть без ливней. "Надо было надеть куртку..." Это была единственная посторонняя мысль - она мелькнула, пропала, и Женя опять погрузился в полуявь-полусон.

Как это все случилось? Ну да, он предал Леру, потому что полюбил Таню так сильно, как любят только раз в жизни. Зачем же тогда появилась Надя? Женя внезапно остановился - он был уже на проспекте Мира, - и на него с разбегу налетела немолодая женщина с тяжелыми сумками.

- Пьяный, что ли? - с усталой досадой сказала она и потащила свою тяжелую, каждодневную ношу дальше.

И ее не заметил и не услышал Женя. "Может, Надежда меня заставила, приворожила? Сейчас много пишут об этом, а у нее глаза - как угли..." Женя остановился, покрутил головой - сбрендил он нешто? - и ринулся к знакомому до боли подъезду. Мысли путались в голове, мешались, кружили, и помочь ему могла только Таня.

- Ну, хватит, - решительно сказала Марина Петровна. - Поревела, и будет. Все они - кобели, только одни дворняги, а другие породистые. Вот и вся между ними разница. А если серьезно, такими, полигамными, создала их природа - врачу следовало бы знать. Иначе обезлюдела бы Земля. Поди умойся: скоро Сашка придет.

- Мама, - простонала Таня, - но ведь это любовь!

- Тогда прости и забудь.

- Да как же забыть, мама?

Марина Петровна с жалостью посмотрела на дочь.

- Ну-у-у, я не знаю, - протянула она. - Мудрые женщины как-то вот забывают. Но то - мудрые. Мы-то другой породы: несчастные мы гордячки.

- Нет, - сказала Таня. - Никто ничего не забывает. Прощают - может быть, но забывают - нет.

- Наверное, - подпершись совершенно по-бабьи, согласилась с ней Марина Петровна.

Она тяжело встала, подошла к Тане, погладила свою не очень счастливую дочку по голове, и Таня со страхом увидела, как постарела, сдала за последний год мама.

- Прости, - прижала она к щеке мамину руку. - Вечно я со своими проблемами.

- А к кому же тебе идти? - благодарно улыбнулась за эту мимолетную ласку Марина Петровна. Она придвинула стул, села рядом. - Все пройдет, доченька, - сказала с непривычной для нее нежностью. - Конечно, сейчас тебе в это не верится, но помнишь кольцо царя Соломона? "И это пройдет..."

- Если все проходит, то что остается, мама?

Таня уже успокоилась - боль ушла глубоко внутрь - и смотрела на маму доверчиво и с надеждой, как в детстве.

- Остается твоя работа - ты ею серьезно увлечена, - остаются глубокие, признанные коллегами знания, а еще - природа, музыка, книги, друзья. И самое главное - дочь, твое продолжение. Ну, и я тоже. Пока...

Качая седой головой, мама задумалась.

- Не говори так, мамочка, - погладила ее руку Таня.

- Это жизнь, - философски сказала мама. - И знаешь что, предоставь все ее течению. Как будет - так будет. Так просто люди не расстаются.

Слышал бы ее сейчас Женя! Ведь и он был в этом уверен.

- Но я им брезгую, мама! Как представлю...

- А ты не представляй: скорее пройдет. Если любишь, пройдет и брезгливость... Хорошо, кстати, что ты уезжаешь.

- Почему?

- Посмотришь на все, что случилось, другими глазами, издалека. Подумаешь о себе и о нем под шум волн. Поплаваешь, укрепишь нервы. Двадцать дней на море - это целая жизнь, совсем не то, что двадцать дней в Москве: пролетают, как одно мгновение. И потом море - всегда радость.

Хлопнула дверь, влетела Саша.

- Ой, мамка! Как здорово! А чего это вы в темноте сидите? А ужинать есть чего?

- Там, на кухне.

- А вы?

- Мы поели.

Напевая что-то сумбурное, Саша скрылась в кухне. Марина Петровна встала, зажгла свет.

- Останешься у нас? Оставайся! Что тебе там делать одной? И - ни-ни при Сашке: дочь не должна видеть свою мать несчастной - ни здесь, ни на море, понятно?

Перед Таней стояла уже совсем другая, строгая мама, и она послушно кивнула.

- Эх, деточка, - снисходительно улыбнулась Марина Петровна. - У тебя такая прелестная дочь, а ты - о каком-то Жене...

Она недоуменно пожала плечами.

- Звонок! - испуганно встрепенулась Таня. - Если он, то меня здесь нет!

- Само собой, - успокоила Таню мама и пошла к телефону. На полдороге остановилась. - А может, лучше бы встретиться, объясниться?

- Нет, нет! - замахала сразу задрожавшими руками Таня. - Я не могу его видеть!

И это, конечно, был Женя. И ему было сказано, что Тани здесь нет.

8

Время и впрямь относительно. За двое суток до отъезда Тани, за два дня и две ночи мучительных, тяжелых раздумий, болезненного стыда и жгучего взрыва любви - такой нестерпимой она была лишь в начале их связи - Женя прожил целую жизнь. И в этой новой, второй жизни открылись все ошибки первой; и он оплакивал бедную, родную Леру, умолял о прощении Надю - как же она глубоко несчастна! - ужасался той пропасти, в какую летел, бездумно и безответственно - ведь он чуть не предал то единственно важное, ради чего пришел в этот мир - науку, - а главное, молил о понимании Таню.

Напрасно прождав ее у подъезда серого, безликого и, теперь казалось, враждебного дома, прошагав по ледяной, гудящей зловеще и монотонно под суровым северным ветром Москве свои законные два километра (так поздно в Олимпийке автобусы не ходили, а машин, как назло, не было), он свалился с температурой под сорок - то ли от простуды, то ли от нервного потрясения и лежал на диване, укрывшись ватным одеялом, потому что - а как же! подгадав к холодам, выключили на целые три недели горячую воду и до осени отопление, а он весь дрожал, и его кидало то в жар, то в холод. В институт, собравшись с силами, все-таки позвонил.

- Лежи-лежи, - всполошился Пал Палыч. - Никому твой больничный даром не нужен: это же не старые времена, наш отдел кадров притих, взгрустнул, а зоркого Первого отдела - так вообще нету, ты знаешь... Кстати, последняя твоя глава, Жень, просто блеск! Скоро, как я понимаю, будем пропивать новую докторскую?

- А ведь я чуть не ушел, - признался, слабея с каждой минутой, Женя.

- Да, похоже было на то, - помолчав, сказал Палыч. - Но, знаешь, не уходи: ты ж без пяти минут доктор! Да, в общем, не в этом дело. Тут ты, дорогой мой, на своем месте, а это не так уж часто случается. Помнишь, как мечтала Лера? Вот уж кто тебя понимал.

- Помню, - сказал Женя и закрыл глаза от немыслимой слабости.

"Вот выздоровею, - подумал он, засыпая, - засяду насмерть в архиве, и пока Таня в Крыму, сделаю такой рывок..." Женя провалился в темное небытие, но резкий звонок вырвал его оттуда - телефон на включенное "max" стоял на полу, у изголовья: Женя еще на что-то надеялся.

- Да? Да? - схватил он трубку липкой от пота рукой.

Однако звонила Надя.

- Что ж ты, красавец молодой, - начала она легко и небрежно, но Женя все теперь понимал: и эту нарочитую легкость, и напряженную в себе уверенность.

- Пожалуйста, - хриплым от температуры голосом сказал он, задавив, как ядовитую змею, опасную жалость, - больше сюда не звони. Очень тебя прошу! И еще - на фирме у тебя больше я не работаю.

- Неужели? - иронически протянула Надя.

- Ни в каком качестве, - ненавидя себя за жестокость, добавил Женя и первым, что тоже, вообще говоря, было хамством, повесил трубку.

На всякий случай автоматически набрал номер Тани. Конечно, тщетно.

Он болел тяжело. Ужасно хотелось пить, все горело внутри, температура упрямо лезла выше и выше. Женя вспомнил советы Тани, с трудом сполз с дивана, держась за стенки, добрел до ванной, налил воды в тазик, дрожа от слабости, взгромоздил его на табурет, подволок табурет к дивану и рухнул, изнемогший от непосильной работы. Полежал, отдохнул, намочил в воде большой носовой платок, положил на пылающий лоб. Платок высыхал поразительно быстро, и Женя, не открывая глаз, потому что плыла, качаясь в голубом мареве, комната, снова и снова погружал его в холодную воду.

Когда он открыл глаза, был уже вечер. Он знал, что все время ему виделась Таня, о чем-то они говорили и спорили, но о чем - не помнил. "Как-то завтра на вокзал надо добраться", - подумал Женя, снова заставил себя слезть с дивана и побрел на кухню. Там он вскипятил чаю, залил чай в термос, сыпанул туда побольше сахару и, умирая от усталости, вернулся назад, в свое логово.