Том - Когда я был настоящим

• Название: Когда я был настоящим
• Автор: Том
• Жанр: Современная проза

---

   - А может, просто сгниют. Сольются друг с другом и с асфальтом.

   - В этом месте, - продолжал Наз, - вы можете переключиться на маршрут номер восемь, в зависимости от параметров. Есть три...

   - Листья тоже иногда оставляют следы, - сказал я. – Очертания на асфальте, собственные скелеты. Как фотографии. Или Хиросима. Когда опадут.

   Позже, когда нас везли назад к складу, Наз сообщил мне:

   - Осталось два дня. Механизм будет запущен сегодня вечером.

   В голове у меня снова прокрутилось изображение раскрывающегося самолета. Я понаблюдал за ним, улыбнулся, потом взглянул из окна машины назад. Движение в западной части Лондона было медленным. Я повернул голову вперед и стал, не отрываясь, смотреть через звуконепроницаемое стекло на плечи шофера. Скоро и он тоже дематериализуется. Я почувствовал огромную симпатию к этому человеку. Не отрываясь, я внимательно смотрел на его куртку, дожидаясь, пока ее синие очертания и складки закрепятся в памяти, чтобы помнить их потом, когда его не станет. Мы проехали Шепердс-Буш, потом вырвались на шоссе и набрали скорость. В этот момент Наз повернулся ко мне и спросил:

   - Так когда у Вас произошел контакт с кордитом?

   - С кордитом? Да я его, по-моему, и в глаза не видел.

   16

   Наконец этот день наступил. А впрочем, может, и нет.

    С одной стороны, все действия, которые мы задумали выполнить, уже произошли. Произошли бессчетное число раз: во время наших репетиций на складе, во время учебных ограблений, которые устраивались для настоящих сотрудников банка и настоящих охранников, и во время тысяч, возможно, десятков тысяч ограблений, состоявшихся с тех пор, как человечество впервые ввело в обращение деньги. Они происходили регулярно, всегда и повсюду, и их повтор, устроенный нами здесь, в Чизике, этим солнечным осенним днем, был не более чем эхом – эхом эха, отзвуком отзвука, подбным неясному воспоминанию о том, как где-то, когда-то какой-то мальчик пинал об стенку мяч: первоначальный мальчик давно забыт, растворился, пропал, замененный бесчисленными мальчиками, пинающими мячи об стенки на каждой улице, в каждом городе.

   С другой же стороны, прежде это событие не происходило – и, поскольку было не настоящим, а инсценированным, хоть и инсценированным в настоящем месте, произойти никогда не могло. Оно всегда должно было вот-вот состояться, зафиксированное в будущем, нависшем совсем рядом с нами, и все-таки недоступном. Я и остальные реконструкторы походили на группу поборников еще не основанной религии: мы терпеливо ждали, когда покажется наше божество, когда оно явит себя нам, спасет нас, и все наши жесты были жестами поклонения, актами предвосхищения.

   Не знаю. Но одно я знаю точно: все пошло черт-те как. Не так, как надо. Материя, несмотря на все мои приготовления, все мои уловки и попытки ее перехитрить, сделала гениальный финт. Перехитрила меня в ответ. Снова подставила мне подножку. Я знаю две вещи: во-первых, все пошло черт-те как; во-вторых, это был очень счастливый день.

   Итак, вернемся к моменту – долгому, растянутому моменту, - в течение которого мы, замерев в готовности на своих местах, ждали, когда все начнется; вернемся к нему еще раз: мы сидели ввосьмером - шесть реконструкторов-грабителей и двое водителей - в двух машинах, припаркованных по разные стороны улицы перед банком. Сидели молча, в ожидании. Другие реконструкторы в моей машине заинтересованно смотрели в окна, наблюдая за покупателями, за деловой публикой, за мамашами с колясками и инспекторами парковки, за тем, как эти люди расхаживали взад-вперед по тротуару, входили в магазины и выходили из них, переходили дорогу, толклись на автобусных остановках. Они внимательно наблюдали за этими людьми, высматривая пробелы в их образах – несоответствия в одежде, в движениях, и так далее, - могущие выдать в прохожих реконструкторов, каковыми - так им было сказано - те являлись. Они взглядом провожали этих людей за угол, пытаясь определить границу зоны реконструкции. Им было сказано, что зона будет широкой и не так четко очерченной, как те, где в свое время проходила стрельба; что ее размытые очертания под прикрытием боковых и задних улиц будут постепенно, почти незаметно сливаться с настоящим пространством. Так им было сказано – но они все равно высматривали какую-нибудь границу.

   Наблюдал и я, с таким же интересом. Я смотрел, как зачарованный, на движущихся прохожих - на их осанку, на сочленение их суставов. Все они делали все в точности как надо: стояли, двигались, да все – и при этом даже не знали, что они это делают. Сама поверхность тротуара казалась наэлектризованной, на взводе, совсем как лестница в моем доме, когда я двигался по ней вниз в день первой реконструкции. Отметины на поверхности дороги – точные копии тех, что были перед моим складом, так хорошо знакомых мне своими линиями, окраской, структурой и расположением, - словно пропитались такой же значимостью, способной отравить. Вся местность словно беззвучно пульсировала энергией, пульсировала так, что заставила бы датчики - если бы для подобных вещей существовали датчики - надрываться, пока их стрелки не зашкалят и не сорвут пружины.

   Время от времени я отпускал свой взгляд пробежаться до угла, высматривая, как и другие реконструкторы, границу, хоть и знал, что границы не было, что зоны реконструкции не существовало, или она была бесконечной, что в данном случае означало одно и то же. В основном же я медленно двигал головой: вперед, вдоль корпуса дверцы, где металл переходил в стекло, все больше надвигаясь на окно, в котором все больше открывалась улица. Она безостановочно подступала, накатывала, ширилась, все больше и больше: люди, деревья, фонарные столбы, машины и автобусы, фасады магазинов с зеркальными витринами, в которых плыло и разрасталось все больше машин, автобусов, людей и деревьев, и все это медленно накатывало, подступало ко мне, сюда.

   - Едет, - сказал один из реконструкторов, - фургон едет.

   Мне уже бессчетное число раз доводилось слушать, как он произносит эти же слова, на репетициях. Я сам их для него написал. Я велел ему произносить в точности эти слова, повторять «едет» и добавлять во второй половине фразы «фургон», хотя речь и так шла о фургоне. Я слышал их уже не раз и не два, произносимые в точности тем же тоном, с той же скоростью, громкостью и в той же тональности, – но теперь эти слова были другими. Во время репетиций они были точными – точными в том смысле, что, когда реконструктор их отрабатывал, наш фургон-копия подъезжал и парковался на улице-копии. Однако теперь они были не просто точными – они были истинными. Фургон – настоящий фургон с настоящими охранниками внутри – подъезжал, заруливал в настоящий тупик и парковался. Он возник по собственной воле, и от этого прозвучавшие слова сделались наиболее верными из всех, что когда-либо произносились. Фургон не просто подъехал – появился; появился на сцене, подобно существу, появляющемуся из пещеры, или пятну, отметине, изображению, появляющемуся на фотобумаге, когда ее обмакивают в раствор. Он появился, маленький поначалу, затем стал расти, а затем сделался большим и встал на месте – на этом самом месте, где ему и полагалось стоять.

   Я наблюдал за ним, абсолютно поглощенный. Сходство с фургоном, который мы использовали на складе, было идеальным. Более чем идеальным – все было совершенно одинаково: модель, размер, номерные знаки, выцветшее покрытие по бокам, то, как загибались его края; но было тут и нечто большее - большее, чем суммарное сходство. Разместившийся над стертой и перенаправленной желтой линией, покоящийся на вздутых резиновых шинах, с бесцветными, затоптанными ступеньками, ждущими, чтобы по ним зашагали, с грязными поворотниками и выпирающей сзади выхлопной трубой, тут он казался больше, бока его - более выцветшими, шины - более вздутыми, края - более загнутыми, ступеньки - более затоптанными, более готовыми принять вес и снова его отпустить, поворотники и выхлопная труба - более грязными, более выпирающими. В самом его присутствии было нечто чрезмерное, нечто ошеломляющее. От этого я вдохнул - резко, неожиданно; от этого у меня вспыхнули щеки и защипало в глазах.

   - Ух ты, - прошептал я. – Это же просто... ух.

   Фургон появился на сцене; из него появились люди, и все событие появилось, как появляется фотография. Мне даже не требовалось это видеть. Я закрыл глаза, чтобы все разворачивалось у меня в голове. Я представил себе сцену внутри банка: охранники номер один и два отмечались у дальнего окошка; проходили через шлюзовую камеру, через первую, а потом через вторую дверь, во внутренне помещение. Они передавали мешки с новыми банкнотами кассиру; кассир, безупречно подражая нашему отстраненному от дела реконструктору-кассиру, выписывал им квитанцию и звонил, чтобы из подвала доставили мешки со старыми банкнотами - те, что были нужны нам. Они ждали; мы ждали; ждал охранник в фургоне, а также затоптанные ступеньки, поворотники и выхлопная труба; ждала улица: желтые и белые линии, поребрики и тротуары – все это ждало, ждало, а лифт тем временем издавал тонкий электрический писк, его тросы были натянуты под весом этих бесформенных грузов, выносимых из чрева здания, выталкиваемых наружу, в мир.