Ян Щепанский - Мотылек

• Название: Мотылек
• Автор: Ян Щепанский
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1967

Роман повествует о тех, чье двадцатилетие наступало под грохот рвущихся бомб, в багровом зареве пылающей Варшавы, в хаосе только что открытого и внезапно обрушившегося мира, в котором протекли их детство и юность. Дым пожарища заволакивал короткое прошлое и не позволял различить очертания будущего.

---

— И обнять пагтнегшу! И не бояться! — моментально проскрипела ему на ухо пани Вечорек.

Бесчувственными, деревянными пальцами она соединила их руки, как если бы это были два неодушевленных предмета, нетерпеливо подталкивая друг к другу. Пушистые волосы Ксении щекотали щеку Михала. От них шел запах, который он не смог определить, хотя запах казался ему знакомым. Но каждое даже знакомое впечатление захватывало своей новизной.

— И газ, два, тги. И плавно! И плавно!

Он пробовал избежать этого непрошеного вторжения. В горящем неоновым светом окне страстное лицо с фиолетовыми губами.

Давних чувств пожар,
Ритм скользящих пар…

— хрипел патефон.

Михал увеличил расстояние между собой и партнершей на длину руки. Молча уставился он на свои ноги, двигающиеся по паркету, как чужие. Когда он на минуту поднял голову, то заметил сочувственную гримасу на лице Моники. Она танцевала с плечистым Збышеком и насмешливо подмигивала из-за его сгорбленной спины. Михал споткнулся о ногу Ксении.

— Ах, простите! Простите, пожалуйста…

Она рассмеялась.

— Ничего страшного.

И вдруг приблизилась к нему настолько, что он почувствовал мимолетное прикосновение ее упругих грудей.

После уроков они долго провожали друг друга. Как только толстуха Стася и ее мамаша исчезли в черном кузове такси, Юрек бесцеремонно взял Ксению под руку и пошел с нею впереди. Михал шел между Моникой и маленькой Терезкой в очках. Погашенные витрины магазинов, как темные пруды, отражали их нечеткие силуэты. Блещущий рекламами, громыхающий трамваями центр был позади. Они выбирали тихие улицы, где изредка шуршали шины по мокрому асфальту, а прохожие проскальзывали быстрым шагом, подняв воротники. Михал рассеянно отвечал на вопросы. Все его внимание сосредоточилось на левой руке, все еще хранящей теплую гладкость бархата. Он старался не слышать смеха Юрека, отколоться от всех, остаться наедине с тем, чем тайно владел. Но это было нелегко. Ведь Ксения шла впереди него под руку с Юреком. Та же, с той же своей пронизывающей отчужденностью, со своим удивительным запахом, с тем искренним доверием, которое проявила к нему, приглашая его наклоном корпуса. Может быть, ей хватало собственного богатства, может быть, она наделила им каждого, без разбора, даже не зная об этом, так же как цветы и птицы. Они приближались к небольшому темному скверу, где среди облетевших деревьев, в кислых испарениях гниющих листьев мокла гипсовая лысина организатора местных хоровых кружков. Когда заворачивали за угол, Ксения неожиданно повернулась и в мутном свете уличного фонаря улыбнулась Михалу именно той, «кошачьей», улыбкой, улыбкой сжатых губ и очаровательно прищуренных глаз.

После ужина Моника развлекала родителей и Веру рассказами о своих впечатлениях. Великолепно копировала «газ, два, тги» пани Вечорек и ее хромающие танцы. Потом взялась за брата. Уставившись в пол, она то одеревенело расхаживала, бормоча «ах, простите», то копировала вскрикивания пострадавшей партнерши.

Михал убежал к себе на мансарду. Некоторое время он тупо сидел над тетрадкой с алгебраическими задачами, ожидая озарения, которое дало бы возможность понять смысл и зависимость написанных знаков. Только чудо могло помочь ему в этом, потому что переполняющие его душу эмоции не оставляли места для обычных мыслей. Наконец он понял это и решил переписать задание перед уроками у верного Людвика.

Он долго не ложился спать, все оттягивал этот момент, до озноба стоял у открытого окна, вдыхая сырой осенний воздух. Что он мог поделать с этим единственным чрезвычайно важным процессом, который в нем происходил? Перед ним громоздились горы пустячных постылых дел. Как он мог существовать до сих пор, не зная вкуса жизни? Михалу казалось, что сегодня он не заснет. Пробовал читать, но читал все время одни и те же фразы, не понимая их смысла. Наконец он полез за наушниками собственноручно сделанного детекторного приемника.

Мембраны чуть слышно потрескивали, когда он касался проводом кристаллика. Вдруг он замер. Закрыл глаза, лег навзничь. Это не случайность. Так должно было быть, хотя он не надеялся и не ожидал. Это подтверждение. Знак. И опять к нему вернулось все: и неповторимый, как будто знакомый и все же совсем иной запах волос, и улыбка забавно сжатых губ, и манящий жест, и скользкая мягкость бархата, и «изысканный вальс Франсуаз».

У Моники были острые глаза. Она видела все. Тем, что подмечала, любила забавляться. Теперь она играла на интересе Михала ко всему, что происходило в ее классе. Рассказывая ему о мельчайших школьных событиях, она делала вид, что не понимает, в чем дело, и вынуждала его, чтобы он в конце концов сам спрашивал, неуклюже и в обход, о том, что его интересовало.

Когда она рассказывала о состоявшейся волейбольной встрече, в ее глазах сразу зажигался насмешливый огонек, а Михал в бессильной покорности наклонял голову, ожидая приготовленное для него лассо, прекрасно понимая, что будет дальше, и все-таки не в силах отказаться от этой приманки.

— А кто у вас играет лучше всех? — спрашивал он нарочито безразличным тоном.

— Магда Шимусик, — отвечала Моника не задумываясь.

— А кроме нее?

— Девочки говорят, что я, но, по-моему, Ольга Урбанек.

Ему казалось, что он слышит смех, с каким она спрашивала себя: «Вывернется или не вывернется?» Но внешне это было незаметно. Ах, как великолепно она вела эту игру! Она уже начинала говорить о чем-то другом. В отчаянии он прерывал ее на полуслове, продолжая задавать вопросы.

— Ведь Ольга очень низкого роста, чтобы бить.

— Не все высокие бьют. Например…

Он замирал в ожидании.

— Например… — задумывалась она, словно утомленная его назойливостью (только озорная искорка блестела под прищуренными ресницами), — например, Галина.

Он был уже близок к капитуляции, был готов отказаться от всех уловок, когда вдруг, к еще большему его смущению, она бросала ему желанную милостыню:

— Но лучше всех в спортивном костюме выглядит Ксения. Она сказочно стройна.

Михал краснел до корней волос и в бешенстве убегал, покоренный и счастливый.

Почему она никогда не краснела? Если бы он нашел у нее какую-нибудь слабую струнку, он сумел бы получить независимость. Иногда он пытался ее поймать.

— Тебе нравится Збышек?

— Я люблю его. Такой добродушный бычок.

— А Юрек?

— Смешной. Ему кажется, что он Рамон Новарро.

Она разражалась беспечным смехом. В нее нельзя было попасть. Очень ловкая, очень легкая, очень веселая. Но она в любую минуту могла поймать его на крючок.

Часто они выходили в школу вместе. Однажды она изменила обычный маршрут.

— Пойдем мимо вокзала, — сказала она, — я хочу посмотреть туфли в «Саламандре».

Они остановились на углу улицы Святого Яна. Так, будто бы случайно. И вдруг со стороны виадука появилось красное пальтецо с черным кроличьим воротником. Ксения приближалась легкими шагами, размахивая портфелем. Холодное солнце осеннего утра превращало ее волосы в пушистую светлую дымку.

— О Моника, Михал!

Она протянула ему по-мальчишески жесткую маленькую руку.

— Дай я понесу портфель, — предложил он.

После некоторого колебания она согласилась.

Это был обычный ученический портфель, как тысячи других, такой же изношенный, как и его собственный. Ремешки на концах растрескались и растрепались, пряжки почернели и потеряли блеск. Но, даже не глядя на него, он ощущал одному ему присущую особенность. В нем были книги и тетради Ксении, и Ксенины гимнастические туфли, и Ксении завтрак. Наполненный живым, таинственным содержанием, он отягощал многозначительным и нежным бременем, ни на минуту не позволяя забыть о себе. А кроме того, он издавал тот неопределенный, нежный и слегка раздражающий запах, которым пахли волосы Ксении.

В тот день в течение всех уроков он чувствовал вокруг себя этот запах. Внезапно вызванный к доске на уроке латыни, он рассердил учителя сонной улыбкой, но ни насмешка, ни размашисто вписанная в дневник четверка, не сумели омрачить сладости, наполнившей его каким-то тихим, нежно-мерцающим светом. Все происходившее в классе было лишено значения. Единственным доказательством действительности — той настоящей, сияющей в другом доме, через несколько улиц отсюда, — было затаенное в руке воспоминание о тяжести портфеля.

Там она наклонялась над тетрадью, улыбалась, встряхивала душистыми волосами, говорила, дышала, жила в ореоле очарования, в ореоле волнений, в ореоле чарующей чуждости.

* * *

Он не переставал этому удивляться. Ходил в невиданном облаке обаяния, которое придавало каждой вещи новый вкус, новые краски. Он боялся, что привыкнет, но не привыкал. Облачко не улетучивалось, колеблющаяся ясность была тут же, на границе каждого выдоха. Иногда это мучило его, иногда пугало.