Иосиф Бродский - Стихотворения и поэмы (основное собрание)

• Название: Стихотворения и поэмы (основное собрание)
• Автор: Иосиф Бродский
• Жанр: Поэзия

---

-- чем бестелесней, тем, видно, одушевленней,

как вариант лица, свободного от гримасы

искренности, или звезды, отделавшейся от массы.

Они стоят перед нами выходцами оттуда,

где нет ничего, опричь возможности воплотиться

безразлично во что -- в каплю на дне сосуда,

в спички, в сигнал радиста, в клочок батиста,

в цветы; еще поглощенные памятью о "сезаме",

смотрят они на нас невидящими глазами.

Цветы! Наконец вы дома. В вашем лишенном фальши

будущем, в пресном стекле пузатых

ваз, где в пору краснеть, потому что дальше

только распад молекул, по кличке запах,

или -- белеть, шепча "пестик, тычинка, стебель",

сводя с ума штукатурку, опережая мебель.

<1993>

-----------------

x x x

-- Что ты делаешь, птичка, на черной ветке,

оглядываясь тревожно?

Хочешь сказать, что рогатки метки,

но жизнь возможна?

-- Ах нет, когда целятся из рогатки,

я не теряюсь.

Гораздо страшнее твои догадки;

на них я и озираюсь.

-- Боюсь, тебя привлекает клетка,

и даже не золотая.

Но лучше петь сидя на ветке; редко

поют, летая.

-- Неправда! Меня привлекает вечность.

Я с ней знакома.

Ее первый признак -- бесчеловечность.

И здесь я -- дома.

<1993>

-----------------

x x x

Я слышу не то, что ты мне говоришь, а голос.

Я вижу не то, во что ты одета, а ровный снег.

И это не комната, где мы сидим, но полюс;

плюс наши следы ведут от него, а не к.

Когда-то я знал на память все краски спектра.

Теперь различаю лишь белый, врача смутив.

Но даже ежели песенка вправду спета,

от нее остается еще мотив.

Я рад бы лечь рядом с тобою, но это -- роскошь.

Если я лягу, то -- с дерном заподлицо.

И всхлипнет старушка в избушке на курьих ножках

и сварит всмятку себе яйцо.

Раньше, пятно посадив, я мог посыпать щелочь.

Это всегда помогало, как тальк прыщу.

Теперь вокруг тебя волнами ходит сволочь.

Ты носишь светлые платья. И я грущу.

<1993>

-----------------

Ritratto di donna

Не первой свежести -- как и цветы в ее

руках. В цветах -- такое же вранье

и та же жажда будущего. Карий

глаз смотрит в будущее, где

ни ваз, ни разговоров о воде.

Один гербарий.

Отсюда -- складчатость. Сначала -- рта,

потом -- бордовая, с искрой, тафта,

как занавес, готовый взвиться

и обнаружить механизм ходьбы

в заросшем тупике судьбы;

смутить провидца.

Нога в чулке из мокрого стекла

блестит, как будто вплавь пересекла

Босфор и требует себе асфальта

Европы или же, наоборот, -

просторов Азии, пустынь, щедрот

песков, базальта.

Камея в низком декольте. Под ней,

камеей, -- кружево и сумма дней,

не тронутая их светилом,

не знающая, что такое -- кость,

несобираемая в горсть;

простор белилам.

Что за спиной у ней, опричь ковра

с кинжалами? Ее вчера.

Десятилетья. Мысли о Петрове,

о Сидорове, не говоря

об Иванове, возмущавших зря

пять литров крови.

Что перед ней сейчас? Зима. Стамбул.

Ухмылки консула. Настырный гул

базара в полдень. Минареты класса

земля-земля или земля-чалма

(иначе -- облако). Зурна, сурьма.

Другая раса.

Плюс эта шляпа типа лопуха

в провинции и цвета мха.

Болтун с палитрой. Кресло. Англичане

такие делали перед войной.

Амур на столике: всего с одной

стрелой в колчане.

Накрашенным закрытым ртом

лицо кричит, что для него "потом"

важнее, чем "теперь", тем паче -

"тогда"! Что полотно -- стезя

попасть туда, куда нельзя

попасть иначе.

Так боги делали, вселяясь то

в растение, то в камень: до

возникновенья человека. Это

инерция метаморфоз

сиеной и краплаком роз

глядит с портрета,

а не сама она. Она сама

состарится, сойдет с ума,

умрет от дряхлости, под колесом, от пули.

Но там, где не нужны тела,

она останется какой была

тогда в Стамбуле.

<1993>

* Ritratto di donna: Женский портрет (итал.). (прим. в СИБ)

-----------------

Храм Мельпомены

Поднимается занавес: на сцене, увы, дуэль.

На секунданте -- коричневая шинель.

И кто-то падает в снег, говоря "Ужель".

Но никто не попадает в цель.

Она сидит у окна, завернувшись в шаль.

Пока существует взгляд, существует даль.

Всю комнату заполонил рояль.

Входит доктор и говорит: "Как жаль..."

Метель за окном похожа на вермишель.

Холодно, и задувает в щель.

Неподвижное тело. Неприбранная постель.

Она трясет его за плечи с криком: "Мишель! Мишель,

проснитесь! Прошло двести лет! Не столь

важно даже, что двести! Важно, что ваша роль

сыграна! Костюмы изгрызла моль!"

Мишель улыбается и, превозмогая боль,

рукою делает к публике, как бы прося взаймы:

"Если бы не театр, никто бы не знал, что мы

существовали! И наоборот!" Из тьмы

зала в ответ раздается сдержанное "хмы-хмы".

март 1994

-----------------

Остров Прочида

Захолустная бухта; каких-нибудь двадцать мачт.

Сушатся сети -- родственницы простыней.

Закат; старики в кафе смотрят футбольный матч.

Синий залив пытается стать синей.

Чайка когтит горизонт, пока он не затвердел.

После восьми набережная пуста.

Синева вторгается в тот предел,

за которым вспыхивает звезда.

1994

-----------------

x x x

Е. Леонской

В воздухе -- сильный мороз и хвоя.

Наденем ватное и меховое.

Чтоб маяться в наших сугробах с торбой -

лучше олень, чем верблюд двугорбый.

На севере если и верят в Бога,

то как в коменданта того острога,

где всем нам вроде бока намяло,

но только и слышно, что дали мало.

На юге, где в редкость осадок белый,

верят в Христа, так как сам он -- беглый:

родился в пустыне, песок-солома,

и умер тоже, слыхать, не дома.

Помянем нынче вином и хлебом

жизнь, прожитую под открытым небом,

чтоб в нем и потом избежать ареста

земли -- поскольку там больше места.

декабрь 1994

-----------------

Надежде Филипповне Крамовой на день ее девяностопятилетия

15 декабря 1994 г.

Надежда Филипповна1 милая!

Достичь девяноста пяти

упрямство потребно и сила -- и

позвольте стишок поднести.

Ваш возраст -- я лезу к Вам с дебрями

идей, но с простым языком -

есть возраст шедевра. С шедеврами

я лично отчасти знаком.

Шедевры в музеях находятся.

На них, разеваючи пасть,

ценитель и гангстер охотятся.

Но мы не дадим Вас украсть.

Для Вас мы -- зеленые овощи,

и наш незначителен стаж.

Но Вы для нас -- наше сокровище,

и мы -- Ваш живой Эрмитаж.

При мысли о Вас достижения

Веласкеса чудятся мне,

Учелло картина "Сражение"

и "Завтрак на травке" Мане.

При мысли о Вас вспоминаются

Юсуповский, Мойки вода,

Дом Связи с антеннами -- аиста

со свертком подобье гнезда.

Вы жили вблизи абортария,

Людмилу2 от мира тая.

и изредка пьяная ария

в подъезде звучала моя.

Орава черняво-курчавая

клубилась там сутками сплошь,

талантом сверкая и чавкая,

как стайка блестящих галош.

Как вспомню я Вашу гостиную,

любому тогда трепачу

доступную, тотчас застыну я,

вздохну, и слезу проглочу.

Там были питье и питание,

там Пасик3 мой взор волновал.

там разным мужьям испытания

на чары их баб я сдавал.

Теперь там -- чужие владения.

Под новым замком, взаперти,

мы там для жильца -- привидения,

библейская сцена почти.

В прихожей кого-нибудь тиская

на фоне гвардейских знамен,4

мы там -- как Капелла Сикстинская -

подернуты дымкой времен.

Ах, в принципе, где бы мы ни были,

ворча и дыша тяжело,

мы, в сущности, слепки той мебели,

и Вы -- наш Микельанджело.

Как знать, благодарная нация

когда-нибудь с тростью в руке

коснется, сказав: "Реставрация!",

теней наших в том тупике.

Надежда Филипповна! В Бостоне

большие достоинства есть.

Везде -- полосатые простыни

со звездами -- в Витькину5 честь.

Повсюду -- то гости из прерии.

то Африки вспыльчивый князь,

то просто отбросы Империи.

ударившей мордочкой в грязь.

И Вы, как бурбонская лилия

в оправе из хрусталя,

прищурясь, на наши усилия

глядите слегка издаля.

Ах, все мы здесь чуточку парии

и аристократы чуть-чуть.

Но славно в чужом полушарии

за Ваше здоровье хлебнуть!