Иосиф Бродский - Стихотворения и поэмы (основное собрание)

• Название: Стихотворения и поэмы (основное собрание)
• Автор: Иосиф Бродский
• Жанр: Поэзия

---

переросла, ибо день, когда я

данные строки, почти рыдая,

соединяю, уже превысил

разность выбитых в камне чисел.

25

Чёрная лента цыганит с ветром.

Странно тебя оставлять нам в этом

месте, под грудой цветов, в могиле,

здесь, где люди лежат, как жили:

в вечной своей темноте, в границах;

разница вся в тишине и птицах.

26

Странно теперь, когда ты в юдоли

лучшей, чем наша, нам плакать. То ли

вера слаба, то ли нервы слабы:

жалость уместней Господней Славы

в мире, где души живут лишь в теле.

Плачу, как будто на самом деле

27

что-то остаться могло живое.

Ибо, когда расстаются двое,

то, перед тем как открыть ворота,

каждый берёт у другого что-то

в память о том, как их век был прожит:

тело -- незримость; душа, быть может,

28

зренье и слух. Оттого и плачу,

что неглубоко надежду прячу,

будто слышишь меня и видишь,

но со словами ко мне не выйдешь:

ибо душа, что набрала много,

речь не взяла, чтоб не гневить Бога.

29

Плачу. Вернее, пишу, что слёзы

льются, что губы дрожат, что розы

вянут, что запах лекарств и дёрна

резок. Писать о вещах, бесспорно,

тебе до смерти известных, значит

плакать за ту, что сама не плачет.

30

Разве ты знала о смерти больше

нежели мы? Лишь о боли. Боль же

учит не смерти, но жизни. Только

то ты и знала, что сам я. Столько

было о смерти тебе известно,

сколько о браке узнать невеста

31

может -- не о любви: о браке.

Не о накале страстей, о шлаке

этих страстей, о холодном, колком

шлаке -- короче, об этом долгом

времени жизни, о зимах, летах.

Так что сейчас, в этих чёрных лентах,

32

ты как невеста. Тебе, не знавшей

брака при жизни, из жизни нашей

прочь уходящей, покрытой дёрном,

смерть -- это брак, это свадьба в чёрном,

это те узы, что год от года

только прочнее, раз нет развода.

33

Слышишь, опять Персефоны голос?

Тонкий в руках её вьется волос

жизни твоей, рассечённый Паркой.

То Персефона поёт над прялкой

песню о верности вечной мужу;

только напев и плывёт наружу.

34

Будем помнить тебя. Не будем

помнить тебя. Потому что людям

свойственна тяга к объектам зримым

или к предметам настолько мнимым,

что не под силу сердечным нетям.

И, не являясь ни тем, ни этим,

35

ты остаешься мазком, наброском,

именем, чуждым своим же тёзкам

и не бросающим смертной тени

даже на них. Что поделать с теми,

тел у кого, чем имён, намного

больше? Но эти пока два слога -

36

Таня -- еще означают тело

только твоё, не пуская в дело

анестезию рассудка, ими

губы свои раздвигая, имя

я подвергаю твоё огласке

в виде последней для тела ласки.

37

Имя твоё расстаётся с горлом

сдавленным. Пользуясь впредь глаголом,

созданным смертью, чтоб мы пропажи

не замечали, кто знает, даже

сам я считать не начну едва ли,

будто тебя "умерла" и звали.

38

Если сумею живым, здоровым

столько же с этим прожить я словом

лет, сколько ты прожила на свете,

помни: в Две Тысячи Первом лете,

с риском быть вписанным в святотатцы,

стану просить, чтоб расширить святцы.

39

Так, не сумевши ступать по водам,

с каждым начнёшь становиться годом,

туфельки следом на водах тая,

всё беспредметней; и -- сам когда я

не дотянувши до этой даты,

посуху двину туда, куда ты

40

первой ушла, в ту страну, где все мы

души всего лишь, бесплотны, немы,

то есть где все -- мудрецы, придурки, -

все на одно мы лицо, как тюрки, -

вряд ли сыщу тебя в тех покоях,

встреча с тобой оправдание коих.

41

Может, и к лучшему. Что сказать бы

смог бы тебе я? Про наши свадьбы,

роды, разводы, поход сквозь трубы

медные, пламень, чужие губы;

то есть, с каким беспримерным рвеньем

трудимся мы над твоим забвеньем.

42

Стоит ли? Вряд ли. Не стоит строчки.

Как две прямых расстаются в точке,

пересекаясь, простимся. Вряд ли

свидимся вновь, будь то Рай ли, Ад ли.

Два этих жизни посмертной вида

лишь продолженье идей Эвклида.

43

Спи же. Ты лучше была, а это

в случае смерти всегда примета,

знак невозможности, как при жизни,

с худшим свиданья. Затем что вниз не

спустишься. Впрочем, долой ходули -

до несвиданья в Раю, в Аду ли.

1968(?)

-----------------

Подражая Некрасову, или Любовная песнь Иванова

Кажинный раз на этом самом месте

я вспоминаю о своей невесте.

Вхожу в шалман, заказываю двести.

Река бежит у ног моих, зараза.

Я говорю ей мысленно: бежи.

В глазу -- слеза. Но вижу краем глаза

Литейный мост и силуэт баржи.

Моя невеста полюбила друга.

Я как узнал, то чуть их не убил.

Но Кодекс строг. И в чем моя заслуга,

что выдержал характер. Правда, пил.

Я пил как рыба. Если б с комбината

не выгнали, то сгнил бы на корню.

Когда я вижу будку автомата,

то я вхожу и иногда звоню.

Подходит друг, и мы базлаем с другом.

Он говорит мне: Как ты, Иванов?

А как я? Я молчу. И он с испугом

Зайди, кричит, взглянуть на пацанов.

Их мог бы сделать я ей. Но на деле

их сделал он. И точка, и тире.

И я кричу в ответ: На той неделе.

Но той недели нет в календаре.

Рука, где я держу теперь полбанки,

сжимала ей сквозь платье буфера.

И прочее. В углу на оттоманке.

Такое впечатленье, что вчера.

Мослы, переполняющие брюки,

валялись на кровати, все в шерсти.

И горло хочет громко крикнуть: Суки!

Но почему-то говорит: Прости.

За что? Кого? Когда я слышу чаек,

то резкий крик меня бросает в дрожь.

Такой же звук, когда она кончает,

хотя потом еще мычит: Не трожь.

Я знал ее такой, а раньше -- целой.

Но жизнь летит, забыв про тормоза.

И я возьму еще бутылку белой.

Она на цвет как у нее глаза.

1968

-----------------

Подсвечник

Сатир, покинув бронзовый ручей,

сжимает канделябр на шесть свечей,

как вещь, принадлежащую ему.

Но, как сурово утверждает опись,

он сам принадлежит ему. Увы,

все виды обладанья таковы.

Сатир -- не исключенье. Посему

в его мошонке зеленеет окись.

Фантазия подчеркивает явь.

А было так: он перебрался вплавь

через поток, в чьем зеркале давно

шестью ветвями дерево шумело.

Он обнял ствол. Но ствол принадлежал

земле. А за спиной уничтожал

следы поток. Просвечивало дно.

И где-то щебетала Филомела.

Еще один продлись все это миг,

сатир бы одиночество постиг,

ручьям свою ненужность и земле;

но в то мгновенье мысль его ослабла.

Стемнело. Но из каждого угла

"Не умер" повторяли зеркала.

Подсвечник воцарился на столе,

пленяя завершенностью ансамбля.

Нас ждет не смерть, а новая среда.

От фотографий бронзовых вреда

сатиру нет. Шагнув за Рубикон,

он затвердел от пейс до гениталий.

Наверно, тем искусство и берет,

что только уточняет, а не врет,

поскольку основной его закон,

бесспорно, независимость деталей.

Зажжем же свечи. Полно говорить,

что нужно чей-то сумрак озарить.

Никто из нас другим не властелин,

хотя поползновения зловещи.

Не мне тебя, красавица, обнять.

И не тебе в слезах меня пенять;

поскольку заливает стеарин

не мысли о вещах, но сами вещи.

1968

-----------------

Прачечный мост

F. W.

На Прачечном мосту, где мы с тобой

уподоблялись стрелкам циферблата,

обнявшимся в двенадцать перед тем,

как не на сутки, а навек расстаться,

-- сегодня здесь, на Прачечном мосту,

рыбак, страдая комплексом Нарцисса,

таращится, забыв о поплавке,

на зыбкое свое изображенье.

Река его то молодит, то старит.

То проступают юные черты,

то набегают на чело морщины.

Он занял наше место. Что ж, он прав!

С недавних пор все то, что одиноко,

символизирует другое время;

а это -- ордер на пространство. Пусть

он смотриться спокойно в наши воды

и даже узнает себя. Ему

река теперь принадлежит по праву,

как дом, в который зеркало внесли,

но жить не стали.

1968

-----------------

x x x

Просыпаюсь по телефону, бреюсь,

чищу зубы, харкаю, умываюсь,

вытираюсь насухо, ем яйцо.

Утром есть что делать, раз есть лицо.

Поздно вечером он говорит подруге,