Виталий Севастьянов - Фантастика - 1979

• Название: Фантастика - 1979
• Автор: Виталий Севастьянов
• Жанр: Научная Фантастика

Главная тема традиционного сборника произведений советских писателей-фантастов — время, человек и его дело. В разделе «Школа мастеров» публикуется фантастическая сказка Василия Шукшина «До третьих петухов». Читатель познакомится также с творчеством молодых авторов, делающих первые шаги в большой литературе. В разделе «Грани будущего» выступают писатель А. Казанцев и известный советский специалист по прогнозированию профессор Г. Хромушин.

---

— Ну что ж, попробуем, — сказал шофер, включая скорость. — Город, значит, подарила? Богатая, однако…

Плутали они долго. "Этот?" — указывал шофер на дом.

"Нет, — отвечал Лавров, приглядевшись. — Там было три этажа, а окна такие… с полукружьем наверху…" — "Поехали искать полукруглые… Этот?" — "Нет", — мотал головой Лавров… Но все же нашли.

— Подождете нас? — попросил Лавров, выбираясь под холодный моросящий дождь.

— О чем разговор! — сказал шофер. — Мне и самому любопытно посмотреть… Ишь, города дарит! — рассмеялся он.

Этот смех неожиданно заставил Лаврова замедлить шаг — что-то неприятное уловил он в нем. Представил Томи в такси, бесцеремонный взгляд шофера… Но, понимая, что отступать уже поздно, быстро взял себя в руки и чуть не бегом поднялся на второй этаж. Вот и дверь, увешанная разноцветными почтовыми ящиками… Постоял в нерешительности, разглядывая табличку под кнопкой звонка с множеством фамилий… Но дело было не в том, что он не знал ее фамилии; его опять, как минуту назад, у такси, охватил безотчетный стыд — что он ей скажет? На мгновение перед ним открылась вся бездна нелепости, дикости его приезда, но он тут же заставил себя вспомнить унижение, когда ходил с увольнительным "бегунком", вопросы, сочувствия… И решительно надавил на кнопку два раза.

Открыла та самая женщина и в том же, кажется, халате.

— Извините, Томи дома?

Женщина удивленно вздернула брови… Нет, не узнала.

— Томи? Конечно, дома.

Прошла вперед и постучала на ходу в дверь: — Томи! К тебе гости.

Томи была уже одета. Даже в плаще.

— Вы? — почему-то шепотом сказала она и бессильно опустилась на стул. — Вы… приехали…

"Сейчас заплачет", — сообразил Лавров, шагнул к ней и протянул рулончик.

— Вы должны поехать со мной. Ваша грамота такое натворила… — быстро и путаясь, сбиваясь с пятого на десятое, объяснил он ей свой нежданный визит, и было у него такое чувство, что это говорит кто-то другой — такой был у него чужой, фальшивый голос. И еще у него было явственное ощущение, что она ничего не слышит, ничегошеньки не понимает, о чем он ей талдычит. Смотрит на него, словно он свалился с неба — да так оно почти и есть, качает головой, не веря, и только бледность, все сильнее заливавшая ее и без того бледное, бескровное лицо, говорила о том, что главное она все же поняла.

— Вы не должны дарить такие бумаги, — исчерпав все аргументы, повторил Лавров. — Вы слышите меня? Если такая бумага попадет в руки жулика…

— Но ведь это вам, — с отчаяньем, со. слезами в голосе воскликнула Томи. — Только вам,…

— Мне одному не верят, — твердым, не терпящим возражений тоном и сам удивляясь, откуда этот тон в нем взялся, повторил Лавров.

Теперь она, кажется, все поняла. Несколько мгновений сидела поникшая, уронив руки на колени. Рулончик из ее рук выпал и закатился под тахту, но она этого, видно, даже не заметила. "Какая, однако…" — неожиданно для себя пожалел ее вдруг Лавров. Но вслух сказал: — Не будем терять времени, вы опоздаете на работу.

Томи поднялась, окинула невидящим взглядом комнату…

— Что вы ищете? — спросил Лавров. — Свидетельство?

"Нет", — покачала головой Томи и открыла дверь.

Они вышли из подъезда, и Лавров поднял воротник плаща, — А вы не боитесь дож…

И осекся: над головой Томи был зонтик.

ЛЕОНИД ПАНАСЕНКО МАСТЕРСКАЯ ДЛЯ СИКЕЙРОСА

"А не мог ли Канон умереть от радости? Чье сердце вместит и сразу воспримет такое событие? Да нет же. В сообщении ясно сказано: "Не успел увернуться". Не успел… Но Канов не из тех, кто в космосе ворон считает. Он еще успел передать, что засмотрелся. Здесь, наверное, и прячется ниточка. Ниточка, которая связывает его неожиданное открытие и трагическую неосмотрительность. Но что можно увидеть, чтобы проглядеть собственную смерть?" Ребята опять заспорили. Меня это злит. Ведь они тоже теряются в догадках, страдают от неизвестности и все же пытаются бодриться, отстаивать свою "абсолютно точную" гипотезу происшедшего.

— Верно, — не удерживаюсь я. — Все верно. Люди всегда искали во вселенной разум. Сначала мечтали и строили гипотезы. Потом появились энтузиасты и начали поиск жизни среди звезд. Фактов, конечно, никаких не было. Ни тогда, ни теперь. Но теперь мы за дело взялись всерьез. Планомерно прочесываем вселенную и… заведомо безрезультатно, потому что каждый придерживается собственной теории контакта, которую он придумал в соответствии со своей, так сказать, профессиональной принадлежностью. Каждый заглядывает только в свою щелку и только через нее собирается увидеть собрата по разуму. А собрат этот, быть может, неотступно близок. К нему только нужно обратиться по-людски, то есть с каких-то общечеловеческих позиций. У меня все.

Неожиданная моя речь произвела впечатление… Правда, больше своей эмоциональной стороной, чем содержанием.

— М-да… — покрутил головой Сергей.

— Мальчик растет, — глубокомысленно изрек Тэта — Тимофей Трошин.

— И начинает пробовать свой неокрепший голос, — добавил Володя.

А Рая рассмеялась.

— Кто же тот гений, — спросил Володя, — который может утверждать, что выступает с общечеловеческих позиций? То есть от имени всего человечества?

У него поразительная способность говорить резкости или, вернее, высвечивать в любом деле такие стороны, о которых присутствующие предпочитают молчать. Если честно, то с любой их критикой я заранее согласен. Все трое мировые ребята. В душе я считаю их лучшим экипажем из тех, что ходят на космоботах поисковой группы "Разум". Когда-то наша группа называлась "Контакт". Шли годы. Контактов все не было и не было. И постепенно даже самые пылкие романтики поняли: главное — отыскать мыслящих. Или хотя бы какие-то их следы. Пока этого не случилось, о контактах смешно даже говорить. Что касается ребят, то волей-неволей каждый из них примкнул к сторонникам какой-нибудь популярной теории о том, каким образом разум может оповестить о себе, оставить эти злополучные, неуловимые "следы".

Более или менее самостоятельной оказалась теория самого тихого из нас — Сергея. Он предложил модель трех миров — без органической жизни, с жизнью, но без разума, и разумный мир (по его мнению, мыслящие существа доллшы обязательно внести в природу пусть малозаметные и зашифрованные, но при окончательной разгадке глобальные изменения) — и пытался установить корреляционные связи своих моделей с реальными мирами. Тэтэ, этот строгий эмпирик, верил не в теории, а в старую, обнадеживающую притчу: "Кто ищет, тот всегда найдет". Володя выявлял малейшие следы рациональности, то есть геометрически проявившейся целесообразности. Его блестящий ум систематика и математика-аксиоматиста обладал редкой интуицией. Какого бы геометрического языка ни придерживались другие мыслящие существа, 'Володя наверняка разгадал бы его законы в любых случайных лишь для постороннего взгляда проявлениях. Ребята носились со своими теориями, часто до одури спорили, и каждый пытался обратить меня, зеленого практиканта, в свою веру. Но в каждой из них меня что-нибудь не устраивало — неопределенность Сережиной, фатализм Тэтэ и бездуховность Володиной. Я искал свою точку зрения, но без особого успеха.

Мы поднимаемся на смотровую палубу, и я в который раз пытаюсь уловить "чудное мгновение". Меняю фломастеры и карандаши, хватаюсь за пастели. Но напрасно. Рая никудышный натурщик. Ее изменчивое, летучее, "родниковое" лицо никак не дается. Отблески чувств и перемены настроения вспыхивают на нем неожиданно и гаснут, словно фейерверки.

— Ты слишком своеобразный художник, — заявляет через полчаса Рая. — Расскажи лучше о Сикейросе. Ведь етереокопик в твоей каюте — это его росписи?

— Его. — Я помолчал, представив могучий и властный полет его красок. — Он был внуком солдата и поэта. Вся судьба его — это движение и рост. В Мексике в XX веке Давид Альфаро стал солдатом революционной армии. Потом в Испании уже полковником, командиром интербригады.

— Это биография военного, а не художника, — задумчиво заметила Рая.

— У него было словно несколько жизней. Его сердце рвалось к свободе, но в тридцать с лишним лет он был брошки в тюрьму как коммунист. Потом сослан в Таско. Там, бродя среди скал, на их отрогах он впервые увидел и запомнил на всю жизнь, как алели цветы с чудным названием "сангре ди торос" — "кровь быка". В этих горах за год он написал более сотни полотен. Уже стариком, когда он снова оказался в темнице, тысячи квадратных метров его росписей и панно оставались на свободе. Нет, недаром он всегда особенно любил два цвета — насыщенный красный и черный…

Но тут по кораблю разнесся звон. Он означал, что через полчаса наш космобот вынырнет возле планеты, где погиб Канов и откуда долетели к Земле обрывки фраз, взбудораживших весь мир.