Илья Эренбург - Буря

• Название: Буря
• Автор: Илья Эренбург
• Издательство: Государственное издательство Художественной Литературы
• Жанр: О войне
• Год: 1953

Постановлением Совета Министров Союза ССР от 1 апреля 1948 года ИЛЬЕ ГРИГОРЬЕВИЧУ ЭРЕНБУРГУ присуждена СТАЛИНСКАЯ ПРЕМИЯ первой степени за роман «Буря».

---

Мадо, наконец-то, увидела Медведя. Великан, а глаза у него детские… Она доверчиво сказала:

— У меня был русский друг. Давно. В другой жизни…

Старалась припомнить все русские слова, какие знала. И вдруг грустно улыбнулась:

— К чёрту пошлет…

Воронов засмеялся:

— Ты зачем это выучила?

— Так у вас гадают.

— Плохо тебе гадали… — Он дружески ее обнял. — К сердцу прижмет — вот это по-русски… Завтра у нас большой праздник — годовщина Революции…

Деде встал:

— Выпьем за русских. Только, Медведь, ты не так сказал: это и наш праздник…

Воронов думал о большой битве: скоро возьмут Киев. Его трудно взять — широкая река, крутой берег. Наверно, пошли в обход… Обязательно возьмут… Он вспоминал другое лето — степь, запах полыни, Дон… Он идет рядом с Сергеем. Оба молчат — слишком горько… Там все изменилось. Где Сергей? Может быть, на Днепре?..

Мадо еще не могла опомниться. Болела спина, ноги — ее избили плеткой после того, как она укусила немца. Она успела приготовиться к смерти. Вчера она думала об одном — в отряде «Сэмпе», наверно, ждут…

Смерть казалась ей избавлением от пыток и только, дальше она не заглядывала, ни о чем не вспоминала. И вдруг в камеру вошел Деде…

Пахнет гнилыми листьями, дымит костер. Мики поет:

Мы жить с тобой бы рады,
Но наш удел таков.
Что умереть нам надо
До первых петухов…

Девушка ласково смотрит на него.

Этого русского зовут Медведь. Он оттуда… Нет, Сергей не прижмет меня к сердцу, да и не нужно, все это позади… В глазах слезы, ничего — слезы от дыма. Как смешно горят еловые шишки!.. Значит, я буду жить?.. И жизнь снова ее охватывала, милая, беспокойная, непонятная, как огонь костра.

15

Лежан сидел в просторном кабинете адвоката Гарей и поджидал человека, которого называют Шатле. Смешно — представители BOA влюбились в метро, у них что делегат, то название станции. Но почему этот Шатле опаздывает? Ночевка у меня на другом конце города, в метро не поедешь — облавы…

Стены кабинета были увешаны фотографиями хозяина дома в черной мантии — он подымал вверх руки, грозил кулаком, плакал крупными отчетливыми слезами и самодовольно улыбался. В сорок первом Гарей говорил, что «Петэн это Жанна д'Арк», а теперь ветер дует с другой стороны, и он завел знакомства с AS, когда выгонят немцев, окажется, что выгнал их не кто иной, как Гарей. Лежан зевнул. Есть возраст, когда человеческая комедия начинает приедаться… А Шатле все нет…

Наконец он пришел. Это был худощавый высокий человек с военной выправкой и с умными проницательными глазами. Лежан сразу понял, что перед ним не пешка.

Шатле заговорил о бомбежках французских городов: немецкое радио пытается восстановить население против союзников.

— Наша задача объяснить французам, что эти несчастья приближают час освобождения.

— Бесспорно, — ответил Лежан. — Но здесь встает вопрос об оружии. Я не берусь судить летчиков. Я говорю об этом с нашей, французской точки зрения. Понятно, что нужно уничтожить железнодорожный мост. Они бомбили семь раз. Городок почти целиком разрушен, а мост целый… За последние полгода мы взорвали двадцать восемь мостов. Мы могли бы сделать гораздо больше, все упирается в одно — не хватает оружия…

— Переброска дело сложное, но теперь, я надеюсь, будет лучше…

— Хорошо, оставим вопрос о переброске. Почему нам не дают того оружия, которое уже здесь? Зачем устраивать коллекции?

— Для дня высадки.

— Которая произойдет?..

— Тогда, когда произойдет. Не мы это решаем…

— В июне сорок второго мне передали, что незачем нападать на немцев, через несколько недель произойдет высадка. Этим летом, после убийства генерала Шаумбурга, ваш коллега говорил: «Зачем распылять силы? В августе они высадятся…» Теперь ноябрь… Говорят, что зимой десанту мешают туманы, весной и осенью — на Ламанше бури, а летом чересчур ясно. Я надеюсь на одно — когда русские подойдут к немецкой границе, эти господа перестанут изучать барометр…

Шатле улыбнулся.

— Русские хорошо воюют, это бесспорно. Я военный, господин Люк, и я могу оценить стратегию Красной Армии. Но мы должны считаться не с русским темпераментом, а с планами Америки и Англии. Говорят, что в Лондоне большие разногласия, генерал Арнольд, например, считает, что можно ограничиться бомбежками немецких городов. Имеются сторонники южного варианта. Много сил поглощает Италия…

— Значит сидеть у моря и ждать погоды?

— Никто не предлагает ждать…

— А как вы понимаете «аттантизм»?

— Это термин, придуманный вашими друзьями.

— Может быть, термин наш, сущность ваша… Я хочу сказать, что BOA обрекает внутренние силы на бездействие.

— BOA сбрасывает оружие в пределах возможности.

— И это оружие зарывают в землю…

— Его прячут от немцев. Я не понимаю, что вас возмущает, господин Люк?..

Лежан встал, прошел по длинному кабинету и, глядя в упор на Шатле, сказал:

— Может быть, так будут разговаривать после победы — в парламенте или на мирной конференции, но сейчас это дико… Каждый из нас может сегодня вечером оказаться в гестапо… Зачем нам лицемерить?

Шатле ответил спокойно; его волнение сказалось только в том, с какой яростью он погасил окурок сигареты.

— Хорошо, я буду говорить с вами не как представитель BOA, а как обыкновенный француз. Я — католик, вы — коммунист. Мы сидим в кабинете Гарей. Нас могут сейчас арестовать. Нас будут пытать те же гестаповцы и расстреляют на том же пустыре. Вы абсолютно правы: нас объединяют немцы.

— Боюсь, что нас объединяет только это… Да и то не совсем… Многие из ваших ничему не научились. Они боятся нам дать оружие.

— И это правда. Год назад было иначе, тогда все восхищались героизмом коммунистов. Я тогда думал, что произошло чудо, и нация нашла единство. Но чудес не бывает… Положение улучшилось. На Востоке немцев бьют. Несмотря на ваш скептицизм, рано или поздно союзники высадятся. Италия кончается. В Германии настроение отвратительное. И вот показались первые трещины. Вас это удивляет? Меня ничуть… Возьмите мировые дела — там то же самое. Пока шли бои на Волге, не могло быть мысли о соперничестве, все аплодировали большевикам, а сейчас англосаксы начинают подумывать о дележе, хотя медведь далеко не убит. Что вы хотите, еще Теренций сказал: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо»…

Лежан вдруг почувствовал, до чего он устал. Зачем он разговаривает с этим человеком? Ведь в каждом слове Шатле чувствуется ненависть… И Лежан резко сказал:

— Хватит философии! Мы получим оружие?

— Как вы хотите, чтобы я вам ответил — как представитель BOA или как обыкновенный француз?

Лежан не выдержал, улыбнулся.

— Прежде всего, как делегат BOA.

— По мере возможности. Вероятно, после организации новых пунктов для переброски. В декабре или в январе…

— А теперь, как француз?

— Нет.

Когда Лежан уходил, в переднюю выбежал адвокат Гарей. Он схватил двумя руками руку Лежана и с дрожью в голосе повторял. «Герои! Наши герои!..» Лежан усмехнулся: еще одна фотография на стенку…

Грустный, он шел через город. Конечно, он знал заранее, что ничего они не получат, на свидание пошел только потому, что настаивали товарищи, но от разговора с Шатле осталась горечь — сам того не желая, Лежан заглянул в будущее. Наивные думают — кончится война, не будет фашистов и наступит рай… А впереди борьба, жесткая, суровая, может быть тяжелее этой… Разве вчерашние кагуляры примирятся с нами?.. Теперь мы им нужны: наши люди умеют умирать, в сорок третьем это еще ценится… А как они будут с нами разговаривать в сорок восьмом? Мавр сделал свое дело… Но мавр не уйдет. Как это горько! Хочется, хотя бы помечтать о счастье…

Он ночевал у незнакомых на окраине города. Хозяйка, впустив его, ушла к соседке. Лежан посмотрел на часы — восемь. Мари должна притти в девять. Можно отдохнуть… Он сидел на продавленной кровати. В пустой комнате было холодно, он не снял пальто. Его захватила печаль, глубокая и плотная. К мыслям о будущем примешалось личное горе. Четыре года назад он был счастлив. Это было весной, он хорошо помнит, он пришел с работы. Мими шалила, вылила из его ручки чернила на ковер. Поль готовился к экзаменам, говорил: «Самое страшное тригонометрия»… Жозет играла ноктюрн Шопена… Ничего не осталось… Где сейчас Жозет?

Может быть, сидит в такой же холодной чужой комнате, ждет, когда за нею придут гестаповцы? Или в маки?.. Или погибла?.. Давно не было писем, плохая связь… Нет Поля. Нет Мими. Война может кончиться, а они не вернутся… Я и Жозет — два дерева с обрубленными ветками. Такие не зазеленеют.

Постучали. Это пришла Мари, принесла сына, маленького Жано.