Александр Зорич - Время – московское!

• Название: Время – московское!
• Автор: Александр Зорич
• Жанр: Космическая фантастика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-043780-1, 978-5-9713-5110-8, 978-5-9762-3238-9

Война. Галактическая война.

Война между Российской Директорией и тоталитарной планетой Конкордия – недавними союзниками Директории, предательски нарушившими мирный договор.

Война, в которой земляне долго терпели поражение за поражением, но теперь ситуация резко изменилась.

Потому что теперь Директория обладает новым, уникальным оружием – космическими истребителями «Дюрандаль». Истребителями, которые пилотируют недавние выпускники Военно-Космической Академии, ставшие отчаянными боевыми офицерами.

Казалось бы, шансы противника на победу минимальны. Однако Конкордия тоже не раскрыла еще все свои карты… Читайте «Время – московское!» – продолжение великолепных романов Александра Зорича «Завтра война» и «Без пощады»!

---

Когда наконец сковорода с котлетками-тефтельками была накрыта крышкой (чтобы не улетала, ее примотали проволокой) и заточена в электропечь, Таня с Нарзоевым облегченно вздохнули и зависли возле таймера. По мнению Тани, жариться котлеткам полагалось «где-то полчаса». Однако через пятнадцать минут из печи отчетливо потянуло горелым…

В тот день они все же поужинали.

Таня торжественно внесла в салон планетолета блюдо, на котором, приклеенные теплым сливочным маслом, лежали шестнадцать крохотных серовато-рыжих комочков, лишь отдаленно напоминающих тефтели (конечно, согласно Таниному замыслу, их должно было быть втрое больше, но кто же знал, что рыбный фарш так быстро сгорает?). Вослед Тане горделиво влетел Нарзоев. Он прижимал к груди пакет с пятью яблоками, бутылку с чесночным кетчупом и комплект одноразовых приборов.

Башкирцев, Штейнгольц и Никита мигом свернули спор о том, имеет ли число черепков в Коллекции сакральный смысл, и с интересом воззрились на вошедших. На морщинистом лице Башкирцева даже появилось выражение гурмана, очутившегося в знаменитом своими яствами ресторане.

Таня ловко припечатала блюдо к столу (на нем были специальные держатели для посуды) и сказала:

– Вуаля!

«И это – все? За два с половиной часа хлопот?» – читалось на лицах ксеноархеологов.

– По три тефтели на брата. Плюс одна призовая, – пояснил Нарзоев.

Спустя минуту все пятеро пассажиров «Счастливого» погрузились в торопливую дегустацию.

И хотя котлетки-тефтельки отчаянно воняли тиной и разваливались на куски (Башкирцев сказал бы «фрагменты») после первого же тычка вилкой – Таня забыла подмешать к фаршу яйцо, – никто не роптал.

Таня быстро покончила с двумя причитающимися ей рыбными катышками (один она пожертвовала Нарзоеву) и принялась исподтишка наблюдать за тем, как ужинают коллеги.

Башкирцев ел вдумчиво, словно бы витая мыслями в каком-нибудь 2591 году, «когда нашей стипендии хватало на то, чтобы по субботам ужинать в ресторане „Прага“.

Никита жевал вдохновенно, экстатически прикрыв глаза, будто органную музыку слушал.

А Штейнгольц вдумчиво исследовал шарик за шариком, въедливо вглядываясь в каждую тефтельную каверну, прежде чем отправить его в рот. Нелепое, но умилительное зрелище! Таня озорно улыбнулась.

Видимо, в ту минуту о чем-то подобном подумал и Алекс Нарзоев. Он наклонился к Таниному уху и прошептал:

– Ну вот… Мама, папа и трое детей-дебилов за ужином… Не хватает только визора, честное слово.

Несмотря на общие «дежурства по кухне» и совместную привязанность к тренажеру, настоящей дружбы с Нарзоевым у Тани не складывалось.

Да, Нарзоев обладал массой очевидных достоинств вроде психической устойчивости, решительности и сметливости. Однако, за исключением бытовых тем, поговорить с ним было решительно не о чем. Лишь при упоминании дел футбольных узкие карие глаза Нарзоева вспыхивали возвышенным светом – о футболе он мог говорить часами. «Как мы их сделали, Танька, на третьей дополнительной минуте! Ты бы только это видела! А судья-то какой мудак, извини за выражение! Одно слово – англичанин!» И так – часами, часами…

Увы, о футболе Таня знала лишь, что это игра, во время которой два десятка взрослых мужиков с невероятно мускулистыми ногами и ожесточенными лицами гоняют кожаный мяч по огромному зеленому полю, забранному в разноцветные рекламно-пропагандистские берега. И что футбол ни в коем случае нельзя путать с хоккеем, если не желаешь прослыть в глазах мужчины конченой идиоткой.

Еще одним существенным препятствием к дружбе с Нарзоевым было то, что пилот не курил.

Более того, силою своего авторитета он не позволял курить на борту вверенного ему планетолета и другим. Для удовлетворения никотинового голода Тане и остальным приходилось ходить в кессонный отсек стыковочного шлюза, где было тесно и холодно.

Но Нарзоев видел в шлюзных мучениях полезный воспитательный момент.

– Вот покантуетесь там, в холодине, может, и поймете: пора бросать!

Куда там! Таня, Башкирцев, Штейнгольц и Никита в своем пороке были непоколебимы.

Вдобавок время от времени Нарзоева «накрывало». Он становился мрачным, неразговорчивым и сонливым. Грубил в ответ на вежливые расспросы, переставал мыться и причесываться (под «мытьем» в отсутствие на планетолете душевой кабины подразумевалось гигиеническое протирание тела спиртом при помощи одноразовой салфетки) и мог проспать пятнадцать часов кряду.

На второй неделе совместного с Нарзоевым проживания Таня сообразила: приступы брутальной сонливости находят на пилота раз в три дня. С точностью до часа. Что это – один из эффектов невесомости или же особенности психики Нарзоева, она определить не могла.

Впрочем, остальных тоже время от времени «накрывало», причем каждого – на свой манер.

Атеист Башкирцев принимался рассуждать о Боге («Бог есть, это точно! Ведь кто-то же должен получать удовольствие от всей этой комедии? Во всяком театре обязательно есть режиссер!»). И рассказывать истории из своей молодости – довольно тривиальные по форме, но странные по содержанию («Старостой нашей группы была чудесная девушка по имени Лена Порнышева. Ну я, конечно, называл ее „моя порнушечка“…»).

Штейнгольц погружался в многочасовое и совершенно безмолвное созерцание какого-нибудь экземпляра Коллекции.

А Никита – тот начинал громко распевать любимые песни из мелос-листа «Маяка-Классик» и… ухаживать за Таней. Он подкарауливал ее либо у выхода из туалета, либо в «курительном» шлюзе. И, пожирая девушку глазами, объявлял:

– Танька, я тут подумал… Все-таки будет лучше, если мы дадим волю своим чувствам!

– Никита, опомнись. У меня нет к тебе никаких чувств, – устало отвечала Таня. – Кроме дружеских, конечно.

– Это потому, что ты не отпускаешь себя, – с убежденностью невротика твердил Никита. – Между прочим, если бы ты смогла ощутить себя свободной – хотя бы на минуту! – ты бы поняла: любовь – это единственное, что можно противопоставить смерти.

– Мне кажется, я не способна к любви. Может быть, это означает, что я никогда не умру?

– Это потому, что ты не отпускаешь свои чувства…

Когда состоялся первый такой разговор, Таня не на шутку испугалась. И даже подумывала позвать на подмогу Нарзоева в случае, если Никита примется распускать руки. Но потом она сообразила: Никита просто не в себе. У него «приступ». И впору звонить 03.

Впрочем, к чести Никиты приступы эти оканчивались быстро и повторялись редко.

Наблюдения за коллегами наводили Таню на невеселые размышления.

«Если от невесомости „кроет“ всех, даже здоровяка Нарзоева, значит, и у меня тоже что-то такое должно быть не в порядке? Но что? Может быть, я тоже бываю неадекватной с точки зрения, например, Димы? Но в чем?»

Но как Таня ни шпионила за собой, ничего атипичного обнаружить в своем поведении не могла.

Сей факт опечалил ее еще больше. Ведь из курса психологии она помнила: самые матерые психи, как правило, свято уверены в своей нормальности.

Лишь исследования Коллекции помогали пассажирам «Счастливого» оставаться на плаву в изменчивых водах нездравого смысла.

Даже Нарзоев, человек далекий от науки, и тот сочувствовал ученым, время от времени осведомляясь, как идут дела.

Инициативу в этом деле сразу же захватил Башкирцев. Впрочем, иначе и быть не могло. Ведь Башкирцев мыслил «Счастливый» чем-то вроде космического филиала родной кафедры. А на кафедре он привык царить безраздельно…

Никите было поручено осуществлять лабораторные исследования предметов Коллекции. Штейнгольцу выпала честь быть теоретиком. Как выразился Башкирцев, «фундировать интерпретационные дискурсы».

А Тане?

– Ну… если хочешь… можешь протоколировать результаты… – промямлил Штейнгольц.

– Это так почетно – заниматься тем, с чем прекрасно справляется любой планшет, – язвительно сказала Таня.

– Во-первых, справляется не так уж и прекрасно. Распознавание речи у него не на высоте, я заметил, все время засекается на слове «пролегомены». А во-вторых… собственно, чего бы ты хотела? – Штейнгольц наморщил свой необъятный лоб и стал похож на щенка шарпея. Похоже, он действительно не понимал сути Таниных претензий.

– Как это – «чего»? Если для меня не находится работы в группе, тогда дайте мне какой-нибудь из предметов Коллекции, пусть даже самый простой. «Горелку» или «меон».

– «Меон»? Да ты что, смеешься, Татьяна? – вытаращил глаза Штейнгольц. – Мы даже и представить себе не можем, какое влияние оказывает на живой организм длительный контакт с этим самым «меоном», если от него все лабораторное оборудование с ума сходит! Насчет «горелки» я вообще молчу. А ведь ты женщина! Будущая мать!

– Такой ответственности я взять на себя не могу, – поддержал Штейнгольца Башкирцев.

– «Меон» я сказала для примера. Можно любой другой. Дайте, например, «бабочку».