Игорь Всеволожский - Ночные туманы

• Название: Ночные туманы
• Автор: Игорь Всеволожский
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Современная проза
• Год: 1967

Автор романа «Ночные туманы» — писатель Игорь Евгеньевич Всеволожский известен читателям по книгам о маршале С. М. Буденном («Хуторская команда», «Восемь смелых буденновцев», «Отряды в степи»), о генерале Оке Городовикове («В боях и походах») и по многим романам о моряках («Уходим завтра в море». «В морях твои дороги», «Балтийские ветры», «Раскинулось море широко», «Пленники моря», «Неуловимый монитор», «Золотая балтийская осень»).

В годы Великой Отечественной войны писатель служил на Черноморском флоте и навсегда связал свою жизнь и творчество с флотом.

«Ночные туманы» — роман о трех поколениях моряков советского флота. Первое поколение красных моряков плавало на колесных буксирах, переоборудованных в тральщики, и на обветшавших катерах.

Их молодые наследники ceгодня владеют грозным оружием, способным надежно защитить морские просторы Родины, — ракетными катерами и кораблями.

---

Разве в наказании дело? Как дальше жить, если Сарычев все же умрет? Какими глазами посмотрю я на его мать? Я вспомнил письмо ее, когда-то меня насмешившее. Оно начиналось так: «Товарищ отец-командир…»

Наверное, вид у меня был совсем нехороший, потому что Дементьев, зайдя меня навестить, стал утешать: мол, все обойдется. А Веста, не сводя с меня глаз, подсовывала мне под руку свои теплые уши. Я готов был снова ринуться в госпиталь, хотя знал, что это бесполезно: меня не пустят дальше ворот. Позвонил еще раз по телефону.

Дежурный врач с сочувствием ответил, что созван срочный консилиум.

— Это товарищ адмирал? — спросил он.

— Нет.

— Сарычев сын ваш?

— Больше. Он мой подчиненный.

Внутренний голос спросил вдруг с пристрастием:

«А если бы твоей вины не было, ты бы так же стал терзаться о нем? Помнишь, Лэа тебе говорила, что некоторые больные матросы лежат заброшенные, их начальники не только не зайдут навестить, но даже о них не справляются?.. Чепуха! При чем тут моя вина? Мне дорог Человек, прежде всего Человек…»

Я вспомнил Сарычева, его милое, застенчивое лицо, вспомнил, как он смешил, бывало, матросов в свободное время, вспомнил, как отмечал я заслуги его перед строем…

Продолжал размышлять.

«Товарищ адмирал?» — спросил дежурный врач. Значит, и адмирал звонил не раз в госпиталь. А на адмирале нет никакой вины за то, что случилось.

У адмирала людей в подчинении в десятки раз больше, чем у меня. И все же он в госпиталь приехал раньше меня…

Лэа не пришла ночевать. За окном лил тяжелый дождь. Веста повизгивала во сне. За стеной похрапывала старушка Подтелкова. Один я не спал. Я представлял себе врачей в белых халатах у постели больного и Лэа, мою Лэа, среди них, у изголовья умирающего Сарычева.

Несколько дней и ночей шла борьба за жизнь Человека. Молодого, лишь начинавшего жизнь Человека, которому никак нельзя умереть. Когда меня допустили в палату, я увидел какие-то сооружения, из которых медленно капали в вены больного живительные растворы, врачей, склонившихся над ним, и Лэа, хлопотавшую тут же.

С материнской нежностью она обтирала лоб Сарычеву, поправляла подушку, улавливала его почти беззвучные просьбы.

Усатый хирург больше меня не отчитывал. Он говорил мне коротко:

— Не гарантирую, но появились надежды. Сарычев нам помогает. Борется огромной волей своей — волей к жизни. Такой молодчина!

И верно. Однажды раскрыл он глаза и узнал меня.

Слабое подобие улыбки появилось на его губах. Он сказал внятно:

— А я не умру… Мне нельзя умирать…

В эти дни я проникся огромным уважением к людям в белых халатах. Не мы одни несем вахту на мостике.

Вахту несут и они. Раньше, проходя мимо каменных корпусов госпиталя, я взирал на них равнодушно. Теперь я знаю, что происходит за стенами.

Сарычева часто навещали товарищи. Через полтора месяца он пришел на корабль.

— Я знаю, вы сами ошибку свою осудили. К счастью, жив он остался. Только бессердечный человек в случае его смерти мог бы шагать по жизни спокойно. Вы не сумели бы. Надеюсь, выводы сделали, Юрий Леонтьевич? спросил адмирал.

Лэа пришла с дежурства домой, когда я уходил в море. Нам часто так приходилось встречаться — на час или даже на десять минут. Лэа, жена моя, моя радость и счастье, я уверен, что мы проживем с тобой много лет душа в душу, как прожили бабка с дедом!

Я крепко обнял ее.

— До скорого, — сказал я, целуя ее, хотя знал, что не возвращусь ни сегодня, ни завтра.

— До скорого, — повторила Лэа, хотя сердцем почувствовала, что не увидит меня много дней.

Ну, что ж? Я — моряк, а она — жена моряка.

Я много плаваю. И это в порядке вещей. Моряком можно стать только в море. И хотя нам помогают нынче совершеннейшие приборы, они не думают за нас, как полагают недоумки и простаки. Приборы не могут заменить человеческий ум. Но человеку они помогают решать сложные задачи. И мы, моряки, их решаем. Днем, ночью, в шторм и в туманы. Нас никто никогда не застанет врасплох.

После очередных стрельб меня познакомили в Доме офицеров с очень молодым веселым летчиком, и я узнал, что это он кричал нам с небес: «Цель поражена» или «Прямое попадание». Мне захотелось обнять его и расцеловать его мальчишеское озорное лицо.

У меня на столе лежит длинный список под заголовком: «Поздравить с днем рождения». Против каждой фамилии — число.

День рождения бывает всего раз в году. Родные у матроса далеко, а кое у кого их и вовсе нет. Такому бывает особенно грустно. И когда офицер или матрос видит, что его памятный день не забыли, что его окружают товарищи как радостно у него на душе!

Вчера я поздравил матроса Куракина. Он сирота. Кок преподнес ему торт. Куракин держал его, и его большие, умелые матросские руки дрожали…

Относиться бережно и внимательно к людям меня научил адмирал…

Включаю радио. Георг Отс проникновенно поет «Хотят ли русские войны».

У адмирала война отняла его лучших друзей, здоровье и молодость. У Бессонова трое ребят, и старший уже бегает в школу. Тафанчук в своем садике выращивает такой виноград, какого не найдешь на всем побережье. Он выдаст замуж дочерей, и они принесут ему внуков. Разве захочет боцман, чтобы бомбы сожгли его садик?! Не хочет воевать и радиометрист Сеня Ивашкин, у него прелестная невеста. Ее зовут Сашенькой. В дни увольнения она терпеливо ждет Сеню у проходной.

Никто не хочет войны. Но если «останется один только выход, как говорил Алексей Лебедев, и Родина нас позовет» (а для меня Родина — это и бабка, и дед, и мама, и Лэа, и сын, которого мы с нетерпением ждем, и город, дважды возникший из развалин и пепла), я буду драться за Родину, драться и драться с мужеством, стойкостью и отвагой отцов. У них не было моего замечательного оружия. У меня оно есть…

Мне остается рассказать о том, что произошло при мне в Севастополе, о том, что я узнал от Сергея Ивановича, от жены его Ольги Захаровны и от сына их Севы.

Глава, завершающая повествование Закат и восход

Сергей Иванович возвращался пешком, немного усталый, удовлетворенный беседой с офицерами катеров.

В них он видел себя, и не только себя — Севу Гущина.

И традиции катерников передавались им, как наследственные черты.

Адмирал дошел до Большой Морской, когда уже сильно стемнело и в городе стали зажигаться огни. Была суббота, и люди торопились в магазины. Магазины! Их не было в двадцатом году. А в сорок первом? Удивительно приятная вещь витрина, отбрасывающая на тротуар веселый, ласкающий свет…

Он помнил кромешную тьму и развалины.

В море, полном мин, было лучше жить, чем на разрушенной суше. А в сорок четвертом, возвращаясь в Севастополь, Сергей Иванович, спеша к своей Оленьке, к сыну, спотыкался о рельсы, выдернутые из земли, о камни, скатившиеся на дорогу.

Вот и дом. Он выстроен из инкерманского камня. Он светится всеми окнами. На месте его стоял другой дом, в нем тоже жили люди, приходившие с моря. Их давно уже нет. Иногда задумываешься об этом.

— Ну вот, наконец-то, — встречает Сергея Ивановича жена.

— А что, разве поздно?

— Да нет, не поздно, мой милый (она нежно целует его), но Брюшковы уезжают от нас. Ждут тебя, чтобы проститься.

— Разве они нашли себе комнату?

— Да, нашли.

— И удобно устроились?

— Говорят, хорошо.

Застенчиво вошел лейтенант, неся на руках сынишку, за ним жена его, Вера.

— Мы пришли, товарищ адмирал, поблагодарить вас…

И вас, Ольга Захаровна, за все, что вы для нас сделали, и просим извинить за беспокойство, — довольно нескладно, но искренне говорил Брюшков.

— Для всех нас, флотских людей, существуют неписаные законы морского товарищества: в беде товарища не оставь, помоги, поддержи, выручи… Сергей Иванович потрепал по розовой щечке сынишку Брюшкова, спросил:

— Теперь-то приличная у вас комната?

— Да, нам повезло! Комната в новом доме, и не слишком уж дорого!

— Пригласите на новоселье?

— Конечно!

Брюшков сходил за такси, и они уехали.

И в квартире, хотя Брюшковы никогда не шумели, стало вдруг непривычно тихо.

— А что у Дементьевых? — спросил Сергей Иванович жену.

— Мы с Машей Филатовой попали в самую перепалку.

Уголь сырой, печку растопить трудно. Вероничка вся в угольной пыли, из глаз текут черные слезы, и она размазывает их по щекам. Дементьев кричит: «Посмотри, как ты выглядишь!» А она: «Ах, тебе противно мое лицо?» Тут мы с Марией Филипповной стали стыдить Вероничку и получили отпор! Вам хорошо, мол, старухам, живете в хороших квартирах да в чистоте, а моя молодость проходит в стирке и готовке еды, в грязи, в топке печки… Маша пыталась сказать, что мы в ее годы начинали жизнь куда хуже. Жили в развалинах, в холоде, во всем был у нас недохват… Куда там! Завелась Вероничка: «Нечего меня агитировать! Не для того я за моряка выходила, чтобы быть прачкой, стряпухой и истопницей…»